— Боже милостивый! — только и смог вымолвить Омеру. — Это творение рук дьявола. Сколько же земли осквернено? И кто измерит масштабы этой страшной катастрофы?
— Боюсь, что подсчитать это практически невозможно, — чуть охрипшим голосом проговорила Келли. — Уничтожено, наверное, несколько сотен тысяч гектаров леса. Точно не знаю. Но знаю, что разработки ведутся меньше года. Представьте, что произойдет, если они будут продолжаться теми же темпами… — Келли замолчала, к горлу подкатил комок. Затем она показала пальцем на далекие желтые точки ПКППР, выстроившиеся внизу у самого леса: — Если эти монстры…
Дэниел с трудом перевел взгляд на урчавшие внизу машины. С этой высоты они казались совсем игрушечными и безобидными, похожими на комбайны, убиравшие урожай с бескрайнего поля. ПКППР двигались так медленно, что чудилось, будто они вообще застыли на месте.
— Сколько их там? — вымолвил наконец Дэниел. — …Восемь, девять, десять… — считал он. — Когда эти гигантские машины идут таким строем, они могут вырыть траншею в четыреста метров шириной!
— Невозможно поверить, что всего десять машин, какими бы огромными они ни были, смогли уничтожить такое количество тропического леса, — дрожащим голосом пробормотал Омеру. — Они похожи на чудовищную ненасытную саранчу, безжалостно пожирающую все на своем пути.
Впереди шеренги ПКППР двигались бульдозеры, выкорчевывавшие деревья и освобождавшие дорогу идущим за ними монстрам.
Прямо на глазах наблюдавших какое-то огромное дерево вдруг вздрогнуло и пошатнулось. Стальное лезвие бульдозера врезалось в ствол у самого его основания, разрубая могучие корни. Даже на такой высоте было слышно, как заскрипел и застонал беззащитный исполин. Эти звуки напоминали предсмертные крики раненого животного. Через мгновение дерево, не устояв, рухнуло на землю, и гул от его падения печальным эхом разнесся над оскверненным лесом.
Дэниел отвернулся. Взгляд его упал на Сепу, присевшего на ветку рядом. Сепу беззвучно плакал, слезы обильно текли по изрезанным морщинами темным щекам старика и капали ему на грудь. Никогда в своей жизни Сепу не испытывал такого сокрушительного, жуткого горя. А слезы все лились и лились, ослепляя несчастного бамбути.
Дэниел опустил голову, не в состоянии больше выносить этот кошмар, рывком снял с плеча камеру и начал снимать.
Он снимал, как со стонами падали одно за другим могучие деревья.
Снимал вымершую голую землю, на которой не осталось ни одного живого существа: ни птиц, ни зверей, ни травы, ни деревьев.
Он снимал металлических монстров, безжалостно вгрызавшихся в землю и выплевывавших ее в кузова самосвалов, выстроившихся длинной цепью, словно муравьи, занятые переноской нескончаемых грузов.
Снимал он и то, как огромные гусеничные тракторы тут же подбирали выкорчеванные деревья и распиливали их на бревна. Целые фонтаны сырых желтоватых опилок взлетали в воздух, когда в стволы с визгом впивались серебристые зубья гигантских механических пил.
Он снимал и передвижные краны, которые переносили бревна на поджидавшие рядом лесовозы.
Стиснув зубы, Дэниел снимал целую армаду обнаженных рабов из племени угали, копошившихся в красной грязи и мостивших дорогу для проходивших мимо них тяжеловозов.
Он снимал уже больше часа, надеясь, что напряженная работа заставит его несколько забыться. Но чем дольше он снимал, тем сильнее в нем вздымалась мощная волна гнева и тем острее он воспринимал чувства женщины, сидевшей подле.
Дэниел понимал Келли без слов: он нутром ощущал ее ярость. И испытывал примерно то же. Последние события и все увиденное еще сильнее сблизило их; впрочем, и раньше они понимали друг друга чуть ли не с полуслова. Теперь же, думал Дэниел, их связывало нечто большее, что заставляло его относиться к Келли с глубочайшим уважением и… нежностью.
Они пробыли на вершине дерева-великана до самой ночи, а потом еще целый час сидели в темноте, словно какая-то неведомая сила не отпускала их, вынуждая вновь и вновь всматриваться в огни металлических хищников, убивавших вокруг все живое, и вслушиваться в их ужасающий рев, от которого кровь стыла в жилах. Этот рев не прекращался ни днем ни ночью, а ненасытные хищники все пожирали и пожирали лес и грызли землю, отравляя все своим ядом и сея смерть.
И только когда разразился ливень, засверкали молнии и зазвучали оглушительные раскаты грома, все четверо осторожно спустились вниз. Примерно через час они добрались до стоянки, где их поджидала встревоженная Памба и носильщики.
