Капитан прижал к себе дочь, которая, привстав, пыталась глянуть на танк. Прижал к себе, гладил по голове и что-то шептал.
Он тоже думает о немецких самолетах.
Колонна снова стала.
Стороженко посмотрел вперед, но ничего не увидел, кроме марева, щетины штыков над серым потоком и машин, одна за другой стоявших посреди клубов пыли.
— Папа, смотри! — крикнула дочка Костенко, указывая пальцем вверх. — Смотри, самолеты!
— Воздух! — пронеслось по колонне. — Воздух!
Солдаты бросились в сторону, растекаясь по степи, выискивая укрытие или хотя бы его подобие. Сухарев глянул вверх, прикрываясь от солнца рукой, — пара «мессершмиттов» не торопясь разворачивалась над дорогой.
Костенко толкнул своего штурмана, выпрыгнул из кузова, принял детей на руки и побежал к подбитому танку. Зимянин помог спуститься жене Костенко.
— Тебе особое приглашение? — крикнул он Сухареву. — К черту из кузова.
Они уже подбежали к танку — и те, кто выпрыгнул из кузова, и комиссар с водителем, а Сухарев все стоял в кузове, наблюдая за немецкими самолетами.
Сволочи. Сволочи…
Не боятся, понимают, что прикрытия нет, что зениток на дороге нет и не может быть, все, что осталось — у переправ и мостов. Разве что винтовочный огонь…
Но никто из пехотинцев не стрелял — разбегались даже без криков. Гремели котелки, каска зазвенела, слетев с головы, кто-то выругался вполголоса, зацепившись за распустившуюся на ноге обмотку.
Только звук авиационных двигателей.
Вначале тихий, едва слышный, но с каждой секундой все усиливающийся.
— Лейтенант, с машины! — Сухарев оглянулся на голос — комиссар полка махал рукой, стоя возле танка, остальных уже не было видно. — С машины!
Сухарев медленно шагнул к борту кузова.
Немецкий истребитель ушел вперед, в голову колонны, заложил вираж, чтобы выйти на дорогу. Степные дороги почти не петляют, и застывшие машины сейчас были очень удобной целью.
Взревев двигателем, один из грузовиков рванул к обочине, попал колесом в канаву и замер. Из кабины выпрыгнул водитель и побежал в степь.
Ударили пулеметы истребителя. Две дорожки пуль помчались вначале по земле, потом нащупали машины.
Сухарев как зачарованный стоял и смотрел на приближающийся самолет. На размазанный диск винта, на оранжевые сполохи пулеметов, на пыль, двумя спиралями закручивающуюся за истребителем.
Все будто замедлилось, застыло… Звуки растянулись и стали глуше. Медленно-медленно двигался «мессершмитт», не торопясь пулеметы выплевывали пули, и пули, словно увязая в сгустившемся воздухе, медленно били в металл кабин, дерево кузовов, разбрасывали в стороны ошметки плоти и щепки. Медленно вспух огненно-черный пузырь — взорвалась машина. Полыхнула еще одна. От нее метнулся охваченный огнем человек…
Пули все ближе.
Это все, подумал Сухарев. Все. Нелепо получилось…
Удар швырнул его в сторону. Коленкой о борт, потом мгновение полета, и удар о землю выбил воздух из его легких.
Наваждение ушло — осталась боль, темнота, лоскутами плавающая перед глазами, рев мотора, грохот пулеметов… Треск, хруст досок; очереди, пробежав по машине, спрыгнули на землю и скакнули на следующий грузовик, словно бежали наперегонки.
— С ума сошел? — прозвучало над самой головой.
Сухарев повернулся.
— Почему вы не с семьей, товарищ капитан?
— Умереть хочешь? — Костенко тряхнул лейтенанта за плечи. — Ты в себя пришел?
— Почему вы не с семьей, товарищ капитан? — снова спросил Сухарев. — Вы же ради них предали товарищей… Ради них…
Второй истребитель пронесся над ними.
Несколько гильз упали на землю рядом с Сухаревым.
— Вы — предатель, товарищ капитан, — сказал Сухарев. — Вы…
Пощечина. Еще одна.
Щека онемела, а нижнюю губу пронзила боль. Сухарев тронул губу рукой, посмотрел на пальцы. Кровь.
— Встать! — крикнул Костенко и рванул лейтенанта за ремень, поднимая того на ноги. — И бегом за танк. Бегом!
— Хорошо… — пробормотал лейтенант. — Я бегу… Бегу…
— Ты впервые под бомбами, лейтенант? — на бегу спросил Костенко.
— Что? А, нет… Десятый… Двадцатый — какая разница? — пробормотал Сухарев.
— Что ж тебя так развезло… — Костенко остановился возле танка, посмотрел на небо. — Где же они?
