Для связи с Центром каждый раз требовалось подниматься на поверхность. Сквозь мощную толщу земли радиоволны не выходили в эфир, Москва не слышала катакомбистов, вот и приходилось совершать рискованные рейды в открытую степь.
Распределив между собой громоздкую ношу — радиостанцию, батареи для питания передатчика, брезентовую палатку, группа катакомбистов приготовилась к выходу на связь с Москвой. К Бадаеву подошла Тамара Межгурская, тоже одетая по-походному — в ватных штанах, в телогрейке, солдатской шапке-треухе. На ногах кирзовые сапоги. Ростом она была значительно ниже Шестаковой, потому и прозвали ее в отряде Тамарой Маленькой.
— А мне можно с вами, Павел Владимирович? — спросила она. — Немного подышать воздухом…
Женщины из отряда иногда ходили с группой обеспечения на связь с Центром. Они выпрашивали у Бадаева разрешение хоть часок провести в ночной степи, поглядеть на звезды, полной грудью вдохнуть свежий воздух. Каждой хотелось хоть ненадолго избавиться от разъедающей сырости катакомб, где детонаторы и запалы для гранат приходилось держать за пазухой, о которых партизаны заботились больше, чем о своем здоровье. Когда выпадала возможность подняться на поверхность, женщины, как рядовые бойцы, лежали на стылой земле, прислушиваясь к степным шорохам, к голосам румынских патрулей, несли охрану рации до тех пор, пока Бадаев не давал сигнал отбоя. Порой завязывалась перестрелка с жандармами, но зато можно было дышать, дышать живительным воздухом, которого так не хватало в катакомбах.
На этот раз Бадаев отказал Тамаре Маленькой.
— Знаешь что, — возразил он, — пусть лучше Галина пойдет. Ей это нужно. Не возражаешь?
Конечно, Межгурская не возражала. Как это она сама не догадалась…
Это было недавно. Двух недель не прошло, как погиб муж Галины Марцишек. Был он моряком торгового флота, штурманом дальнего плавания. Ему бы ходить да ходить по морским просторам, а пришлось укрываться в холодных и мрачных катакомбах. В партизаны моряк ушел вместе с Галиной, худенькой, веселой комсомолкой в красной косынке, из-под которой выбивались непослушные, коротко стриженные волосы. И вот так случилось — он погиб в первом открытом бою с карателями…
Взрывом фашистской комендатуры, взрывом дамбы на Хаджибейском лимане непокоренная Одесса заявила врагам о своем существовании. Но это были только первые взрывы. Летели под откос поезда с военными грузами, эшелоны с войсками, взрывались на минах грузовики и легковые машины, взлетали на воздух мосты на шоссейных дорогах. И все это делали партизаны, ушедшие в Одесские катакомбы. Они прозвали себя катакомбистами…
Тайная полиция из гестапо и сигуранцы оказалась бессильна справиться с партизанами. Для борьбы с ними привлекли полевые войска. Но и это не помогло. Катакомбисты умело обходили военные патрули, появлялись то там, то здесь, взрывали поезда, нарушали связь и снова исчезали в глубине катакомб. Тогда и решили каратели разгромить, уничтожить неуловимых партизан в их подземном укрытии.
Холодным ноябрьским утром в катакомбах объявили боевую тревогу — передовые посты сообщили, что к главному входу приближаются отряды карателей. Бой длился без малого трое суток. Первые атаки отбили сравнительно легко — каратели подорвались на минах и отступили. Тогда появились пушки и прямой наводкой стали бить по главному входу. Каратели подошли совсем близко, вот-вот они могли ворваться в катакомбы. Навстречу им с гранатой в руке бросился муж Галины. Он упал перед входом, сраженный пулей, но враги отступили, атаку снова удалось отбить.
Штурмана принесли в пещеру-госпиталь, и Галина первой склонилась к нему, еще не зная, кто это. Откинула с лица край плащ-палатки и при свете керосинового фонаря узнала убитого…
С тех пор словно подменили Галину Марцишек. Никто больше не слышал ее задорного смеха, она сделалась молчаливой, постоянно уединялась, куда-то исчезала, вероятно, ходила к дорогой ей могиле, а потом появлялась на людях бледная, с заплаканными глазами.
Бадаев сказал Тамаре Маленькой:
— Ты предупреди Галину, пусть собирается. Сегодня пойдем на пятую шахту…
Вскоре Бадаев подал команду выходить на задание. Один за другим партизаны исчезали, словно проваливались во мрак катакомб. Только огненные точки мерцающих фонарей указывали их путь. Но вот группа вышла к штольне, свернула вправо, и гирлянда фонарей, похожая на светящуюся телеграфную ленту Морзе, начала сокращаться. Мелькнул последний фонарь, и в провале штольни, куда ушли партизаны, снова воцарился безмолвный мрак.
