— Ах, принц Сержио!
— Его усы сводят Катарину с ума, ха-ха.
— Не одну меня, Гретхен, не одну меня, если ты знаешь, что я имею ввиду…
Едва заметный поворот головы…
— Риана, ты обратила внимание на платье принцессы, которая была на ней во время турнира? Клянусь, это была настоящая шатт-аль-шейхская парча! А рельеф передней полочки выходил из проймы!
— Генриетт, у меня будет такое же сегодня к вечеру.
— Как и у меня, Рианна. Не думай, что ты одна такая быстрая.
— С начала шантоньской войны это только второе изменение фасона…
— А ведь уже третий месяц идет…
— Поражение Айса в битве при Шлессе не прошло бесследно.
— Совершенно верно — эти купцы дерут теперь за парчу втридорога!
— Они говорят, что эти чертовы шантоньцы перекрыли наши торговые пути и берут теперь с них свою пошлину.
— Чем-то еще закончится сражение при Гранте…
— М-да… Если Шарлеманю придется снаряжать еще одно войско, он останется голым.
— А что, у меня на примете как раз есть пара подходящих портных!..
Еще поворот…
— …оплатить снаряжение армии Айса.
— Не может быть!
— Да, и теперь клетка не золотая, а просто позолоченная, и вместо драгоценных камней — цветные стекла!
— Тс-с-с! Если кто-нибудь услышит!..
— Ладно, на балу вечером поговорим…
Небрежно поправим перо на берете и повернемся еще в пол-оборота…
— …должно было состояться дней пять назад. Со дня на день должен прибыть гонец — надеюсь, с вестью о победе.
— А Айс как раз вчера вечером отправился к своей армии. В карете. Говорят, верхом ему не позволила ехать рана, полученная на турнире… — фраза завершилась взрывом хохота.
Серый не сдержал ухмылки и поспешно отвернулся. Он почти не сомневался, что пара-другая зорких глаз следит за ними из укромного местечка, и вовсе не хотел, чтобы вдумчивый наблюдатель пришел вдруг к каким-нибудь неожиданным выводам.
Но порассматривать витражи ему не удалось.
— Великий король Шарлемань Семнадцатый примет принца Лукоморского Ивана и князя Ярославского Сергия! — прокатилось под сводами Конвент-Холла.
— Когда зайдем — молчи. Говорить буду я. У тебя нет дипломатического таланта, — шепнул Иванушка последнее напутствие другу, и шагнул вперед.
— О, это и есть принц Иван Лукоморский? — поднялся с трона король, не успели они переступить порог тронного зала. — Как же, как же! Знакомы с твоим батюшкой! Воевали лет пятнадцать тому назад! Ха-ха-ха! Славная была кампания! Если бы не зима — ни за что бы не помирились! Да хватит вам кланяться — свои же люди, можно сказать, почти родня. Ха-ха!
Повинуясь монаршему слову, Волк поднял глаза и впервые получил возможность разглядеть Шарлеманя. Услышать он его уже наслушался.
Король был довольно высокого роста, дородный, с маленькой круглой краснолицей головой на широких плечах. За выдающимся носом прятались крошечные подвижные глазки неопределенного цвета и выражения. Массивная золотая корона была надвинута на низкий лоб подобно берету придворного щеголя, а невероятное количество золотых цепей, подвесок и кулонов всех размеров, форм и цветов на алой атласной груди и зеленых шелковых рукавах скептично настроенного наблюдателя заставило бы сомневаться в их подлинности.
— Да вы, молодые люди, проходите, садитесь, — сделал шаг монарх им навстречу. — Раньше сядешь — раньше выйдешь, — и раскаты громоподобного смеха сотрясли пыль на портьерах и знаменах.
— Разрешите с вами не согласиться, ваше величество — мы не достойны сидеть в присутствии такого великого правителя, — поклонился царевич — дипломат с дипломом.
— Ну, что ж ты — в чужой монастырь со своим самоваром! Как говорится — не плюй в колодец — вылетит, не поймаешь! Что у трезвого на уме, то не вырубишь топором! Ха-ха! Лукоморская народная мудрость! — и Шарлемань метнул цепкий взгляд из-под кустистых бровей, чтобы проверить, какое впечатление на иностранных гостей произвела его эрудиция. Впечатление было нормальное — в открытый рот Ивана воробей залететь-то уж мог бы точно. В широко распахнутых глазах князя отразилось и застыло страдальческое удивление. Увиденное короля, судя по всему, удовлетворило, и он продолжил:
— Как видите, не только вы хорошо говорите по-вондерландски. Я тоже большой любитель лукоморской культуры! Я даже прочел книгу вашего известного писателей, правда, я уже не помню, как его звали, и какую. Но это замечательная книга! Все говорят. А в молодости я изучал вашу великую страну. Ваши пословицы и поговорки — это кладезь мудрости! Я заучивал их наизусть ночами! Мои предки всегда говорили — язык врага надо знать! Ха-ха! Волков бояться — ни одного не поймаешь! Лукоморская народная мудрость!
