Это было странно, ведь Надежда считала, что возвращается тем же самым путем, которым шла несколько минут назад, а на том пути было заметно светлее.
Она постаралась не поддаться панике и продолжила идти в том же направлении. Как ни странно, внутренний голос помалкивал. Должно быть, он тоже перепугался.
Скоро, как она и ожидала, коридор разделился. Надежда снова повернула направо.
Насколько она помнила, на стене, метрах в десяти от развилки, было написано неприличное слово. Сейчас Надежда обрадовалась бы этому слову, потому что поняла бы, что идет верным путем. Она шла, вглядываясь в стены, – но ничего не видела.
Зато в темноте возле стены коридора промелькнула какая-то юркая серая тень.
Неужели здесь есть крысы?
Вообще-то, ничего удивительного: где им еще обитать, как не в подвале старого дома…
Надежда прибавила шагу и стала нарочно громко топать, чтобы отпугнуть крыс.
Большинство обыкновенных женщин боятся мышей, не говоря уже о крысах. Это древний, мистический, необъяснимый страх. Но Надежда Николаевна была женщина не совсем обычная. Когда-то она, как всякая женщина, тоже боялась мышей, но кот Бейсик перевоспитал ее. Дело в том, что каждое лето на даче он ловил мышей с завидным упорством и приносил их хозяйке. Надежда считала, что он делает это просто из вредности. Но, как бы там ни было, ей приходилось каждый раз убирать мышиные трупики с дорожки или с клумбы, и постепенно страх перед мышами у нее прошел. Так что теперь Надежда не визжала и не падала в обморок при виде крошечного мышонка.
Но крысы… крысы – это совсем другое дело.
Бейсик, при всех его охотничьих талантах, за всю свою кошачью жизнь не поймал ни одной крысы. Должно быть, он их тоже побаивался.
Крысы – животные злобные, хитрые и опасные, особенно когда их много. Надежда Николаевна не раз слышала страшные истории, так называемые городские легенды, – например о том, как до революции подвыпивший купец попытался проехать в коляске, запряженной парой коней, через переулок, по которому крысы ночью шли на водопой к Неве от зерновых складов. От купца и от лошадей остались только скелеты.
Поэтому сейчас Надежда со страхом поглядывала на снующие по углам серые тени и старалась как можно громче шуметь.
Чем дальше она шла – тем реже висели лампочки, тем темнее становилось в коридоре…
«Одно хорошо, – снова зазвучал у нее в голове внутренний голос, – голодная смерть тебе не грозит».
– Это почему же? – вслух спросила Надежда и невольно вздрогнула от звука собственного голоса.
«Потому что смерть от голода наступает только через две недели или даже позже, а так долго ты не продержишься. Умрешь от какой-нибудь другой причины».
– Замолчи! – крикнула Надежда.
Ее голос снова раскатился эхом, но на этот раз на него отозвался противный тонкий писк.
Она зашагала вперед, стараясь не поддаваться панике: ведь в критической ситуации именно из-за паники человек совершает роковые ошибки…
Снова впереди показалась развилка.
Надежда хотела повернуть направо, как она поступала каждый раз на обратном пути, но на этот раз ей показалось, что левый коридор немного суше и светлее. Самое же главное – ей послышались доносящиеся слева едва слышные голоса.
Надежда перестала сомневаться и бросилась налево.
Этот коридор действительно был светлее прежнего, так что можно было идти быстрее, не боясь споткнуться и переломать себе ноги. Надежда, почувствовав приближение свободы, готова была бежать сломя голову, и только усталость от долгого блуждания под землей удерживала ее от этого. Крыс здесь тоже не было, чему Надежда очень радовалась.
И те голоса, которые она услышала возле развилки, становились все слышнее. Теперь она уже была уверена, что эти голоса ей не мерещатся, что это не эхо подземелья подшучивает над ней, маня ее ложной надеждой. Она даже хотела сама подать голос, но потом какое-то смутное беспокойство остановило ее.
Надежда прошла еще метров двадцать и увидела новую развилку. Но теперь от основного коридора отходил не обычный горизонтальный туннель, а поднимающийся вверх наклонный проход с каменной лестницей, вроде той, по которой Надежда спустилась в это подземелье.
Ей казалось, что это было давным-давно, хотя в действительности с тех пор вряд ли прошло больше часа…
На этот раз сомневаться не приходилось, и Надежда полезла вверх по лестнице.
Теперь она отчетливо слышала доносящиеся сверху голоса.
