В наряде из плотного шелка, усыпанном драгоценными камнями, красавец Месье казался верхом элегантности. Людовик презрительно относился к его чересчур женственному вкусу, забывая, по причине крайнего себялюбия, что этот женственный вкус привили брату искусственно, и было это делом рук Мазарини и самой королевы-матери. Оба надеялись, что, став эстетом и модником, Месье не будет интриговать и устраивать заговоры против брата, как это сделал в свое время незабвенный дядюшка Гастон Орлеанский со своим братом – Людовиком XIII. И то, что сердце Месье было добрым и чувствительным, что, возможно, в нем погиб великий военачальник и что отвагу его невозможно было отрицать, по сути, ничего не меняло: все, что могло сделать из Филиппа жаждущего власти честолюбца, было безжалостно вытравлено. Вот почему король не считал брата ни политическим конкурентом, ни соперником в любви.
Между тем Месье достойно исполнил супружеский долг в отношении юной жены и даже чувствовал себя влюбленным… ровно две недели! Не больше, ибо он был очень умен и проницателен и быстро понял, каким дьявольским кокетством наделила его жену матушка-природа. Понял он и то, что у него нет ни малейшего шанса заслужить ее любовь, и вернулся к своим прежним привязанностям: артистам, друзьям и приятелям – довольствуясь тем, что Генриетта – отличная хозяйка и его апартаменты приобрели славу самого приятного места во дворце.
Со своей стороны, Мадам строила грандиозные планы: она хотела быть только первой и собиралась действовать решительно. Не обладая королевским титулом, она могла стать королевой в реальной жизни. Супруга Людовика XIV, ничтожная Мария-Терезия, скромная, невыразительная, богобоязненная и едва говорившая по-французски, не могла оспаривать у нее первенства, которого она жаждала. Да и Филипп, к которому она относилась как к приятелю, нередко обременительному, тоже не мог этому препятствовать. Что же касается того, от кого ее грядущее царствование зависело, то у Генриетты были серьезные основания рассчитывать на успех.
Вполне сознательно утроив самое изысканное кокетство, Мадам то и дело старалась попадаться ему на глаза. А поскольку Людовик только этого и ждал, ибо ему нравилось видеть отблеск собственного величия в блеске черных глаз невестки, то его окружение быстро догадалось, что из новой симпатии монарха можно сделать не только объект наблюдения, но также извлечь кое-какую выгоду. Итак, вскоре Мадам стала центром притяжения самого молодого, веселого и буйного двора, который когда-либо существовал на пространстве между Тюильри и Фонтенбло.
Однако в королевском окружении находился человек, не одобрявший явной склонности монарха к его невестке. Это был один из членов английской свиты бывшей принцессы, молодой и очень красивый герцог Бэкингемский, сын знаменитого Бэкингема, который был настолько влюблен в Анну Австрийскую, что даже собирался воевать против Франции.
До этого проклятого брака Генриетты с Месье молодой Бэкингем был фаворитом, наперсником и верным пажом Кошечки. Отныне низведенный до уровня обычного гостя-иностранца, который рано или поздно уберется восвояси, красавец герцог не мог с этим смириться. Еще во время их путешествия во Францию он намеревался вызвать на дуэль адмирала, которому было поручено доставить принцессу к жениху, и тот, молодой герцог де Норфолк, чудом избежал последствий его бешеной ревности.
Стараясь вернуть угасающее расположение Мадам и привлечь к себе внимание, Бэкингем бросал через окно золотые монеты и придумывал тысячи изощренных безумств в стиле испанских воздыхателей. Тут были и серенады под окнами принцессы, и ежедневные роскошные букеты, подарки, стихи и разного рода знаки внимания, что в конце концов вызвало гнев у того, кто больше остальных имел на это право: Месье, оскорбленный выходками англичанина, прямиком отправился к матери, чтобы высказать свое негодование.
– Да Бэкингем просто осаждает мою жену! – начал он без вступления. – К тому же ему больше нечего делать в нашем королевстве. Пусть убирается на родину, и не будем больше об этом говорить!
Анна Австрийская, очень любившая Бэкингема-отца, с радостью заступилась бы и за его отпрыска, но она поняла по необычно резкому тону сына, от которого всегда видела лишь любезное, полное нежности обхождение, что дискуссии на эту тему он не допустит. И ей пришлось взять на себя эту малоприятную миссию.