Пройдя несколько километров, группа остановилась перед выходом на поверхность, укрылась за каменным столбом, подпиравшим низкие своды штрека. Бадаев приказал подвернуть фитили горелок и выслал вперед разведку. Ушли Иван Петренко и Анатолий Белозеров, остальные стояли молча в непроглядной тьме. Бадаев запретил даже курить — табачный дым могло вынести на поверхность, предупредить карателей, если они притаились где-то впереди.
Время тянулось мучительно долго. Наконец из темноты выступил Белозеров. Шепотом доложил — на поверхности тихо, можно идти, Петренко продолжает вести наблюдение.
Сержант-пограничник Анатолий Белозеров присоединился к отряду совсем недавно, уже в катакомбах. Свой первый бой с немцами он принял на заставе утром 22 июня. Потом было ранение, плен. Через несколько дней Анатолий бежал из лагеря, долго пробирался к своим, а фронт все отходил и отходил на восток. Так и дошел он до Фоминой балки под Одессой, где у него жили родные. В ту же ночь, узнав про партизан в катакомбах, ушел к ним, не успев толком поговорить ни с матерью, ни с отцом. Времени хватило только на то, чтобы помыться да переодеться в штатское — старая одежда пообносилась, превратилась в лохмотья. Под утро Белозеров был в катакомбах, пришел с партизанской разведкой, заходившей в Фомину балку.
Павел Бадаев внимательно присматривался к пограничнику, и тот все больше ему нравился. Белозеров как-то очень легко умел ладить с людьми и в то же время, когда было нужно, умел настоять на своем. Всегда ровный, спокойный, исполнительный, не унывающий, он будто не замечал тягот подземной жизни. В схватках с карателями показал себя в меру осторожным, смелым, но совсем не безрассудным человеком. Когда штурман Иванов, сраженный пулей, упал перед входом в катакомбы, Анатолий бросился спасать товарища. Он вынес его из боя, но вынес мертвого.
Нет, совсем не случайно Бадаев послал Анатолия в разведку перед тем, как выбраться на поверхность для связи с Москвой. На этого парня можно было положиться.
— Выходи! — едва слышным шепотом скомандовал Бадаев.
Сначала вышла группа обеспечения — шесть бойцов-партизан, среди которых была и Галина Марцишек. Трое из них поднялись на косогор, один спустился на дно неглубокой балки, двое залегли по обе стороны тесной норы — выхода из катакомб.
Потом раскинули плащ-палатку, втащили в нес тяжелый ящик радиостанции. Все это делали молча, бесшумно, напряженно прислушиваясь к малейшим шорохам, несущимся из ночной степи.
Последнее, что сделали перед тем, как выйти на связь с Москвой, — подняли над землей антенну, как флаг на боевом корабле. Радисты сняли шапки, надели наушники, снова натянули на голову треухи и по плечи влезли под брезент плащ-палатки. Затюкали первые позывные. Ключ морзянки выстукивал бесконечные тире и точки. Если бы это было летом, издали могло показаться, что в степи тихо стрекочут цикады.
Связь с Центром установили быстро. Сквозь шумы и разряды донеслись условные сигналы — их слышат, просят передавать. Связь была неустойчивой, Москва то исчезала, то появлялась вновь. Радисты посменно брались за ключ, потому что на холоде деревенели пальцы и ключ становился непослушным, словно в руках новичка. На передатчике работали по очереди — один передавал, другой отогревал пальцы.
Сначала передавали неотложное, главное — донесения, которые принесла из города Тамара Большая.
«На две ближайшие ночи, — радировал Кир, — устанавливаем дежурства наших людей у обнаруженного объекта (речь шла о складе горючего). Для наводки самолетов предлагаем сигнальные ракеты с двух сторон, в направлении склада с горючим — красная, зеленая, зеленая».
Деятельность группы Кира распространялась далеко за пределы Одессы. Той же глухой декабрьской ночью чекист-разведчик сообщил Центру:
«В городе Первомайске обнаружен парк в две тысячи грузовых машин, предназначенных для дальнейшего наступления на южном фронте. Сигналы наведения — три зеленые ракеты.
Через Буг противником наведен второй понтонный мост в пятистах метрах выше объекта, о котором мы доносили в последней радиопередаче… В селе Маяки противник строит мост через Днепр… Отмечено движение войск противника на шоссейной дороге Николаев — Одесса… На побережье в районе Большого Фонтана обнаружено двенадцать тяжелых орудий. Расположение батарей уточняется».
Это было главное, что прежде всего Кир сообщил Центру.