Рано утром отряд двинулся сквозь притихший лес обратно в Гондалу. Они останавливались только для того, чтобы Дэниел заснял отравленные, забитые красной глиной реки. На берегу одной из таких рек Виктор Омеру, по колено в багрово-коричневой жиже, глядя в камеру, начал с горечью перечислять надругательства над его страной и ее народом.
Его проникновенный голос дрожал, когда он рассказывал обо всех несчастьях, обрушившихся на его землю. Седовласый темнокожий старик, в чьих глазах светились достоинство и благородство, не оставит равнодушным ни одного нормального человека, подумал Дэниел. Мировое сообщество хорошо знает этого человека, его репутация оставалась безупречной на протяжении многих лет. Виктору Омеру поверят все. Как поверят и тому, что человек, снимавший все это, полностью разделяет позицию бывшего президента Убомо и негодует вместе с ним.
Обратный путь в Гондалу оказался долгим и трудным. Горе и без того подавленных бамбути было просто безутешным. Носильщики, не видевшие всего, что творилось в Уэнгу, вслушивались в каждое слово Сепу и тихо плакали.
К ужасу и недоумению всех пигмеев, на границе, отделявшей священную землю от их исконных охотничьих мест, свершилось то, что потрясло их до глубины души. Совсем неожиданно они наткнулись на следы слона. Бамбути их сразу узнали, и Сепу громко назвал животное.
— Это Одноухий Старик, — сказал он, и все согласно закивали головами.
У этого слона была оторвана половина левого уха, и впервые за много дней пигмеи весело засмеялись. Но смех их оборвался столь же внезапно, как и начался. Внимательно изучив следы, бамбути в ужасе переглянулись. Они застыли, сидя на корточках и помертвев от страха, а потом вдруг горько зарыдали.
— В чем дело, Селу? — встревожено спросила Келли.
— Здесь кровь, — ответил Сепу, — кровь и моча Одноухого. Он ранен. Он умирает.
— Но как же так? — воскликнула Келли. Этого слона она тоже хорошо знала: он частенько встречался ей в лесу неподалеку от Гондалы.
— Его ударил копьем и ранил человек. Кто-то охотится за Одноухим Стариком на священной земле, нарушая все наши законы и обычаи. Посмотри! Рядом со следами слона следы человека, видишь? — И Сепу ткнул пальцем в крошечные отпечатки ног. — И этот охотник — бамбути. Он из нашего клана, и он совершил ужасное святотатство. Он выступил против самого лесного бога.
Пигмеи были в полной растерянности; они в страхе жались друг к другу, словно дети, схватившись за руки, как бы помогая пережить горе. Все, во что они верили и с чем жили испокон веков, рушилось и умирало у них на глазах. А это страшное святотатство навлечет теперь на них неописуемый гнев лесного божества.
— Я знаю, кто это, — взвизгнула Памба. — Я узнала следы его ног. Этот человек — Пири.
Закрыв руками лица, бамбути причитали и плакали, ибо теперь ничто не могло спасти их от жестокого наказания, какое обрушит на все их племя всемогущий лесной бог.
Пири-охотник продвигался в лесу легко, словно тень. Он ступал след в след в огромные подошвы слона, и под его ногами не хрустнула ни одна веточка, не зашелестел ни один высохший листик.
Пири преследовал Одноухого уже третьи сутки и все это время ни о чем другом, кроме старого слона, не думал. Каким-то таинственным образом он словно бы слился с этим животным, и теперь они составляли единое целое.
Там, где слон останавливался поесть мелких красных ягод на дереве селепи, Пири тоже прерывал свой бег, срывал плоды и разжевывал, ощущая их терпко-кислый вкус. Там, где слон останавливался на водопой у какого-нибудь прозрачного ручья, Пири тоже наклонялся к воде, наслаждался ее свежестью, и ему становилось хорошо. Там, где слон оставлял большую желтую кучу, Пири вдруг тоже ощущал, что ему непременно надо освободиться от лишней тяжести в животе. Поистине Пири превратился в слона, а слон превратился в Пири.
Когда наконец Пири настиг его, слон спал в непроходимой зеленой чащобе. Кустарник оказался настолько колючим, что его острые шипы запросто могли поранить человека до крови.
Как бы легко ни двигался Пири, слон почувствовал присутствие чужака и проснулся. Широко растопырив свои большие уши, на одном из которых не хватало целого куска, слон прислушивался к окружающему. Но никаких посторонних звуков его чуткий слух не улавливал. Знаменитый охотник Пири знал, как прятаться от зверя.
