– Упаси боже.
– А я-то этому вашему Маркину… Для вас же старалась, Елена Сергеевна.
– Я-то тут при чем? – отмахнулась Петрищенко, а что-то внутри у нее кисленько подтвердило: при чем, при чем.
– А кто, как не вы, ко мне его отправили? И я пошла навстречу, забесплатно все сделала. Потому что хорошего хочу. Мы ему навстречу, и он нам – навстречу. Климат в коллективе должен быть. Тогда и работа спорится. А если плохой климат, то упущения. Я же понимаю, Елена Сергеевна, голубушка, вы ж не нарочно, просто по халатности, ну, так все люди, у вас голова не тем занята, вы женщина одинокая.
Если она сейчас не заткнется, с отчетливой ясностью подумала Петрищенко, я ее убью.
Катюша с удовольствием наблюдала за ней. Румянец у нее на щеках стал совсем круглый.
– Тебе что, нечем заняться, Катя? – спросила она спокойно. – Так иди домой. А мой моральный облик завтра обсудим, договорились?
– Вот вы зря, Елена Сергеевна, – сказала Катюша, но убралась с дороги и, переваливаясь с боку на бок, как утка, пошла к холодильнику, где лежали у нее какие-то пищевые свертки и пакетики. – Вася, любимчик ваш, вон какого маху дал, на весь город уже слух пошел, а вы даже и…
– Катюша, я сказала, все! – сквозь зубы выдавила Петрищенко и позорно ретировалась в кабинет. Мальфар сидел все там же, за ее столом, на ее месте.
«Кто сидел на моем большом стуле?» – уныло подумала Петрищенко, но ничего не сказала, а села на «гостевой», напротив.
– Вы бы себе чаю налили, – дружелюбно сказал мальфар.
– Спасибо, – сердито сказала Петрищенко, – я уж как-нибудь сама разберусь.
– Ну, я так думал, посидим, поговорим… Это даже хорошо, что больше никого нет.
– Вася скоро придет, – сказала она. – Стефан… Михайлович, да? Он с Белкиной разберется, «Бугульму» отработает и придет. Ну, девочка эта, которая заявление принесла, он ее гоняет вроде, этот наш… подопечный.
Как и все работающие с тонкими материями, она инстинктивно избегала точных имен.
– Ей велели дома сидеть, а она пришла..
– Да, – мальфар поставил пустую чашку кверху донышком на блюдце и теперь с интересом рассматривал клеймо Дулевского фарфорового завода, – Вася мне говорил. Да, девочка. Ничего так. Жалко, хорошая девочка.
– Почему – жалко? – удивилась Петрищенко.
Мальфар промолчал.
– Может, вы пообедать хотите? – сказала наконец Петрищенко, не выдержав молчания. – Устроиться? Я вам покажу, где столовая. А потом…
– Елена Сергеевна, – мальфар прислушался, даже, вытянув шею, выглянул из-за стола в приоткрытую дверь. – Кто-нибудь может желать вам зла?
* * *– Хм… – сказал Вася, разворачивая листок и с интересом вглядываясь в Розкин почерк. Он присел на крыльцо, неторопливо вытряхнул из пачки папиросу, положил листок с заявлением на колени и, прищурившись, поглядел на Розку снизу вверх. Розка осталась стоять; крыльцо было мокрым, а пальто жалко.
– Так. В чем, Розалия, проблемы?
– Я ж сказала… – Розка переминалась с ноги на ногу.
– Языковой практики, значит, нет? – ласково переспросил Вася. – А кому я Леви-Стросса велел переводить? Где результаты, Розалия?
– Я не успела, – прошипела Розка, постепенно наливаясь краской.
– Так кто виноват, Розалия?
– Мне мама говорит – увольняйся, – выпалила Розка, – говорит, ты что, смерти моей захотела? У вас, говорит, черт знает чем занимаются, секта какая-то. И какую-то заразу упустили.