Тут к Иванушке вернулся утраченный было дар речи.
— Извините, ваше величество, но эта пословица… ооууй! — несколько преждевременно и неожиданно закончил царевич фразу. И зачем-то запрыгал на одной ноге.
— Что-что? — недопонял король.
— Его высочество хотели сказать, что эта пословица заставила вспомнить его о цели нашего визита.
— А что же он сам это не сказал? — в искреннем непонимании наморщил Шарлемань узкий лоб.
— О, ваше величество, вы знаете, царевич Иван такой стеснительный, он так легко смущается, теряет нить разговора, так сказать, и даже нервный тик с ним от волнения приключается. Эпиплексия. Особенно в присутствии такого харезматичного финтралопа, немцената и орниптолога, как ваше непревзойденное величество. И он перед тем, как войти сюда, попросил меня об одном одолжении — чтоб я сам, как его доверенное лицо, корпус реликта, так сказать, донес до вашего величества нашу нижайшую просьбу. Как говорится, одна голова хорошо, да жестко спать. Лукоморская народная мудрость, — И Серый расшаркался и сделал паузу, чтобы убедиться, что до Шарлеманя все дошло, впиталось и осело.
Казалось, было слышно, как скрипят королевские мозги. Орниптолог и финтралоп явно запали правителю в душу.
С Иваном, похоже, тоже случился один из приступов, про которые князь так предусмотрительно упомянул.
Прошла минута.
— Да-да, конечно, — наконец обрадовано закивал король. — В тихом омуте не без урода.
Сергий Ярославский Волк ободряюще улыбнулся.
— Так вот, видите ли, дело в том, что скоро у царицы-матушки, да преумножатся ее годы, случится день рождения, юбилейная дата, так сказать, восемнадцать — баба ягодка опять. Ха-ха.
— Ха-ха, — заговорщицки подмигнул вондерландец.
— И ваш покорный слуга, юный царевич Иван, будучи примерным сыном и благородным витязем, решил подарить матушке в этот знаменательный день нечто такое, что запомнилось бы не только ей на всю жизнь, но и о чем говорили бы десять поколений после него, что-то обычное для зарубежных стран, но диковинное для Лукоморья.
— Та-ак? — заинтересовано склонил голову Шарлемань.
— И его выбор пал на позолоченного павлина, что, как говорят, живет в чудесном саду Мюхенвальда, — и видя, как начинает багроветь лицо короля, и как в легкие уже набирается воздух для решительного отказа, Волк быстро договорил:
— …И предлагает вашему величеству за него полмешка золота.
Король на секунду замер — сработал арифмометр в его лысеющей голове. Дебет-кредит, победа-поражение, войско-свадьба… двор-развлечения… турниры-фасоны… Щелк-щелк, щелк-щелк, щелк-щелк… Щелк.
Решение созрело.
— Нет, на это я согласиться не могу, — как и ожидал Серый, Шарлемань замотал головой, но далеко не так решительно, как собирался в начале — в ней уже накрепко засело видение большой кучи такого необходимого ему сейчас металла пятьсот восемьдесят пятой пробы.
Иван тоже почувствовал это, и решил внести свою лепту в разговор.
— Князь хотел сказать — ч…ауууй!
— Что? — не расслышал Шарлемань.
— Его высочество великодушно соглашаются на мешок, — разъяснил князь.
— А почему он опять прыгает на одной ноге?
— Это он от смущения, — расплылся в умильной улыбке поверенный царевича.
— Какая прелесть! — заулыбался король. — Семь мешков.
— Чрезвычайно милый мальчик, — согласился с ним князь. — Полтора.
— Зол… Жар-птица — это символ нации. Шесть с половиной.
— Символ нации — это ее монарх, — глубокий поклон. — Два.
— Другой такой вы не найдете нигде. Шесть.
— А если найдем? Два с половиной.
— Пожалуйста, ищите. Это ведь не я к вам пришел, требуя продать семейную реликвию. Пять с половиной.
— Продать — не подарить. Три.
— Если бы вы знали, как она смотрится вечером в верхнем саду! Пять.
— Может, еще узнаем. Три с половиной.
— Нет, я просто обязан рассказать, как она нам досталась! Сколько благородных рыцарей сложило свои удалые головы! Четыре с половиной!
— Это ваши проблемы, как она вам досталась. Мы предчувствуем, как она достанется нам. Четыре.