Один из этих голосов принадлежал управляющему домом Константину Романовичу, второй был незнакомым. Но если раньше голос управляющего звучал с высокомерной начальственной самоуверенностью, теперь он явно перед кем-то оправдывался, как прежде перед ним оправдывался дворник:
– Да что вы, я же все понимаю… вы же меня не первый год знаете… я всегда исключительно с положительной стороны…
– Именно, я тебя знаю как облупленного! – перебил его второй голос, значительный хрипловатый баритон. – Знаю все твои фокусы! Ты прохиндей известный!
– Да что вы, я ни сном ни духом…
– Ни сном ни духом? – передразнил управляющего незнакомец. – Да мне стоит только отвернуться, ты у меня за спиной такого наворочаешь – потом за год не расхлебать!
Надежда, которая только минуту назад хотела подать голос, окликнуть людей и попросить помощи, передумала и остановилась. Ей не хотелось сейчас попадаться на глаза управляющему, не хотелось смущать его – еще подумает, что она нарочно подслушивала. Кроме того, придется объяснять, как она оказалась в подземелье, а это было бы непросто. Теперь-то уж точно станут ее подозревать, документы потребуют или, чего доброго, позвонят в фирму «Домострой». А там скажут, что никого они вместо Михаила Сергеевича не посылали. И что тогда будет? Лучше не думать о плохом.
Надежда поежилась и стала прислушиваться к разговору.
– Я тебе сколько раз говорил, – продолжал баритон, – я тебе сколько раз говорил, чтобы во дворе не было посторонних?
– Так я же специально замок навесил, чтобы они не шлялись… я же слежу, чтобы никого не было… и персонал специально на этот счет проинструктировал…
– Следишь? А откуда же тогда посторонние люди во дворе? С неба десантируются?
– Это все дворник… – вяло оправдывался управляющий. – Это он пускает невесть кого…
– Если дворник пускает посторонних – выгони его к чертовой матери! Только мне сдается, что не один дворник тут виноват! Что за женщина только что по двору ходила?
Надежда замерла: разговор, несомненно, зашел о ней.
Теперь было совсем нельзя появиться. Прямо, можно сказать, волкам в пасть.
– А это вы не извольте беспокоиться, – залебезил управляющий. – Это совсем даже не посторонняя, это из архитектурной фирмы женщина, по поводу паркинга… они там предварительные расчеты проводят, поэтому им нужно осмотреться…
– Ах, по поводу паркинга? Так ведь от них же раньше Станишевский приходил!
– Да, Станишевский… так ведь тут такое дело, умер этот Станишевский, скончался на днях, так что теперь эта женщина вместо него будет работать.
– Умер? – в начальственном голосе прозвучало удивление. – Что это он умер? Кто распорядился? То есть я хотел сказать, с чего это он вдруг умер?
– Говорят, сердечный приступ.
– Ну, это бывает… ладно, с этим понятно. А ты мне вот что скажи: что происходит в пятой квартире?
– В пятой? – на этот раз в голосе управляющего прозвучал настоящий испуг. – В пятой ничего не происходит. Что там может происходить? Вы же сами знаете, Аглая Виленовна за городом проживает, у зятя, а в квартире у нее никого, полный порядок…
– Никого? – грозно переспросил баритон. – Как это – никого, если оттуда какой-то шум доносится?
– Шум? Не может быть!
– Не может?! Ты что же, мне не веришь? Я что же, по-твоему, вру?
– Нет, разве же я посмею… я никогда себе не позволю… если вы какой-то шум слышали – так это, может, сквозняк или так, какие-нибудь звуки… да я знаю, что это за звуки, – это, наверное, пылесос шумит, там ведь Зульфия раз в неделю по средам пылесосит…
– Пылесос, говоришь? А почему на прошлой неделе оттуда ковер выносили?
– Ковер? – управляющий поперхнулся, закашлялся, потом все же проговорил: – Да, действительно, выносили ковер. В чистку его отдали. В химическую чистку.
– Испачкался, что ли?
– Ну да…
– А что это он испачкался, если в квартире никто не живет?
– Ну, пыль-то все время есть, даже когда никто не живет… вот и решили его почистить, чтобы все в полном порядке было, если хозяева вернутся…
– Вот и я о том же думаю, – в голосе второго собеседника прозвучала угроза, – вот и я хочу, чтобы все было в порядке, когда хозяева вернутся. Ты не забыл, Константин, какая важная персона в этой квартире проживает?