– Секта, и упустили. Понятно. А мама откуда знает? – Голос Васи стал совсем ледяным. – Значит, ты, Розалия, внедрилась… Мы к тебе с доверием… а ты вынюхала. Разболтала… государственную тайну, можно сказать.
Розка замотала головой так, что волосы хлестнули ее по щекам.
– Нет… она откуда-то сама. Тетки в очереди в химчистку… Говорят, в Пароходстве есть контора, страшными делами занимается. Выводит чумных животных и подсаживает их на американские корабли. И у них экспериментальный зверь наружу вырвался.
– Удивительные вещи можно узнать от нашего населения, – сказал Вася и потер лоб рукой. – Ну, ладно, тогда я тебе скажу. В штаны ты наложила, Розалия. Испугалась. Ну, ладно. Я тебе правду скажу. Работа у нас тяжелая. Опасная работа. Усекла?
– Ну, – угрюмо сказала Розка.
– Ты что же, вправду думаешь, что тебя вот так, за здорово живешь, отпустят? Возьмут и отпустят? Отсюда, милая, по своей воле еще никто не уходил, – зловеще сказал Вася.
Розка стояла красная, как свекла, у корней волос выступила испарина.
– Все ты, Вася, врешь! – вдруг завизжала она пронзительным базарным голосом. – Ты всегда врешь! Ну почему, почему ты никогда не говоришь правду? Все вы врете! Вы все притворяетесь, а ты особенно! Как так можно жить? Как работать? Кому верить?
Вася вздохнул, поднялся с крыльца и жесткой рукой потрепал Розку по волосам.
Она всхлипнула и разревелась.
– Мне никто не говорит, а я что, слепая? – проговорила она сквозь слезы и сопли. – Все мне врут все время, смеются, а я что? И еще пугаете…
– Вот я тебя как раз мало пугаю, Розалия, – вздохнул Вася, протягивая ей мятый носовой платок, – надо бы больше… Тогда бы ты осознала и не лезла сейчас к Лене со всякими глупостями. Ладно, все, успокоилась. Сосчитала до десяти. Глубоко вдохнула. Выдохнула. А теперь слушай, я буду говорить правду.
Розка вытерла нос платком, потом, для верности, рукой, и мелко-мелко закивала.
– У нас, Розалия, нештатная ситуация. Она продлится еще… ну, не знаю, сколько продлится. Пока нештатная ситуация, авральный режим, увольняться нельзя. Начальство не поймет. Ты потерпи, все развяжется, тогда вернемся к этому вопросу.
– Но мама…
– Маме скажи, что заявление рассматривают. Хотя, если честно, Розалия, вот твое заявление. – Вася вытащил заявление, сложил его еще раз пополам, порвал на мелкие клочки и высыпал на стол. – Ну, ничего. Если что, через две недели новое напишешь. А маме скажи, что если каждая тетя Мотя с Нового рынка о нас языком треплет, то она, мама, может спать спокойно. Фигня все это. Настоящей тайны никто, Розалия, не знает. На то она и тайна. Пойдем, Розалия. Я тебе покажу, чем мы занимаемся. Прямо сейчас покажу. Мне все равно «Бугульму» сейчас работать.
– Ладно. – Розка всхлипнула и еще раз утерла рукой нос.
– Вот и умница.
Вася подхватил рюкзак, мокнувший на крыльце, и поманил Розку за собой.
* * *Борт лесовоза нависал над водой, ржавый и темный, и вода под ним тоже казалась ржавой и темной. На борту белыми буквами было выведено «Бугульма». И сквозь буквы проступала ржавчина.
– Ну вот, – Вася скинул с плеч старый брезентовый рюкзак, весь заляпанный мазутом и известкой, и задрал голову, озирая корабль (вблизи корабль показался Розке огромным, даже страшным), – вот, Розалия, и наступил ответственный момент! Боевое крещение, или, грубо говоря, инициация. Только губу-то не раскатывай. Делать тебе ничего, Розалия, не придется, потому что начинать осваивать нашу нелегкую профессию надо постепенно. Здесь я – сантехник Вася, ясно? А ты будешь подавать мне гаечный ключ номер два. В фигуральном, конечно, смысле.