— …
— И это наше последнее слово. Смотрите, ваше величество, мы ведь можем и в другом месте поискать. А ведь что с возу упало — на то напоролись! Лукоморская народная мудрость.
Король согласно кивнул.
— По рукам, золотые вы мои мальчики!
— Но ваше величество!..
И только тут в первый раз наши герои заметили, что они с Шарлеманем в зале аудиенций были не одни. За троном, сливаясь с бордовыми портьерами, все это время стоял невысокий бледный человечек в бордовом балахоне и круглой серой шапочке. И теперь он выступил из тени и яростно зашептал в монаршье ухо что-то неприятное, судя по тому, как опять налилась кровью физиономия Шарлеманя и насупились мохнатые брови.
— Кто это? — украдкой спросил Серый.
— Я думаю, Кардинал Маджента — ну, помнишь, когда границу переезжали, мы их историю вспоминали? Интересно, что он может ему говорить? Не нравится мне все это…
— И мне тоже. Слишком легко все прошло. А говорит он ему, чтобы тот не давал окончательного ответа, пока не получит известий об исходе сражения.
— Ну и слух у тебя…
— И слух тоже.
— Серый, ты молодец, только можно я выскажу пожелание, пока не забыл? Хотя, такое не забывается.
— Валяй, — милостиво согласился князь.
— В следующий раз, когда будешь говорить про… ну, про немцената и харезматичного финтралопа… ты меня заранее предупреждай, пожалуйста, ладно? А то ведь тут действительно заикой остаться можно…
— Я должен больше читать?
— Или наоборот, меньше. Третьего лучше не надо.
* * *Припекало июньское солнышко. Теплую кожистую листву дуба нехотя шевелил слабый ветерок. Внизу, под холмом, на сколько хватало глаз, во все стороны простирались поля — зеленая равнина. И петляла-вилась дорога.
На дубу сидел Серый и от скуки свистел. Иногда он слезал и останавливал проезжих и прохожих, чтобы узнать у них новости с линии фронта. А заодно помочь им расстаться с продуктами, если таковые случайно оказывались при них.
Скучно же ему было потому, что сидел он тут уже третий день, а прохожих и даже проезжих, по сравнению с первым днем, почему-то стало гораздо меньше. Может, сказывалась всеобщая международная напряженность. А, может, добрая (или недобрая) слава Волка слишком быстро разбежалась по окрестностям.
Как он и ожидал, проклятый кардинал уговорил короля подождать, пока не будут получены известия об исходе сражения с шантоньцами — ведь в случае победы необходимость срочно собирать новое войско отпадала, и Вондерланду можно было не продавать жар-птицу. Конечно, если бы Иван не был таким щепетильным и омерзительно честным, можно было бы уже давно как-нибудь ночью пробраться во дворец и свистнуть это чудо природы. Конечно, выбраться потом с ней из города было бы сложно, но не невозможно, и дней через двадцать героический царевич взирал бы свысока на своих менее удачливых братовьев, но…
На горизонте наконец-то показалось пыльное облако. А не слишком ли оно быстро движется для какой-нибудь груженой телеги? А не тот ли это, кого мы ждем? А не надо ли нам начать собираться?
Волк быстро натянул длинную кольчугу, черные сапоги с заклепками, нахлобучил блестящий в некоторых местах шлем, перекинул через плечо перевязь с коротким мечом — и стал неотличим от первого встречного городского стражника. Оставшаяся после похода к королю половина дня была не напрасно потрачена на раскопки в лавках старьевщиков по всему городу.
Разбойник оглядел себя с ног до головы в маленькое круглое зеркальце и самодовольно ухмыльнулся. Хорош. Теперь — вперед.
— Именем короля я приказываю тебе остановиться!
Серый постарался, чтобы его было видно и слышно издалека. Он не хотел несчастных случаев в самый неподходящий момент. Гонец — если это был он — должен был еще сказать, чья армия заняла первое место.
Всадник поднял коня на дыбы, яростно выругался, но остановился.
— Ты — из армии Айса? — кинулся к нему Волк.
— Нет, из бардака на Красной!
— Кто победил?
— Мы, черт тебя раздери! Неужели эти жабьи дети шантоньцы! — и он гордо двинул могучим кулаком себя в грудь. Зазвенели медали.
Разбойник мысленно вздохнул. Самые худшие его опасения оправдывались. И бравого вояку было жалко. Почему-то и вдруг. Видать, общение с гуманитарием Иваном (или гуманистом? или гуманоидом? каких ведь только словей не нахватаешься от интеллигенции, вот уж действительно — с кем поведешься…) влияло на него не лучшим образом… Но времени на удивление не было. Он привык действовать, как Бог на душу положит, и идти поперек этого правила не собирался и сейчас.