На той стороне в аппаратной к передатчику подошел Григорий.
— У аппарата Григорий, — прошептал радист, принимая на слух радиотелеграфную передачу. — Спрашивает, откуда ведем сеанс.
— Нашли глухой выход, о котором противник еще не знает, — ответил Кир, и радист азбукой Морзе послал его слова в эфир.
— Что у вас нового? — спросил Григорий.
— Гитлеровцы блокируют катакомбы, охотятся за радиостанцией. На этих днях применили газ, очевидно, хлор. Пока опасность удалось предотвратить. Установили непроницаемые перегородки, предварительно устроили сквозняк, направили поток воздуха в отдаленные штреки. Руководил этими работами наш партизан, старый шахтер Гаркуша. Надеемся, что теперь опасность миновала, но противник продолжает замуровывать выходы, чтобы лишить нас воздуха; мы минируем подходы…
— Сведения о блокаде и газовой атаке мы уже получили из других источников, — ответил Григорий. — Мы консультировались здесь с опытными специалистами по камнеразработкам. Вы поступили правильно. Подготовьте запасные выходы для доступа воздуха. В случае необходимости переходите в другой район катакомб.
— Надеюсь, что базу нам не придется менять, — ответил Кир.
— Теперь сообщаю только для вас. Перехожу на шифр, — сказал Григорий, и радист стал записывать ряды цифр, передавая их Бадаеву.
«Параллельный источник, — читал Бадаев, — передает, что для блокады Одесских катакомб, для борьбы с вашей группой противник вынужден сосредоточить до десяти тысяч солдат, задержанных отправкой на фронт. Это уже ваша победа, но проявляйте осторожность. Противник принимает все меры, чтобы захватить вашу рацию. В Одессу доставлены немецкие радиопеленгаторы. Полевая полиция блокировала около четырехсот входов и выходов из катакомб. Рекомендую на время прекратить связь с подпольем в городе, используйте эту связь только в самых необходимых и крайних случаях. Учтите, что для борьбы с вашей группой из Берлина и Бухареста прибыли опытные вражеские контрразведчики. Нужен максимум осторожности».
«Благодарю за информацию», — ответил Кир.
Григорий еще спросил:
«Что слышно о Самсоне?»
«Связи с ним нет».
«Если позволит обстановка, добейтесь с ним связи. Для нас это очень важно. Желаю успеха. Сейчас радист передаст вам хорошие вести с фронта».
Шел уже четвертый час, как продолжался сеанс — в промозглом холоде, в открытой степи, под угрозой нападения вражеских патрулей. Радисты по очереди записывали группы цифр, и Бадаев, расшифровывая листки, наполнялся радостным чувством. Далекий радист из Центра передавал об успешных боях под Москвой, о начавшемся большом наступлении советских войск, о наших трофеях, о потерях противника.
И еще одну радостную, теплую весть передал неизвестный радист — телеграмму жены:
«Володя! Шурик, Люся, Вова и я — все здоровы. Материально обеспечены, получаем по аттестату. Шурик отлично учится, Люся гуляет, Саша ползает. Чувствую себя хорошо, пиши. Твоя Таня».
Таня… Это ее девичью фамилию — Бадаева — избрал разведчик для работы в подполье.
Закоченевшие и уставшие возвращались партизаны в свои катакомбы. Только здесь, под сводами штреков, Бадаев сказал товарищам о начавшемся наступлении в Подмосковье. Но даже такая радостная весть не позволила партизанам прокричать традиционное «ура» — совсем рядом, наверху, противник. Катакомбисты только крепко-крепко пожали друг другу руки…
На базу пришли утром, которого в подземельях никогда не бывает. Только сырой мрак и холод. Закончился обычный будничный день, начинался такой же будничный и рядовой день без утра, без вечера — календарные сутки.
БАДАЕВ ВЫХОДИТ В ГОРОД
Сапожник Евграф Никитенко жил в маленьком флигеле, выходившем окнами на тесный двор, мощенный неровными широкими плитами из слоистого камня. Такие плиты испокон веков заменяют на юге асфальт и бетон пешеходных дорожек. Задняя стена дома примыкала к обрывистому косогору, заросшему деревьями и невысоким кустарником. Сквозь оголенные ветви виднелась часть соседней улицы, проходившей на уровне крыш. Летом зеленая листва заслоняла дворик от внешнего мира, но сейчас он был на виду, словно прикрытый прозрачной тюлевой занавеской.