Он подхватил рюкзак и полез по трапу. Трап был весь в заусенцах и вдобавок скрипел и норовил вывернуться из-под ног. Когда Розка забралась наверх, Вася уже пожимал руку человеку в фуражке – фуражка была мятая, и китель тоже мятый, и сам человек был весь какой-то мятый… И корабль весь какой-то мятый, видно, что недавно покрашен поверх ржавчины и старой краски, и оттого эта краска бугрится и топорщится. Зато пахло здесь остро и даже приятно – дегтем и свежим деревом.
– Ты чего стала? – тут же сказал Вася. – Шевелись, Катти Сарк!
Грузовой люк был распахнут. Срезы шершавых стволов светились в полумраке.
– Стоп, – сказал Вася.
Он поставил рюкзак на пол и обернулся к помощнику, который, оказывается, следовал за ними.
– Ерша не вижу, – сказал он мрачно.
– Это… Был ерш, – помощник поморгал, – висел тут. Вон, шнурок остался. Сперли. Вот уроды.
– Ладно. – Вася развязал рюкзак и извлек, к Розкиному удивлению, сушеного ерша с распяленным ртом и растопыренными колючими плавниками. Ерша он повесил на веревочку, которая свешивалась с какой-то балки. Розка покосилась на помощника – тот стоял, нетерпеливо барабаня пальцами по переборке.
– Быстрей, ребята, – сказал помощник, – график у меня. Отгрузка же.
– Порядок должен быть. Вон, леща сперли. Я тебе еще в прошлый раз говорил. Опять же подцепил что-то, к гадалке не ходи.
Тем временем Вася деловито натягивал на себя извлеченную из рюкзака доху, расшитую узорами, а потом, к удивлению Розки, достал плоский круглый предмет, оказавшийся бубном.
– Чего смотришь, – сердито сказал он Розке, которая так и осталась стоять с разинутым ртом, уподобившись пресловутому ершу, – протокол оформляй! И запиши, Розалия, ерш отсутствовал.
Розка нерешительно застыла с шариковой ручкой, зажатой в красных холодных пальцах. Издевается он, что ли?
Розка нерешительно застыла с шариковой ручкой, зажатой в красных холодных пальцах. Издевается он, что ли?
И этот, второй – тоже?
Неужели ради нее одной они разыграли такой спектакль?
– Шевелись, Розалия, – сердито повторил Вася и ступил внутрь темного зева.
Розка потащилась следом, опасливо озираясь. В трюме глухо бухало – море стучало в днище, и стволы, скрипя, терлись друг о друга.
Вася ударил в бубен.
Розка моргнула.
Удар был глухой и мягкий, Вася в дохе до пят умудрялся двигаться так быстро, что казался в полумраке размытым пятном.
На всякий случай Розка покосилась на суперкарго. Тот стоял, нетерпеливо притопывая ногой.
Тьма в трюме, казалось, налилась пурпуром и стала вибрировать сама по себе. Розке стало страшно.
Она боялась ряженых – если человек так странно выглядит, он теоретически и ножичком пырнуть может. Розка вообще много чего боялась – цыган, например.
Розкино сердце само по себе начало колотиться в такт ударам бубна. Бу-бух… бу-бух… Дышать было трудно, почему-то не хватало воздуха. Розке показалось, что обшивка корабля стала прозрачной или вообще исчезла, а над головой шевелится серое небо, и тянутся, тянутся из него, врастая в землю, воздушные корни… По корням ползли, тускло отсвечивая, серые и розовые слизняки.
Розка замотала головой и моргнула: высохший ерш глядел на нее тусклыми пустыми глазницами и покачивался…
Розка сделала шаг назад, но суперкарго, стоявший у нее за спиной и чуть сбоку, преградил ей путь.
– Стой, где стоишь, дура, – прошипел он, – выпустить хочешь?
Из-за груды стволов, пронзительно крича, метнулось что-то черное, на черных крыльях, взвилось вверх, ударилось о металлическую переборку и рухнуло обратно. Бубен продолжал гудеть, стволы в трюме скрипели, волны бились о днище…
Черное вновь вынырнуло из-за стволов и, трепеща, зависло в воздухе. Крылья бились так часто, что Розка не могла разглядеть, сколько их. Ей показалось, четыре, но, впрочем, полной уверенности не было. Огромный клюв тускло отсвечивал… Существо стремительно ринулось вперед, к пятну дневного света, маячившему у Розки за спиной, но упало, ударившись о невидимую преграду, как о стекло. Затем еще один разгон, на сей раз вбок. Клюв ударил в переборку.
– Здоровый какой! – почти восхищенно произнес суперкарго у Розки за спиной.
Бубен вибрировал и гудел, и, словно в ответ на зов, с потолка спустилась воронка сгустившейся тьмы. Существо каркнуло и попыталось вновь отпрянуть в сторону, но клейкое щупальце метнулось из воронки, присосалось и втянуло его внутрь. Воронка сократилась, втянулась в потолок и исчезла.
В трюме было тихо.
Под ногами мерно шуршали волны.
Вася скинул доху, отложил бубен и утер лоб.
– Чистая работа, – уважительно сказал сэконд. – Это кто ж был?
– Бусиэ[3], – устало пояснил Вася.
– Вот зараза!
– Ну, так сами виноваты, растяпы. Скажите еще спасибо, что саган-бурхан[4] не пробрался.
– Так они ж вымерли, – удивился помощник.
– Вон, про рыбу латимерию тоже думали, что она вымерла, – мрачно сказал Вася, – а потом ученый по имени Смит ее выловил у Коморских островов. «Старина четвероног» читал, нет?
– Так то рыба…
– А какая разница? Только в том, что саган-бурхан лет двадцать назад вроде вымер. Когда оспу всем попрививали. А латимерия – миллион лет до нашей эры. Ты все зафиксировала? – лишь через какое-то время Розка поняла, что он обращается к ней.
Розка растерянно замотала головой.
– Новенькая еще, – пояснил Вася, обращаясь к суперкарго, – не обвыкла. Пиши: «Вследствие нарушения правил техники безопасности…»
– Позвольте, – запротестовал суперкарго.
– Ерша у тебя сперли? Сперли. Зафиксировано при свидетелях – ерша не было. Значит, вследствие нарушения правил техники безопасности осуществлено проникновение в трюм лесовоза «Бугульма» паразитарного существа второго рода…
– Проникновение, – добросовестно повторила Розка.
– Но своевременно проведенная инспекция выявила заражение объектом ограниченной опасности, а именно – локальной формой паразита. Имя формы – с вероятностью девяносто процентов – бусиэ. Категория Ц-4. Записала? Особо хочу отметить правильные и своевременные действия суперкарго во время операции по зачистке.
– Ага, – сказала Розка. – А почему…
– Что – почему? – переспросил Вася.
– Почему я записываю?
Вася молча вытянул вперед руки. Пальцы ходили ходуном.
– Я свое уже отработал, – мрачно сказал он. – Ну, сэконд, с тебя бутылка. Как минимум.
– Ясно, – печально ответила Розка. – А…
– Да?
– А суперкарго – это что такое? Тоже какое-нибудь… существо?
* * *– Хуже всего диббуки, – говорил Вася, с доброжелательным любопытством разглядывая котлету, – они, во-первых, к технике испытывают интерес, во-вторых, не любят на одном месте сидеть. Евреи тоже не любят на одном месте сидеть. Двинут куда-то – и диббуков прихватят. Тем нравится. Потому и лезут на всякие транспортные средства. Они людей под руку толкают, как результат – крушение или катастрофа. Паршивый паразит и практически неуловимый. Ты компот будешь?
– Не-а, – помотала головой Розка, – я его не люблю.
В компоте плавали разваренные бурые сухофрукты, словно экспонаты в банке со спиртом. Розка всегда считала, что повара просто особо изощренным образом издеваются.
– Ну, так минералки возьми. Если люди в море начинают делать что-то странное, ищи диббука. Я так полагаю, «Титаник» из-за диббуков затонул. Там знаешь сколько эмигрантов в третьем классе набилось? И у каждого горстка родной земли в платочке. С тех пор на Западе гнилом на корабли мезузы вешают.
– Медузы?
– Мезузы, дура. Такая трубка, в ней слова из Торы, священной книги мирового сионизма. Диббук ее не любит. А у нас из-за обострения международной обстановки запретили вешать мезузы. Могендовиды чертить тоже запретили, уроды. Ох, Розалия, – он вздохнул и отхлебнул ее компот, – не хочу накаркать, но жди теперь особенно подлой катастрофы. Когда люди вдруг начинают глупости непонятные делать, одну за другой…
– Корабль утонет? – с замиранием сердца спросила Розка.
– И корабль тоже!… Диббуки, они вообще технику любят. И чем сложнее, тем лучше!
Он перевел взгляд с пустой тарелки на плакат «Хлеб – всему голова!» с изображением каравая, оплетенного колосками.
– Так получается, санитарная инспекция номер два занимается нечистой силой? – шепотом спросила Розка.
За спиной у Васи крепкая девушка, выложенная мозаикой из разноцветного кафельного боя, несла на плече сноп колосьев.
– Нет такого слова «нечистая сила», – строго сказал Вася. – Паразит второго рода, во-от.
– А они откуда берутся?
– Они вообще-то к естественной среде привязаны. К грузу. Почему, думаешь, на таможне так шерстят? Продукты животного и растительного происхождения, минералы… Если один эмигрант прихватит горсть земли, это еще ничего. А если таких эмигрантов тысяча? И у всех – по горсти родной земли! Поэтому все больше на грузовозах. Лес, фрукты, ну… руда… есть за что зацепиться.
– Но это же… – Розка осознала, что глаза у нее раскрыты так широко, что глазные яблоки начали сохнуть. – Вася, ведь бога нет…
– Кто тебе про бога говорит? – удивился Вася. – Марксистско-ленинская диалектика нас чему учит? Что мысль материальна! А если мысль материальна, она порождает что?
– Что? – тупо переспросила Розка, у которой голова окончательно пошла кругом.
– Материальный феномен. Это просто паразиты, Розалия. Ментальные паразиты. Их совокупное сознание порождает. На месте среда их давит, а вот если прорываются, наглеют. Вроде колорадского жука. В естественной среде он просто жук, жучок даже, а у нас – стихийное бедствие. Так что СЭС-один всяческие биологические объекты обезвреживает, типа жучка-долгоносика или палочки Коха, а мы – эти. Потому что, Розалия, – он помрачнел, – если прорвутся, пиши завещание. Когда парусники начали ходить, ну, за пряностями, туда-сюда, паразиты как поперли! Ты думаешь, почему чума тогда пол-Европы выкосила? Думаешь, почему за ведьмами тогда охота началась? Потому что чуяли звон, но не знали, где он, во-от. Не боись, – он дружелюбно потрепал ее по плечу и стал выбираться из-за стола. – Привыкнешь.
– А… если я расскажу кому-то?
– Кому?
– Ну, я не знаю.
– Скибе? Рассказывай, кто тебе мешает. Она в парикмахерской волосы стрижет, а ты, значит, нечисть ловишь.
– Откуда ты про Скибу?
– Я, Розалия, все знаю. Кстати, как ты думаешь, куда они там, в парикмахерской, обрезанные волосы девают? Почему, ты думаешь, ведомственные парикмахерские есть? И всякие шишки партийные только там стригутся? Потому что там доверенные люди работают и волосы уничтожаются сразу, а ты как думала?
Розка молчала, прикусив губу. Вася сначала казался ей тут самым страшным, потом самым симпатичным, почти своим, а сейчас опять стал самым страшным. Враг. Ее, Розки, враг. Откуда он знает про Скибу?