Когда наконец Пири настиг его, слон спал в непроходимой зеленой чащобе. Кустарник оказался настолько колючим, что его острые шипы запросто могли поранить человека до крови.
Как бы легко ни двигался Пири, слон почувствовал присутствие чужака и проснулся. Широко растопырив свои большие уши, на одном из которых не хватало целого куска, слон прислушивался к окружающему. Но никаких посторонних звуков его чуткий слух не улавливал. Знаменитый охотник Пири знал, как прятаться от зверя.
Тогда слон распрямил свой длинный хобот, втянул воздух и стал потихоньку выдувать себе в рот. Верхняя губа у него чуть приподнялась, обнажив нежную розовую слизистую, но слон так ничего не учуял. Потому что Пири залег в зарослях с подветренной стороны да еще для верности весь измазался слоновьими испражнениями. Так что человеком от него теперь совсем не пахло.
А затем слон издал глубокий гортанный звук, призывно-рокочущий и мягкий. Слон начал свою песнь. Он пел, чтобы узнать, не бродит ли где-нибудь рядом другой слон или его сон потревожил враг, в чьем присутствии он не ошибся.
Притаившись в густом кустарнике, Пири слушал, как поет слон. А потом, сложив ладони домиком, прикрыл ими свои губы и нос. Набрав в легкие побольше воздуха, Пири тоже издал мягкий гортанный звук.
Это была песнь слона-Пири.
Слон услышал и немного изменил тон пения, проверяя, не обознался ли он. Но Пири вторил ему точно такими же звуками, что вырывались из горла слона. И Одноухий Старик поверил.
Он радостно захлопал ушами и, забыв об осторожности, ринулся сквозь заросли навстречу своему брату. Ломавшиеся под его тяжелыми ногами-колоннами ветки громко трещали, а слон, не замедляя хода, устремлялся вперед.
И через мгновение Пири увидел над собой огромные загнутые слоновьи бивни. Толще, чем его туловище, и длиннее, чем его копье для охоты на слона.
Пири сам выковал наконечник для этого копья из какой-то железяки, которую стащил из ближайшего dukas на большой дороге. Он бил и колотил по этой штуке до тех пор, пока она не поддалась и он не согнул ее как надо. А потом долго точил наконечник, пока тот не стал острее самого острого мачете. После этого Пири прикрепил стальной наконечник к крепкому древку ленточкой из сыромятной кожи. И когда она высохла, наконечник словно прирос к древку — так хорошо он держался.
Огромная голова слона нависла прямо над Пири, и пигмей распластался на земле темным неподвижным бревнышком. Слон находился так близко, что Пири мог рассмотреть каждую складочку и морщинку на серой коже животного. И Пири собрался с духом.
Он знал, что даже своим длинным и крепким копьем с острым стальным наконечником ему не пробить толстой кожи Одноухого, чтобы поразить слона между ребрами прямо в сердце или легкие. А до головы слона он и вовсе не дотянется. Такой маленький человечек мог убить это огромное животное лишь одним способом.
Пигмей резко вскочил на ноги и выпрямился, оказавшись у слона под животом. Напружинившись, он изо всех сил ударил копьем чуть повыше мошонки.
Из горла животного вырвался пронзительный крик боли, когда лезвие наконечника, распоров ему промежность, вонзилось в мочевой пузырь и там несколько раз повернулось. Горячая моча вместе с кровью хлынула на землю. Огромное тело слона сотрясалось от обжигающей, нестерпимой боли. Одноухий оглушительно заревел, а потом кинулся в глубь леса.
Он несся напролом, не разбирая дороги. Кровь и остатки мочи хлестали из открытой раны, а слон все бежал и бежал.
Пири, опершись об окровавленное копье, вслушивался в удалявшиеся пронзительные вопли. Он подождал, пока они совсем не стихли, и только после этого закрепил на поясе свою набедренную повязку. А затем не торопясь двинулся вперед, без труда ориентируясь по желто-кровавому следу на земле.
Пири знал, что пройдет много времени, пока слон умрет, как знал и то, что Одноухий Старик обречен. Пигмей нанес животному смертельный удар и не сомневался, что на следующий день до заката солнца слон упадет замертво.
Но шел он по следу медленно, не чувствуя в своем сердце той радости, какую обычно испытывает удачливый охотник. В сердце Пири поселилась пустота. А еще он испытывал небывалое чувство вины за то ужасное святотатство, которое совершил.
Он жестоко обидел лесного бога и знал, что теперь его ждет страшное наказание.
Глава XXX
Пири-охотник наткнулся на безжизненную тушу на следующий день на рассвете. Слон лежал, подогнув под себя передние ноги. Огромная голова покоилась на бивнях, чуть не до половины ушедших в мягкую почву. Вымытая последним ливнем кожа блестела в зеленом сумраке леса и издали выглядела черной. Открытые глаза животного тоже тускло поблескивали.