– Нет, не забыл, как можно… Аглая Виленовна, она… она такая женщина…
– Она, может, сама по себе не такая уж персона, но кто у нее зять – это ты должен помнить!
– Я помню… я непременно помню…
– Вот то-то! А то, я смотрю, ты начинаешь забываться! Начинаешь чувствовать себя большим начальником! Начинаешь тут хозяйничать, как у себя дома!
– Что вы, я никогда… я ни за что… я ни в коем случае… я себе ничего такого не позволяю…
– Смотри у меня, а то живо вылетишь с должности! И еще с тяжелыми последствиями! А дворника этого чтобы сегодня же выгнать! Чтобы я его больше не видел!
– Слушаюсь…
Сверху донеслись удаляющиеся шаги. Должно быть, человек, который распекал управляющего, удалился, тот остался один и проговорил, ни к кому не обращаясь:
– Вылетишь с должности! С тяжелыми последствиями! Фу-ты ну-ты, тоже мне, птица перелетная!
Он еще что-то недовольно пробубнил, чтобы выпустить пар, и тоже ушел.
Надежда на всякий случай выждала еще две или три минуты и поднялась по лестнице.
Она оказалась в холле одного из подъездов.
Открыть дверь изнутри было совсем нетрудно, и Надежда вышла во двор. В первый момент она ослепла – солнечный свет показался ей слишком ярким после безысходной темноты подземелья. Однако она не стала задерживаться, быстро вышла из опасного двора, не встретив, к счастью, ни дворника, ни управляющего, и на этот раз прямиком отправилась домой.
Муж в этот день должен был прийти поздно, так что Надежда бросила пакет с набалдашниками в прихожей и устремилась в ванную, чтобы смыть с себя запахи сырого подвала.
Дверной колокольчик негромко звякнул. Герр Вильгельм отложил старинную книгу – атлас лекарственных растений Северной Европы, изданный в Любеке двести лет назад, и поднял глаза на позднего посетителя. Это был странный человек: несомненно, из благородных, но как-то нелепо одетый, в старомодной шинели с поднятым воротником, скрывавшим половину лица, и нелепой мягкой шляпе с опущенными полями. Как будто этого было мало, на носу у посетителя были круглые очки с зелеными стеклами.
Посетитель подошел к прилавку, и герр Вильгельм услышал его дыхание – хриплое, натужное, как будто внутри у этого человека работал какой-то неисправный насос.
Должно быть, страдает легочной болезнью, предположил герр Вильгельм.
На воротнике шинели и на опущенных полях шляпы таяли крупные влажные снежинки.
Снаружи, за большими окнами, правила бал сырая и темная петербургская зима.
– Чем могу быть полезен, милостивый государь? – вежливо осведомился герр Вильгельм и на всякий случай повторил свой вопрос по-немецки – Васильевский остров в Петербурге был столь густо заселен немцами, что немецкий язык звучал здесь едва ли не чаще русского, половина церквей на острове были лютеранскими, а половина вывесок написаны на немецком языке.
Посетитель молчал, только его хриплое размеренное дыхание нарушало вечернюю тишину.
Герр Вильгельм решил, что ошибся с диагнозом: возможно, этот странный человек страдает дурной болезнью, послужившей наказанием за недостойный образ жизни или за грехи ранней молодости. Такого рода больные обычно стеснительны и никак не могут решиться сказать, что им нужно. Оттого и поднятый воротник, и опущенные поля шляпы, и темные очки…
– Не смущайтесь, милостивый государь! – проговорил герр Вильгельм со снисходительной улыбкой. – Мы здесь одни, и вы можете говорить совершенно откровенно: аптекарь – это почти священник, ему вы можете открыть все свои тайны…
Посетитель все молчал, и это молчание начало не на шутку пугать аптекаря. Он пожалел, что отпустил пораньше младшего провизора Фрица. У того было назначено свидание с дочкой булочника Шульца, очаровательной Гретхен, и герр Вильгельм решил, что вполне управится в аптеке один.
Вильгельм Фридрих Пель совсем недавно переехал в Петербург, закончив Дерптский университет, и открыл здесь собственную аптеку. Дела у него шли неплохо – здешние жители часто болели от скверного климата, и посетители у немца-аптекаря не переводились.
– Так чем я могу быть вам полезен? – повторил герр Вильгельм, стараясь не утратить истинно немецкое терпение.
Странный посетитель придвинулся еще ближе к прилавку, запустил руку за пазуху шинели и, достав оттуда какой-то смятый листок, положил его перед аптекарем.
Герр Вильгельм водрузил на нос очки и воззрился на листок.
Он ожидал увидеть рецепт, небрежно выписанный корявым почерком какого-то здешнего врача, или аккуратные аптечные прописи кого-то из коллег, но вместо этого перед ним было несколько слов, написанных твердым и красивым готическим почерком: «Помнишь ли ты Гейдельберг? Время настало».
В тот день Константин Романович, управляющий домом на Васильевском острове, пришел домой необычно рано.
– Костя! – позвала его мать, которая у себя в комнате смотрела телевизор. – Ты сегодня пораньше?
– Я скоро снова уйду, – отозвался Константин, снимая в прихожей ботинки, – мне нужно еще кое-что сделать на работе. А ты смотри спокойно свой сериал.
– Ты слишком отдаешься этой работе, – строго проговорила мать. – Они тебя не ценят, а ты слишком много берешь на себя! Твой отец был таким же, и чем это кончилось?
– Мама, я сам как-нибудь разберусь, – проворчал Константин и направился в ванную.
– Кстати, сегодня снова звонила Мариночка, – не унималась старушка. – Она приглашает тебя на свой день рождения. Я считаю, что ты обязательно должен пойти…
Марина была дочка ее старинной подруги, старая дева с унылым голосом, заметными усиками и влажными коровьими глазами. Мама почему-то вбила себе в голову мысль женить на ней Константина. Константин вяло и безнадежно отбивался. Марина была постоянным ужасом его жизни. Она снилась ему по ночам, и эти сны были не эротическими. Это были мрачные готические кошмары. Женщины его вообще не интересовали, в его жизни были другие интересы.
– Так ты пойдешь к ней на день рождения? – не унималась мать. – Ты непременно должен пойти!
– Да-да, конечно, – ответил Константин и плотно закрыл изнутри дверь ванной.
В тяжелых случаях он разговаривал с матерью по особому методу, который придумал еще в младших классах школы: поочередно отвечал ей: «Да-да, конечно» и «Нет-нет, ни в коем случае». Как ни странно, мать это вполне устраивало.
– Ты слишком легкомысленно относишься к своему здоровью, – продолжала упорная старушка, перекрывая голос телеведущего, – кто за тобой будет ухаживать, когда меня не станет?
Константин ее уже не слышал, потому что, закрыв за собой дверь ванной, он пустил воду на полную мощность, а затем сделал нечто очень странное: открыл дверцу, за которой помещались краны, трубы, водяные фильтры и прочие сантехнические устройства, запустил руку в темный пыльный проем, немного пошарил там и наконец вытащил пластиковую коробку.
Константин открыл коробку и на всякий случай проверил ее содержимое, хотя и так знал, что в ней находится: несколько толстых банковских пачек долларов и евро – все, что ему удалось накопить за годы почти безупречной работы управляющим. К сожалению, денег было еще недостаточно, но ничего не поделаешь: оставаться здесь дальше было слишком опасно.
Там же, в пластиковой коробке, лежали и его заграничный паспорт с визой, и билет на самолет до милого немноголюдного городка на другом конце света.
Разложив деньги и документы по карманам, Константин вышел из ванной. Как раз в это время на его телефон пришло сообщение от таксомоторной фирмы: «Автомобиль “Форд-эскорт” номер такой-то подан».
Константин удовлетворенно кивнул, подхватил заранее приготовленную сумку и направился к двери.
– Костя, ты уже уходишь?
– Да, мама, я же тебе говорил…
– Приходи не поздно, я буду тебя ждать к ужину! Я приготовлю твои любимые морковные котлеты!
Морковные котлеты Константин Романович ненавидел всеми силами души. Почти так же сильно, как Мариночку. И теперь он надеялся больше никогда не слышать ни о котлетах, ни о старой деве. Напоследок он громко хлопнул дверью и покинул квартиру.
Серый «форд» действительно уже стоял у порога.
За рулем сидела женщина – худощавая, невзрачная, в темных очках, совершенно не нужных в пасмурный день.
Константин Романович бросил сумку на заднее сиденье, сел рядом и проговорил:
– В аэропорт!
Машина негромко фыркнула и поехала.
Константин Романович прикрыл глаза и задумался.
Конечно, жаль, что приходится оставлять хлебное место управляющего такого элитного дома, но ситуация явно накалилась, и дольше оставаться здесь небезопасно. А так… через три часа он будет в самолете, а еще через семь часов выйдет в небольшом аэропорту, откуда будут видны снежные вершины гор и бирюзовый океан.