Вскоре Бэкингему пришлось со слезами и вздохами отчаяния покинуть дворец без надежды на возвращение… что сразу же расчистило место королю, отныне избавленному от назойливого конкурента. Все лето 1661 года Мадам и ее государь почти не расставались. Погода тогда стояла превосходная, в тенистых зарослях Фонтенбло было тепло и уютно, и нега, упоительная нега молодости пронизывала сердца и тела, кружила голову, властно призывая к любви…
Как только Людовик заканчивал свои королевские дела, он являлся к Генриетте, и, увлекая за собой целую толпу молодых людей обоего пола, они бродили по лесам, охотились либо купались в Сене днем, когда же наступал вечер, слушали музыку, танцевали или отправлялись на полуночные прогулки.
Как далеко зашли их взаимоотношения? Никто не мог сказать наверняка, но король не привык мириться с тем, что на его чувство не отвечают, и тогда всячески демонстрировал свою немилость. Что касается Мадам, то вряд ли она так тщательно заряжала пушки, чтобы те стреляли вхолостую. Вскоре при дворе уже ни у кого не оставалось сомнений, кто в действительности является королевой Франции. Ведь не зря государя и его невестку запечатлел Миньяр[45] в образе Аполлона и пастушки, окруженных нимфами и амурами, которые осыпают лепестками роз счастливую пару?
Прелестная «ширма»
Чувства Людовика XIV к Мадам и, естественно, чувства Мадам к королю были настолько явными, если не сказать демонстративными, что сбитые с толку придворные не знали, что и думать: не будет ли королева Мария-Терезия в один прекрасный день отвергнута монархом, чтобы освободить место его блистательной невестке, и не потребует ли последняя мягко, но решительно, чтобы он расторгнул брак? Все это, однако, трудно было осуществить, поскольку королева ждала ребенка, и подобные изменения привели бы к скандалу. Но при дворе уже все знали, что невозможно противостоять воле короля, если он скажет: «Я хочу!».
Однако произошло то, чего никто не ожидал. Знамя бунта подняла королева – самое забитое и приниженное существо во дворце, чего никто не мог и предположить. Месяцами следила она за развитием любовных отношений между обожаемым супругом и англичанкой, причинявших ей неисчислимые страдания. Влюбленная, как юная девушка, одержимая ревностью страстной испанки, она бросилась за помощью к единственному человеку, который мог ее понять и поддержать, – королеве-матери Анне Австрийской, приходившейся ей теткой.
Итак, войдя в покои Анны, она с удивлением обнаружила там второго «жалобщика» – Месье. Багровый от гнева, с растрепанными волосами, что у него всегда было признаком сильнейшего волнения, Филипп Орлеанский расхаживал по комнате матери, сверкая глазами, изрыгая ругательства и яростно теребя кружевное жабо.
С порога Мария-Терезия услышала последнюю фразу его гневной речи:
– … Хочу, в конце концов, знать, за кого из ваших сыновей вышла Мадам – за короля или за меня!
Увидев вошедшую королеву, герцог застыл как вкопанный в смущении, но она ободряюще и с грустью ему улыбнулась.
– Вы абсолютно правы, брат мой! Я тоже пришла сюда с жалобой и просьбой о помощи. Полагаю, с нами обоими поступают непозволительно, с вами и со мной…
– И в чем причина? – отрезала королева-мать, очень недовольная тем, какой оборот начинает принимать дело. – Вы оба попросту устранились и ничего не предпринимаете. Вам, сын мой, следует поменьше заниматься украшением апартаментов, модной одеждой и друзьями – Гишем и другими – и больше времени посвящать жене. А вы, дочь моя, прекратите дуться на супруга, и поменьше слез – он этого не выносит, – поменьше рабской любви и побольше кокетства.
– Королева-кокетка? Какой ужас!
– Разве Мадам без него обходится? Вот она почти и стала королевой. Если вы видите в ней соперницу, по меньшей мере используйте то же оружие!
– Полноте! – оборвал ее Месье. – Будто вам неизвестно, что только не придумывает король, желая побыть с Мадам наедине: прогулки, концерты в узком кругу, полуночные трапезы, и на них он, как правило, забывает нас пригласить – королеву и меня. Когда же, предупрежденные, мы там появляемся, оказывается, что милая компания уже улетучилась неизвестно куда! Нет, я решительно заявляю, матушка, нужно положить этому конец!
Анна Австрийская ничего не ответила. Она прекрасно понимала, что эти несчастные правы – поведение короля и Мадам вышло за рамки приличий, и ей следовало принимать всерьез недовольство Филиппа. Если, не дай бог, он сильно разозлится, могут возникнуть неприятности, как во времена Гастона Орлеанского, несносного братца покойного Людовика XIII.
Анна Австрийская ничего не ответила. Она прекрасно понимала, что эти несчастные правы – поведение короля и Мадам вышло за рамки приличий, и ей следовало принимать всерьез недовольство Филиппа. Если, не дай бог, он сильно разозлится, могут возникнуть неприятности, как во времена Гастона Орлеанского, несносного братца покойного Людовика XIII.