Слон казался совсем живым, и Пири приблизился к нему с величайшей осторожностью. А когда оказался на расстоянии вытянутой руки, то сначала дотронулся кончиком ветки до открытого, остекленевшего глаза. Веки слона, обрамленные густыми ресницами, даже не вздрогнули. Только сейчас Пири рассмотрел, что зрачки лесного гиганта подернулись желтоватой пленкой смерти. Пири выпрямился и отложил копье в сторону. Охота на слона закончилась.
По традиции ему следовало пропеть хвалебную песнь лесному богу, благодаря его за такую богатую добычу. И он начал было петь, но прервался на полуслове, горько осознавая всю меру своей огромной вины. Пири знал, что никогда больше ему не придется петь подобную песнь, и сердце его наполнилось глубочайшей печалью.
Он развел небольшой костер и, вырезав из щеки слона большой жирный кусок мяса, стал поджаривать его на горячих углях. Однако кусок застрял у него в горле. Он тут же выплюнул его — таким невкусным и жестким показалось мясо на сей раз. Еще долго Пири сидел у огня, не притрагиваясь к еде, и невидящими глазами смотрел на костер. Наконец, усилием воли заставив себя встряхнуться, он принялся за работу.
Вытащив из ножен острый мачете, Пири стал рубить кости черепа, отделяя от них один из бивней. Сталь звенела, ударяясь о крепкий череп, и мелкие осколки костей разлетались во все стороны.
На этот звенящий звук и поспешили бамбути, преследовавшие Пири. Возглавляемые Сепу и Памбой, они появились из леса неслышно, окружив Пири и убитого им старика слона.
Увидев их, Пири, весь испачканный в крови мертвого животного, опустил мачете. Но поднять глаза Пири не смел.
— Я разделю с вами мою награду, братья, — прошептал он.
Но ему никто не ответил.
Словно сговорившись, все бамбути один за другим развернулись и исчезли в лесу так же неслышно, как и появились. Задержался только Сепу.
— Из-за твоего святотатства, лесной бог нашлет на нас Молимо, — произнес он.
Пири опустил голову, избегая смотреть в глаза брата; сердце его терзали боль и отчаяние.
Дэниел начал просматривать видеопленки, как только они вернулись в Гондалу.
Келли выделила ему для работы угол своей лаборатории, а Омеру помогал редактировать комментарий. Отснятый материал Дэниелу в общем нравился. Снимал он неплохо, но того блеска и профессионализма, как на лентах Бонни Ман, ему, конечно, не хватало. Бонни умела снимать так, чтобы не оставить телезрителей равнодушными, затрагивая в душах людей самые чувствительные струны. Все, что смонтировал он, было лишь реалистичным отображением происходящего на лесоразработках в Уэнгу и ужасных последствий горнодобывающих операций.
— Этот фильм не задевает за живое, — сказал он за ужином Виктору и Келли. — Он взывает к разуму, а не к сердцу, кое-чего в нем недостает.
— А что сделать, чтобы фильм получился? — поинтересовалась Келли. — Скажи, что надо доснять, и я попытаюсь помочь тебе.
— Неплохо бы добавить еще несколько кадров с президентом Омеру, откликнулся Дэниел. — Ваше обаяние, сэр, и ваша открытость… Короче, к вашим словам люди прислушаются.
— Снимайте сколько угодно, — кивнул Омеру. — Вот он я, весь перед вами. Но я бы хотел попросить вас об одной услуге. Вам не кажется, что нам пора перестать обращаться слишком уж официально, а, Дэниел? Как-никак мы вместе забирались на священное дерево. Давайте лучше называть друг друга по имени, как считаете?
— Не возражаю, — улыбнулся в ответ Дэниел. — Я только хотел заметить, что даже нескольких новых кадров с вами, Виктор, все равно будет недостаточно, чтобы разбередить зрителям душу. Я обязан показать что-то еще, от чего все просто содрогнутся. Показать, какие надругательства выдерживают здесь люди, показать лагеря, где содержатся пленные угали. Это никак нельзя организовать?
— Думаю, что можно, — отозвался Виктор. — Вам ведь известно, что я возглавляю движение Сопротивления режиму Таффари. И с каждым днем это движение набирает силу. Правда, пока мы вынуждены действовать подпольно и очень осторожно подбирать людей. Разумеется, костяк движения составляют угали, но к нам присоединяются и гита, недовольные режимом Таффари. Полагаю, мы сумеем пробраться к одному из лагерей, хотя охранники там стреляют без предупреждения. В сам лагерь мы, конечно, не сможем проникнуть, но увидеть и заснять творимые там зверства вам, думаю, удастся.