Расставшись с Гришей Любарским, который должен был ждать его неподалеку, Яков прошел во двор и повернул к флигелю. Через дощатый ветхий тамбур, заставленный невесть какой старой утварью, он вошел в жарко натопленную сапожную мастерскую. Евграф сидел под окном на низеньком бочонке, заменявшем ему табурет, и размашисто загонял молотком гвозди в подошву ботинка. Гвозди он держал в зубах и каждый раз, перед тем как вогнать гвоздь, втыкал его в кусок серого стирального мыла. Евграфу было лет пятьдесят, но он отпустил бороду и поэтому выглядел гораздо старше.
— Можно видеть Усачева? — произнес Гордиенко первые слова пароля.
— Зачем он тебе? — сквозь стиснутые зубы спросил сапожник. Он невозмутимо продолжал стучать молотком.
— Для Бадаева, — тихо ответил Яков.
Евграф опустил молоток, сплюнул в ладонь оставшиеся гвозди.
— Стало быть, это я тебя поджидал? — сказал он, поднимаясь с бочонка. — Жду-пожду, где ж этот Яков, а ты вот он, как новый гривенник…
— Мне с Крымовым приказано встретиться, — сказал Яков.
— Знаю, все знаю… Ты поболтайся тут где-нибудь поблизости, а я схожу недалеко… Аннушка, заложи на крюк дверь за нами! — крикнул он в другую комнату, когда они с Яковом выходили во двор.
Прошло, вероятно, не меньше получаса, когда снова появился бородатый сапожник. Он шел один, опираясь на палку, но вскоре на другой стороне безлюдной улицы показался еще человек, по виду портовый рабочий, в кепке и коротком стеганом пиджаке. Он шел с поднятым воротником, нахохлившись и поеживаясь от холода. У дома, где жил Никитенко, человек остановился, закурил и исчез в воротах. Яков осмотрелся — нет ли «хвостов» — и тоже вошел внутрь.
Незнакомец ждал его в мастерской. Расстегнув пиджак, он сидел на скамье у входной двери и растирал застывшие руки. Это был человек лет тридцати, скуластый и худощавый, широкобровый, с глубоко запавшими внимательными глазами. Яков уже видел его где-то. Хозяин мастерской ушел на другую половину, и они остались одни.
— Крымов, — назвал себя пришедший. — Задание получил?
— Нет, Бадаев приказал связаться с вами.
— Хорошо… Ресторан Милошкевича знаешь?
— «Черную кошку»? Знаю. Хозяин его буфетчиком на кавказской линии плавал. Как румыны пришли, открыл ресторан.
— Вот, вот… Так в этом ресторане день и ночь болтается Степан Фрибта. Слыхал такого?
— Слыхал.
— Откуда? Ты его знаешь?
Яков замялся, потом сказал:
— Ходил я к нему на связь, но он велел больше не приходить, пригрозил донести в сигуранцу.
— Тем более… Слушай внимательно — есть подозрение, что его завербовали румыны. Человек он болтливый, если продаст, многие пострадают. Понял, в чем дело?
— Ну и что?
— А вот что. Надо еще раз это проверить и, если все подтвердится — ликвидировать. — Крымов рубанул воздух ребром ладони. — Бадаев поручил это моей группе. — На прощанье он сказал: — Имей в виду, в «Черной кошке» вся румынская контрразведка собирается. Там у них явка. Будь осторожен.
Любарский совсем замерз, когда Яков вышел, наконец, из ворот и подошел к нему.
— Пошли, успеем еще на Дзержинского…
На улице Дзержинского, там, где она сходится с улицей Фрунзе, был глухой, заброшенный туннель, служивший тайником для сбора донесений. Остановившись, будто по малой нужде, Яков внимательно осмотрел кое-где выщербленную, заштукатуренную стенку. Вот условные знаки — ряд нацарапанных крестиков внутри квадратов. Последний крестик не был обведен — значит, в тайнике есть донесение.
Яков зашел в туннель, нащупал качнувшийся под рукой камень, вынул его из проема, достал свернутую бумажку и поставил камень на место. Выйдя из туннеля, он гвоздем начертил вокруг последнего крестика квадрат, означавший, что тайник разряжен, и вместе с Гришей Любарским пошел на Нежинскую. Начинало смеркаться…
Дня через два после встречи с Крымовым Яков и его друг Алеша Хорошенко толкались около ресторана предприимчивого буфетчика Милошкевича. Свой ресторан буфетчик назвал по-французски — «Ша нуар», заказал даже вывеску, но в обиходе трактир называли просто «Черная кошка», иногда добавляя к этому не вполне пристойные эпитеты.
Яков сменил кубанку на залихватскую кепку, а вместо бушлата надел жиденькое пальтецо Гриши Любарского. Преобразился и Алеша Хорошенко. Выстреливая по тысяче слов в минуту, оба они наперебой предлагали прохожим сигареты самых разных сортов — в пачках и рассыпные, запрашивая вдвое и продавая за полцены.