– Возвращайтесь к себе оба, – сухо произнесла она. – Обещаю, что сделаю все от меня зависящее.
«Все от нее зависящее» вылилось в посещение престарелой королевы Англии, все еще жившей в Пале-Рояле, которой было сделано внушение, что коль скоро она не приструнит дочь, муж просто выгонит ту из дома.
Что до Месье, он также попытался навести порядок в своем хозяйстве, правда самостоятельно. В тот же вечер, хотя назавтра был назначен бал, а на послезавтра – пикник, он усадил Генриетту в карету, несмотря на ее протесты, и увез на несколько дней в замок Виллер-Котре под предлогом, что жена еще его не видела.
Когда же по приказу короля через пару недель они вернулись, Людовик XIV, атакованный матушкой, был уже твердо убежден, что нужно что-то сделать, не подставляя под удар семейную жизнь, а Мадам, тоже имевшая разговор с матерью, была полностью с ним согласна. Но это «что-то» должно было защитить их от бешеной ревности супругов и одновременно позволило бы им продолжить нежную дружбу, от которой ни тот, ни другая не собирались отказываться.
В первую же встречу, когда они смогли уединиться в парке Фонтенбло, между ними состоялся серьезный разговор.
– Бесполезно скрываться, Сир, ведь везде, где мы появляемся вместе, за нами ведут самое пристальное наблюдение.
– Согласен, но как же мы будем видеться в таком случае, ходить на прогулки, купаться, просто находиться рядом, если я не смогу к вам приходить? Наши ревнивцы успокоятся только при нашем полном разрыве, а этого я не вынесу!
Мадам смущенно улыбнулась. Приятно все-таки услышать такое из королевских уст! Как не потерять голову! Она одарила короля бархатным, ласкающим взглядом.
– И все же есть такая возможность, Сир. Простите, что я об этом подумала, но уловка может оказаться весьма действенной.
– Вы хотите сказать, что мы сможем продолжать видеться и ни у кого не возникнет подозрений?
– Думаю, да. Вот только…
– Говорите!
– Почему не предположить, что вы посещаете мой дом, желая встретиться с другой?
– Не по душе мне это, Генриетта! Значит, у меня дурной вкус? Мыслимо ли смотреть на других, когда рядом вы? Какая нелепость! И на кого пал ваш выбор?
– О, не знаю. Кто-нибудь из фрейлин. Среди них немало хорошеньких. Почти все они приехали со мной, вы их не знаете… В любом случае, по-моему, это должно успокоить ревнивцев.
– Месье, возможно, и да. Но как быть с королевой?
– С королевой? Она слишком высокомерна, чтобы ревновать к обычной фрейлине.
– У вас на все найдется ответ. Что ж, ваш план может сработать. Посмотрим, кого вы мне предложите. Не вашу любимицу, надеюсь? Не мадемуазель де Монтале? У нее чересчур лукавые глаза, и я всегда буду думать, что она надо мной потешается.
– Ладно. Но ни в коем случае не мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Почему? Она, на мой взгляд, красива, и к тому же знатного происхождения.
– Именно, даже слишком красива, – заметила Мадам с чисто женской логикой. – Я стану вас ревновать. Нет уж, доверьтесь мне: по-моему, я нашла то, что нам нужно.
– Кого же?
– Малышку Лавальер. Она такая робкая, скромная, что не посмеет извлекать выгоду из вашего внимания и не станет несносной. Потом, она небогата. Вы обеспечите ее «приданым», а мы «оплатим» таким образом нашу любовь, да заодно и поможем бедной девушке: с деньгами она без труда найдет себе мужа.
– Я даже не знаю, о ком вы ведете речь! – раздраженно заметил король. – Наверное, она и вправду очень застенчива. Хорошо, пусть будет Лавальер! Та или другая, не все ли равно…
План незамедлительно был приведен в действие. Людовику понравилась та, которой ему предстояло расточать любезности, – а монарху всегда было трудно завязывать отношения, – неприметная девушка с белокурыми, отливающими серебром волосами, большими голубыми глазами и личиком, если и не красивым, то очаровательным. Все существо ее словно было соткано из нежности и грации, а коль уж Мадам сочла ее неопасной, то, значит, она просто недостаточно хорошо знала мужскую психологию. Луиза де Лавальер слегка хромала, но была подобна цветку – хрупкому и прекрасному, и прелесть ее не оставила равнодушными многих знатных кавалеров, в том числе и ближайшего друга Месье – очень привлекательного, высокородного, красивого и отважного графа де Гиша, сына маршала, герцога Грамонского. Но она всем отказывала под разными благовидными предлогами. Впрочем, говорили, что она была обручена с неким виконтом де Бражелоном, служившим в армии.