— Как тебя зовут? — с подозрительным прищуром он сделал вид, что внимательно вглядывается в лицо гонца.
— Капрал Шрам!
— А не был ли ты в известном заведении на Красной перед выходом полка в поход? — пустил пробный шар Серый.
— В «Черной Лилии»? Был, приходил к Кокетте, как всегда — непонимающе сдвинул брови капрал. — Слушай, а какое твое собачье дело?
— Ага! Я так и знал! Десять золотых крон — мои! Хо-хо!
— Что за чушь ты несешь, крыса тыловая?
Капрал не понял, каким образом он вдруг очутился на земле, и откуда на груди у него, с обнаженным клинком у глотки, оказался нахальный молокосос-стражник.
Из какой-то подслушанной где-то и когда-то ученой беседы Серый почерпнул, что если человеку нажать на горле острым лезвием все равно чего в определенной зоне, то он резко теряет всякую сообразительность и способность к логическому мышлению. Сумели ли в конце концов умные люди дать на это хоть сколько-нибудь удовлетворительное объяснение, он не помнил, но от данного феномена зависела сейчас жизнь злополучного Шрама.
— За твою голову майор Мур объявил награду в десять золотых! Это ты убил Кокетту из «Черной Лилии»! — выкрикнул Серый и чуть-чуть надавил.
— Я никогда никого не убивал! — совершенно искренне прохрипел вояка.
«Ага, правильная зона!» — тихо порадовался Волк.
— Тебя там видели!
— Я не виноват!
— Все улики против!
— Клянусь тебе, я не убивал!
— Я тебе не верю.
— Чем угодно поклянусь — меня даже рядом там не было!
— Майор Мур обещал…
— Я сам дам тебе десять золотых! Отпусти меня!
— Есть свидетели.
— Двенадцать! Это все, что у меня с собой есть!
— Хм, а может, ты и не врешь… Но если ты вернешься в город, тебя задержит первый же…
— Я не вернусь в город!
— Ну, хорошо. Снимай доспехи, давай деньги и дуй отсюда. Пока я добрый.
Задумчиво поглядев вслед удирающему со всех ног капралу, Серый уронил кирасу, поножи и наручи на дорогу, пару минут попрыгал на них, попытался разрубить шлем мечом — не получилось. Все равно довольный результатом, он быстро облачился во все это, порезал в нескольких местах рубаху и штаны, бросил в лицо несколько горстей пыли. Под дубом, в сумке, у него оставалось еще немного томатного соуса — в ход пошел и он. Закончив переодевание и макияж, Волк снова заглянул в зеркальце.
Из маленького кружка посеребренного с одной стороны стекла на него глянуло изможденное, покрытое коркой грязи, пыли и засохшей крови, лицо воина, узнавшего недавно и не понаслышке, что такое поражение, унижение и смерть.
— Гут, — удовлетворенно кивнул он сам себе, состроил скорбно-мужественную рожу зеркалу и подозвал коня.
Его харезматичное величество Шарлемань Семнадцатый прогуливались по саду, любуясь жар-птицей в лучах заходящего солнца, когда из-под куста папайи, раздавив ананас, несмело выступил капитан городского гарнизона. Его испуганный бледный вид говорил яснее всяких слов о том, что случилось то, для доклада которого королю предполагаемые вестники тянут спички, и что этот гонец вытянул короткую.
Все благодушие, если оно когда-либо и посещало Шарлеманя, улетучилось с пшиком, как Снегурочка над костром.
— Ну, что опять случилось? — задал он ненужный вопрос.
— Прибыл солдат из войска Айса, ваше величество, — выдавил из сухого шершавого горла капитан.
— Ну, и? — цвет лица короля медленно побагровел.
— Они сражались, как ль…
Тяжелый, как плита фамильного склепа, взгляд монарха парализовал речевые навыки офицера.
— Ну, и? — недобро повторил король.
— Полный разгром, — пискнул посланник и зажмурился, моля всемогущего Памфамира-Памфалона только об одной милости — провалиться сквозь землю прежде, чем разразится над его головой (и головами еще многих и многих, в то время как тела их будут находиться неподалеку) монархическая гроза.
— Гонца повесили? — прогремел первый раскат. Закат окрасился кровью.
— Так точно, ваше величество, — соврал офицер своему королю. Конечно, врать нехорошо, это внушали ему с детства, но ложь во спасение — это как бы и не ложь, а суровая необходимость, и к тому же они ведь действительно хотели повесить этого злосчастного солдатика, но он куда-то необъяснимым образом подевался в самый ответственный момент, а занять его место раньше времени капитану вовсе не желалось, и поэтому как-то само собой добавилось: