Телефон опять зазвонил, и она потянулась к трубке. Может, Лялька пришла. Но Лялька ни в жизнь звонить не станет, чтобы ее успокоить.
Звонил Вася.
– Приедет он, Лена Сергеевна. Сказал, что приедет.
– Хорошо, – неуверенно сказала Петрищенко, прислушалась к себе и повторила: – Хорошо. А… когда приедет, а, Вася?
– Завтра и приедет. Он, Лена Сергеевна, в отличие от Лещинского, фишку сечет. Его в Киев вызывали, а он на Киев плюнул, сказал, что билет поменяет и приедет. Сказал, возьмет билет, позвонит. Скажет когда. И вагон.
– А в Киев зачем?
– А хрен его знает, может тучи разгонять. Там матч намечался. Спартак-Динамо. Киевское. А тучи вон какие…
– Выдумываешь опять.
– Почему выдумываю? – обиделся Вася. – Он может.
– Ну, – сказала она с сомнением в голосе, – будем надеяться, что он может не только это.
* * *Боже, вот бред! Антинаучный бред, средневековье какое-то, как вся эта их контора. Почему я вообще паникую? Ну, авантюрист вроде Остапа Бендера, вот ведь какая петрушка, все почему-то симпатизируют Остапу Бендеру, какой он умный и как все здорово у него получается… почему никому никогда не жалко, например, васюковских шахматистов? Вроде как так им и надо, лохам! Но, в сущности, у них была мечта, а он, значит, воспользовался этой мечтой, и никогда уже больше они ни о чем мечтать не будут… Никогда мне этот Бендер не нравился.
А если он меня под статью подведет? Сам-то выкрутится, он скользкий. А меня подставит. Удостоверение-то мое. Инспекцию самозваную я проводил.
Интересно, чем он их держит – и ученый совет, и оппонентов, неужели тоже запачкал липкими своими лапками? Когда я принес на внутренний отзыв в Институт Гигиены, этот, как там его, так на меня посмотрел и спросил – у вас что, Герега? И покачал головой. Но вроде ведь даст отзыв!
Ветер показался ему острым и холодным, как нож, и он поднял воротник солидного драпового пальто.
– Лева? Ты меня ждешь?
Ледка шла к нему со стороны клумбы с мокрыми бурыми астрами и еще такими красными цветочками, названия которых он не знал. Зря она прическу такую делает. Хотя какую ей вообще прическу делать? В руке матерчатая сумка, в ней банка. Плоская. Малосольная селедка в пресервах. Или килька. И еще что-то, угловатое.
– Нет, Ледочка. Жду… одного человека, – сказал Лев Семенович, переминаясь с ноги на ногу.
Сама же посоветовала обратиться к этой Катюше, а теперь спрашивает. Не понимает, что ли? Или вид делает?
– А я вот в перерыв в магазин успела, – сказала Петрищенко, – а то к вечеру все расхватают.
Воцарилось молчание.
– А вообще, паршивое дело, Лева, ЧП вот это.
– Знаю, знаю, Ледочка, – Лев Семенович в затруднении покрутил шеей, – я договорился с Лещинским, он сказал, что дал вам шанс. Своими силами. Тогда, может, еще и… капитана «Мокряка» под суд, это без сомнения, а тебе, если возьмете его, может, удастся и выговором отделаться.
– Лева, все серьезнее. Это…
– Ледочка, я сейчас не могу. Давай завтра, ладно? Или нет, давай созвонимся…
– Ладно, – сказала Петрищенко.
Глаза за очками у нее были очень большие, это, наверное, потому, что она дальнозоркая, и красноватые глаза эти часто мигали. Невезучая она, Ленка, хотя и баба неплохая, только скучная какая-то, и почему она так ноги ставит? У женщины должны быть ножки, а не ноги…
Лев Семенович поймал себя на том, что думает о каких-то глупостях, и даже покраснел. И Ледка, словно в ответ, покраснела тоже – он видел, как краска, поднимаясь почему-то из выреза, заливает шею.
– Так я пойду? – спросила она неуверенно.
«Иди, иди, Ледка», – хотел сказать Лев Семенович, но вместо этого он нагнулся и взялся за ручку ее сумки. Петрищенко машинально потянула сумку на себя. Боже мой, какая глупость, подумал Лев Семенович, чувствуя, как кровь приливает к лысинке. Да пусти же, дура, подумал он.
– Дай, я тебе помогу. Ну, хотя бы до остановки….
– Что ты, что ты, Лева, – слабо защищалась Петрищенко, – я сама…
Но разжала пальцы и отдала ему мятую ручку сумки. Сумка оказалась неожиданно тяжелой, – из чего делают эти банки? Из противотанковой брони?
Петрищенко широко, не по-женски шагала рядом, подлаживаясь под его шаг. Попрут ее, как пить дать попрут.
– Лещинский говорит, вы молодцы, оперативно работаете, – сказал он для порядка.
Они миновали черный якорь на постаменте. У якоря одинокая кошка деловито ковыряла лапкой землю в клумбе.
– Да, идентифицировать, кажется, удалось, – осторожно ответила Петрищенко. – Только ты бы еще поговорил с Лещинским, Лева. Это такая палеоазиатская тварь, эндемик такой, нам бы специалиста…
Она поняла, что Лев Семенович ее не слушает. Он кивал, погруженный в свои мысли, и уже у остановки неловко сунул ей сумку обратно в руку, так быстро и сильно, что Петрищенко чуть не уронила ее себе на ногу от неожиданности.
– Ну вот, – с облегчением сказал он, – держи, Ледка.
– Да, да, – благодарно сказала Петрищенко, – спасибо.
Лев Семенович посмотрел ей в спину. Ледка явно косолапит, подумал он, раньше она так не косолапила. Оглянулся. Кошка сделала свое дело и теперь сидела на крыльце, лениво вылизывая грудку. Лев Семенович любил кошек, но у Риммы была аллергия, и кошку в квартире они держать не могли.
Под ногами маленькие серые лужи морщили, как плохо выглаженная ткань.
– Вы меня ждете?
Она смотрела на него снизу вверх, уютная, розовая, голубые глаза невинные. Как у куклы.
– Вы ведь… Екатерина? – У него почему-то пересохло в горле.
– Да. – она улыбнулась, отчего на свежих пухлых щеках появились ямочки.
Впрочем, улыбка тут же исчезла, и она просто стояла, глядя на него неподвижными кукольными голубыми глазами, и молчала. Подбородок у нее тоже был с ямочкой. Кудряшки, выбивающиеся из-под розового мохерового беретика с начесом, тоже походили на кукольные кудельки.
И эта… она мне может помочь? Лев Семенович зачем-то провел руками по бокам пальто.
– Это… – тоскливо произнес Лев Семенович, – мне Елена сказала… то есть… что вы можете помочь…
Этот ее беретик!
– Это моя профессия, – сказала Катюша, глядя на него прозрачными голубыми глазами, – помогать людям.
Она была в болоньевой пухлой куртке, из-под которой виднелась серая юбка.
– Я думаю, – сказала Катюша, по-прежнему глядя на него неподвижным взглядом, – что вы как раз по моему профилю.
Может, она думает, что мне нужны ее услуги в интимном плане? Господи, ну и вид! Ледка вот же удружила, дура.
Он стоял, набычившись, упершись взглядом в асфальт, и молчал.
– Не хотите – не говорите. – Катюша запахнула шарфик, тоже розовый, мохеровый. – Сама скажу. У вас камень на сердце. Давит, мешает… вздохнуть не дает. Вот вам дальняя дорога в большие люди, а камень-то лежит! Большой человек положил большой камень.
– Вы что? – спросил Лев Семенович и украдкой вытер ладони о пальто. – Следили за мной? Или Ледка сказала? То есть Елена Сергеевна?
– Мне не надо ничего говорить, – Катюша улыбнулась, у нее были мелкие ровные зубки, – я и сама все вижу, касатик.
«Касатик» прозвучало издевкой.
– Вы… можете помочь? – шепотом спросил Лев Семенович.
Что я несу, думал он торопливо, это же… мракобесие какое-то, чертовщина, эта их СЭС-2 вообще странными вещами занимается, но вот чтобы настолько…
– Не знаю, – деловито сказала Катюша, – это поглядеть надо. Так сразу сказать нельзя.
Они миновали длинный газон, миновали красный облупившийся дом с маленькими балкончиками и осыпавшейся лепниной… На одном балкончике сидела старуха в пальто и крест-накрест завязанном платке и мрачно смотрела на улицу.
В луже два голубя спорили за размокшую корку хлеба с наглой молодой чайкой.
– А… как бы… – Лев Семенович набрал побольше воздуха, – как бы это устроить?
– Ну, – Катюша была спокойна и доброжелательна, – посидим, поговорим…
Лев Семенович неожиданно остро осознал, что совершенно не знает, что творится за этим гладким розовым лбом, за чуть выкаченными светлыми глазами.. Я для нее пустое место, подумал он обиженно.
– Там на углу кафе-мороженое есть, – продолжала Катюша, – вот там и посидим…
Это же, считай, центр города, хочешь не хочешь, кого-нибудь встретишь, а я сижу с такой вот. Еще и Римме доложат. Ладно, решил он, если что, скажу Римме, что это медсестра из поликлиники нашей или, лучше, регистраторша…
В кафе шумела и толпилась у стойки наглая джинсовая молодежь, и он уже было обрадовался, что придется искать другое кафе, менее людное и шумное, но тут, как по команде, молодая пара встала и отодвинула стулья. Катюша сразу уселась и доброжелательно сказала:
– Мне бы мороженого и ну… коктейль есть такой, сладкий, с вишенкой.
– Шампань-коблер, – машинально ответил Лев Семенович.
– Ага, значит, шампань, а мороженое с сиропом. Двойным. Три шарика. Или четыре. Ну, сколько не жалко. И кофе.
Лев Семенович кивнул и пошел проталкиваться к стойке. Молодежь стояла толпой, занимая друг другу очередь, отчего очередь не убывала, и Лев Семенович раздражался. Все вокруг казалось чуть-чуть нереальным, словно он сам за собой наблюдал в кино.
– Мне бы мороженого и ну… коктейль есть такой, сладкий, с вишенкой.
– Шампань-коблер, – машинально ответил Лев Семенович.
– Ага, значит, шампань, а мороженое с сиропом. Двойным. Три шарика. Или четыре. Ну, сколько не жалко. И кофе.
Лев Семенович кивнул и пошел проталкиваться к стойке. Молодежь стояла толпой, занимая друг другу очередь, отчего очередь не убывала, и Лев Семенович раздражался. Все вокруг казалось чуть-чуть нереальным, словно он сам за собой наблюдал в кино.
Наконец он получил поднос с мороженым, два кофе и бокал, который нацедил ленивый, наглый бармен, и, проталкиваясь, боясь опрокинуть бокал на чей-то обтянутый джинсовый зад, поставил поднос на липкий столик.
Катюша вновь улыбнулась, поиграв ямочками, и придвинула к себе мороженое.
– А вы что ж? – Она запустила ложечку в подтаявшую массу.
– У меня сахар повышенный, – словно оправдываясь, сказал Лев Семенович.
– Жаль, – равнодушно сказала Катюша и зачерпнула сироп.
– А я думал, – мучаясь от неловкости, проговорил он, – вы на дому принимаете… консультируете…
– Зачем на дому? – строго сказала Катюша, подняв реденькие бровки. – Дом – это личное. Дом – это дом…
«Почему мы здесь? – тоскливо спросил он себя. – Что я здесь делаю?»
– Ну, вам, наверное, надо карты разложить? – сказал он почти шепотом. – Или там… ну, может, ладонь вам показать?
– Зачем? – Катюша вновь улыбнулась, на этот раз лукаво, и покачала головой. – Карты – это так, несерьезно. А серьезным людям мне морочить голову ни к чему.
– А!
– Так я слушаю, – сказала Катюша, речь у нее была деловитая, словно он был пациентом на приеме, а она – врачом.
– Уберите его, – сказал Лев Семенович хрипло и оттянул пальцем узел галстука.
Вокруг шумели люди.
– Совсем? – вновь подняла брови Катюша. – То есть – извести его? Этого недоброжелателя вашего?
– Как – совсем? – переспросил Лев Семенович.
– Ну, чтобы умер он, – буднично сказала женщина.
Лев Семенович оглянулся. Никто не обращал на них внимания; сидели, болтали, длинноволосые, в штанах.
– Нет, что вы, зачем? Ничего плохого, ничего… Я ему зла не желаю! Я хотел сказать… Может, переведут его куда-то?
– На повышение? – деловито поинтересовалась Катюша, облизывая ложку.
Господи, господи, во что это такое я влез!
– Нет, – промямлил он, – зачем на повышение. То есть… можно и на повышение. Просто… я бы хотел, чтобы убрали его, ну, отсюда куда-нибудь.
– А вот это нелегко будет, Лев Семенович. – Катюша раскраснелась, сняла куртку и бросила ее на спинку стула. Кофта у нее тоже была мохеровая, пушистая, только не розовая, как беретик, а голубая.
– У него на плече сторож сидит, беду отводит. С таким как справишься? Уже и сигналы снизу были, и ОБХСС приезжала, и проверяли его, и аморалка… все как с гуся вода. Потому как сторож исключительной силы у него. – Катюша ткнула пластиковой трубочкой в компотную вишенку, плавающую среди пузырьков.
– Он страшный человек, – шепотом сказал Лев Семенович, – страшный! У него жена из такой семьи, из такой! Красавица, так он ее… он шантажировал ее, запугал, женился. А могла бы…
– Вовсе нет. – Катюша наконец подцепила вишенку и отправила ее в круглый рот. – Это она.
– Что – она?
– Ну, было у нее на него кое-что. Когда он по молодости, ну там, глупость сделал. Одну. Вот она его и приперла к стенке. Ну, чтобы женился. Еще бы, такого мужика упускать.
– Откуда вы знаете? – Лев Семенович навалился грудью на острую кромку стола, и грудная клетка отозвалась резкой болью. – Вы что, тоже на него собирали?
– Зачем?
Она пожала круглыми плечами. Потом кивнула.
– Хорошо.
– Что – хорошо? – не понял он.
– Я займусь вашей проблемой. – Она кинула ложку в пустую вазочку из-под мороженого.
– У него сам Панаев в друзьях, – уныло сказал Лев Семенович, – они семьями дружат.
– Да, – согласилась Катюша, – это интересно…
И замолчала, водя трубочкой по столу, выводя на скользкой столешнице вроде какие-то водяные линии.
– Пусть он, – Лев Семенович осторожно вдохнул, – пусть он… ну, ему как бы все сходит с рук, может, хотя бы один раз, как-то… Только чтобы без вреда ему.
– Это называется, – назидательно сказала Катюша, – противоречивые условия. Ладно, гарантий не даю, но попробую.
– Я… отблагодарю, – перехваченным горлом сказал Лев Семенович.
– Я человек покладистый, – сказала Катюша, натягивая куртку, – меня просят, а как я откажу? Даже денег не возьму. Так, символически.
Если я сниму с книжки, подумал Лев Семенович, Римма сразу спросит – на что.
– У меня защита на носу, я уже автореферат разослал, отзыв из Гигиены Водного Транспорта, оппоненты, все… Оппоненты его люди. Банкет в ресторане заказать на пятьдесят персон. Он любит, когда его кормят. За чужой счет.
– Я же сказала, чисто символически. Ну… Хотите, прямо сейчас. Рубль.
– Что?
– Рубль. Один.
– Это…
– Чисто символически.
Лев Семенович вынул из бумажника рубль и передвинул его пальцами на сторону Катюши. Рубль почему-то был мокрый, словно он долго возил им по столу. Катюша пальчиком подвинула к себе рубль и улыбнулась. Накрыла денежку ладонью. Потом подняла ладонь и поднялась сама, отодвинув стул. Рубль исчез.
– Хотите, чтобы до праздников? – Она уже шла к выходу, и он заторопился за ней, проталкиваясь меж длинноволосыми к стеклянной двери, на которую оседала морось.
– Да, – сказал он, – только… чтобы защите не помешать, мне в Москву предлагают, в министерство.
– Как сложно все у вас, – почти кокетливо произнесла она, при этом ее голубые кукольные глаза оставались совершенно неподвижны. – И чтобы ему вреда не было, так? И чтобы защитились вы спокойно, и чтобы в ВАКе не зарубили.
Она уже, перебирая полными ножками в коротких сапожках – над голенищами нависала розовая плоть в капроновых чулочках, – торопилась куда-то вниз, по Жуковского, а он еле за ней успевал. Откуда она знает, боже мой?
– А то бывает, защищается человек, все чин чином, а когда работа в ВАК уходит, смотрят – кто руководитель? А, такой-то… а ему буквально вчера выговор по партийной линии за пьяный дебош. Ну, придерживают диссертанта. На всякий случай. Ладно, человек вы хороший, пойду навстречу, чего уж.
Она остановилась так внезапно, что он чуть не налетел на нее, резким движением схватила его за руку и вновь поглядела ему в лицо несколько бараньим взглядом.
– Ладонь, – требовательно сказала она, – раскройте же ладонь.
Он только сейчас заметил, что стало совсем темно и что они стоят у крыльца археологического музея. Над входом мерцал одинокий фонарь. Тяжелые резные двери были закрыты, то ли потому, что дело близилось к семи, то ли сегодня у них вообще был выходной. К каменным ступенькам прилипло несколько бурых листьев платана…
Катюша удерживала его ладонь неожиданно твердыми, цепкими пальцами, вглядываясь в нее. И что она там видит, в такой-то темноте… Зачем все это?
– Да, – сказала она наконец, – если я его не уведу, большие неприятности будут. Не у него, у вас.
– Какие?
– Не знаю. Но большие. А уведу его от вас, все будет хорошо. И в Москву переведут на повышение. Вы уж меня тогда не забудьте… Я к вам в гости приеду.
Она хихикнула. Лев Семенович представил себе, что скажет Римма, если увидит в дверях новой московской квартиры Катюшу с чемоданом и в розовом мохеровом беретике с латунной кошечкой, пришпиленной на боку, и ему сделалось дурно.
– Да, – сказал он, – да, конечно. В гости…
По-прежнему держа его за раскрытую ладонь, Катюша двинулась чуть в сторону, и он вынужден был следовать за ней боком, точно краб. Фонарь отбрасывал на землю размытое пятно света, и на границе этого пятна, на границе света и тени маячило что-то бесформенное, огромное, мокрое…
Слепое безглазое лицо надвинулось на Льва Семеновича, и лишь миг спустя он понял, что лицо это вырезано из объеденного временем песчаника… Крохотные ручки были сложены под грудью, тяжелые круглые плечи стекали вниз, как вода.
– Это… зачем? – проговорил он с трудом.
– Так ведь царица же, – строго сказала Катюша, – обязательно надо к царице.
Теперь он рассмотрел на голове у каменной бабы что-то вроде рогов или полумесяца.
– А ты поклонись ей, золотко мое, – певуче сказала Катюша, – поклонись, спина не отломится.
По-прежнему держа его ладонь и не давая ей закрыться, она и сама низко согнулась так, что мохеровый беретик съехал ей на лоб.
– Шляпу-то сними…
Лев Семенович, содрогаясь от ужаса и безнадежности, снял шляпу и теперь стоял, согнувшись, одной рукой держа за руку Катюшу, другой – неловко ухватив шляпу за поля. «Если вдруг мимо кто-то знакомый, – думал он торопливо, и мысли носились в голове, как стая вспугнутых птиц – решат, что я напился, или свихнулся, и неизвестно, что еще хуже…»
– Да ты не бойся, – Катюша выпрямилась и поправила беретик, – не увидит нас никто…