Но ни один из них не знал сердечной тайны Луизы, тайны, которую она не выдала бы и ценой жизни. С тех пор как она впервые увидела короля, когда тот отправлялся в Испанию, чтобы жениться на инфанте, и остановился в Блуа у своего дядюшки Гастона Орлеанского, Луиза де Лавальер страстно влюбилась в государя.
Видя, что, вопреки всем ожиданиям, она стала объектом внимания короля, бедная девушка, восхищенная и польщенная, дала волю своим чувствам. Искренняя и глубокая любовь обладает порой огромной властью над теми, к кому обращена, и Людовик, прежде видевший в ней лишь сообщницу, был покорен. Обезоруженный этой неожиданной страстью, так непохожей на все, что он знал прежде, монарх в конце концов без памяти влюбился в девушку… забыв совершенно, что когда-то обожал Мадам.
Поскольку план принцессы обернулся против нее самой, бедная Лавальер обрела в лице Мадам смертельного врага, который не переставал наносить удары.
Изгнанная Генриеттой из своего дома, разумеется, негласно, несчастная Луиза в панике покинула Лувр, найдя убежище и защиту в монастыре кармелиток в Шайо. Но кое-кто узнал, что произошло на самом деле. Обеспокоенная последствиями выходки Мадам, мадемуазель де Монтале, ее близкая подруга, не замедлила сообщить об этом громко и внятно графу де Сент-Эньяну на приеме, устроенном в честь испанского посла.
Людовик XIV обладал превосходным слухом. Прервав официальную церемонию, он расспросил Монтале, оседлал коня и пустил его галопом в Шайо, откуда и привез испуганную и счастливую Луизу.
Сцена, которую он затем устроил Мадам, стала знаменитой. Король бранился, сердился, но принцесса, полная высокомерия, не сдавалась. Тогда Людовик стал ее умолять, даже пролил слезы. Только тогда Мадам уступила, сопроводив свое поражение словами, которые глубоко ранили короля.
– Хорошо! – сказала она. – Я оставлю у себя мадемуазель де Лавальер. Оставлю ее в качестве вашей девки!
И Людовик XIV никогда не простит ей этих слов.
Итак, мадемуазель де Монтале, сослужившая столь прекрасную службу королевским чувствам, была на редкость умной девицей, умевшей читать в женских сердцах. Огорчение Мадам, оставленной ради Лавальер, глубоко тронуло наперсницу принцессы и, кроме того, подхлестнуло ее непомерное честолюбие. Ей пришла в голову мысль, что было бы неплохо утешить Мадам, которая, судя по всему, уже никогда не полюбит своего супруга.
А ведь кое-кто попробовал, правда робко и смущенно, привлечь внимание принцессы, и был им все тот же граф де Гиш, который в прежние времена увивался за Лавальер. Впрочем, ни о какой любви речь не шла, это было лишь мимолетное увлечение.
С Мадам все было по-другому: Гиш на самом деле искренне полюбил принцессу, и эта любовь не укрылась от пронзительного взгляда Анны де Монтале.
Действуя с большой ловкостью, она сумела пробудить интерес своей подруги к красавцу графу. «Семнадцатилетняя Цирцея, – писал Филипп Эрланже[46], – обратив к нему взор, сумела разжечь в душе либертина костер истинной страсти… Первые искры этого костра брызнули во время балета «Времена года», который давали 26 июля[47]…»
Так же как любовь Луизы де Лавальер в свое время зажгла короля, так и чувства Гиша не оставили Мадам равнодушной, и очень скоро, под осторожным покровительством Монтале, молодые люди смогли доказать друг другу взаимное расположение.
Естественно, что влюбленный в Мадам граф де Гиш несколько охладил свой пыл по отношению к Месье. Это предательство поразило принца в самое сердце. Старший по возрасту, Гиш был для него всем: наставником, самым дорогим, нежным другом, порой даже чересчур нежным…
Вне себя от бешенства, принц засыпал друга упреками, хотя и не знал, насколько далеко зашли его отношения с Мадам. Увы, граф не собирался вдаваться в эти нюансы, и, кроме того, разделенная страсть наполняла его безмерной гордостью. И вскоре, «во время выяснения отношений с Месье, он порвал с ним так, словно был ему ровней».
Разрыв этот наделал немало шума, и маршал де Грамон[48], опасаясь его пагубных последствий для себя и своей семьи, отправился к королю и умолял его поскорее отослать куда-нибудь сына. Гиш немедленно получил назначение и отбыл в Нанси пожинать в одиночестве плоды своих любовных подвигов, оставив разгневанную Мадам.