Сухарев оперся рукой о броню, вскрикнул, отдернув руку. Солнце нагрело металл, почти раскалило.
— Вы о ком, товарищ капитан? — спросил Сухарев.
— О «мессерах», естественно… — Костенко приставил ладонь козырьком ко лбу. — Не могли же они просто так…
— Почему просто так? Они полетели вдоль дороги… До самого фронта… — Сухарев вытер кровь с подбородка ладонью, а ладонь вытер о галифе. — Вы мне губу разбили, товарищ капитан…
— Жаль, что башку не снес… — не отрывая взгляда от неба, бросил Костенко. — Под двадцатой бомбардировкой — и такой конфуз…
— Конфуз… — повторил Сухарев. — Бывает. Мне говорили, что у каждого свое время на ошибки. И количество ошибок, которое отпущено на жизнь. И пока всех не допустишь — не умрешь…
— Ага, — кивнул капитан. — Бывает… Где же… Вот…
Снова послышался нарастающий рев двигателя и пулеметные очереди. Истребители возвращались тоже вдоль дороги, оставляя за собой дымные столбы горящих машин.
Сухарев проводил немцев взглядом, потом поднял голову и увидел, как тройка самолетов пикирует сверху к дороге…
— Вон еще немцы, — Сухарев указал пальцем.
— Какие немцы… Наши. Тройка — значит наши. Немцы парами работают. — Костенко снял фуражку. — Куда же они лезут?
— Немцы?
— Наши, мать их! «Ишаки»…
— Так собьют они немцев к черту! — Сухарев посмотрел на капитана. — Три против двух — собьют же?
Звено «И-16» спикировало к дороге, «мессеры» ушли вправо-вверх, выскользнув из-под огня.
— Бегут же! — крикнул Сухарев. — Уходят…
— На вертикаль, — тихо сказал капитан. — На вертикаль…
«Ишаки» развернулись резко влево, пошли за немцами вверх.
— Сейчас они их! Сейчас!
Кто-то возле дороги закричал «ура!». Красноармейцы наконец увидели свои самолеты, и не просто увидели — краснозвездные истребители их защищают, прикрывают… И сейчас, конечно, завалят немцев… Завалят…
Головной «ишак» вдруг качнулся, крыло отлетело в сторону, и самолет, вращаясь, устремился к земле. Виток-виток-виток… Удар. Взрыв. Ведомые разошлись в стороны, но один из них тут же столкнулся с оранжевым пунктиром трассеров, скользнул на крыло, потом сорвался в штопор…
— Как же это?.. — пробормотал Сухарев.
— А это — еще пара «мессеров» вверху. Двое выманивают на себя наших, двое загоняют их в землю… — Костенко ударил кулаком по броне. — А наши… Подставились ребята.
Уцелевший «ишак» резким разворотом ушел от пулеметных очередей.
— Уходить! — крикнул Костенко, будто летчик в истребителе мог его слышать. — Не на вертикаль!
«Мессершмитты» один за другим заходили на «И-16», но никак не могли попасть. Через минуту самолеты исчезли, и удалось «ишаку» уцелеть или нет, Сухарев так и не узнал.
— Они небо чистят. Провоцируют наших, потом сбивают. А потом прилетят бомбардировщики… — Костенко выругался. — Скоро прилетят.
Их полуторка, как ни странно, могла ехать. Несколько дыр в кабине и кузове — и все. Двигатель завелся, водитель объехал горящую машину.
— До города — пять с половиной километров, — сказал старший лейтенант Зимянин. — Если повезет…
Им почти повезло.
Где по дороге, где по обочине, водитель дотащил их полуторку до окраины. И вот там везение кончилось.
Вначале Сухарев услышал, как открыли огонь зенитки. Часто застучали зенитные автоматы, в небе над городом повисло несколько дымных комков.
— Ходу! — крикнул Костенко, ударив ладонью по крыше кабины. — Давай к домам…
Полуторка дернулась, набирая скорость, но тут справа вынырнула легковушка, подставила бок.
Водитель грузовика даже затормозить не успел, машина ударила «эмку», проволокла ее несколько метров и опрокинула. И почти в тот же момент сзади в полуторку ударился следовавший за ней грузовик.
Сухарева швырнуло вперед, под ноги Костенко и Зимянина. Закричали дети. Потом вой пикирующего бомбардировщика перекрыл все звуки вокруг. Рев двигателя — вой сирены — свист бомбы — взрыв.
«Эмка» взлетела в воздух, разваливаясь на части, Сухарев почувствовал, как какая-то сила подхватила его и швырнула прочь из кузова, на стоявшую сзади машину.
Темнота.
Темнота и тишина.
У Сухарева не было ни рук, ни ног… тела вообще не было. Только мозг, который плавал в кромешной темноте. В темноте и безмолвии.
Потом вернулось ощущение тела. И боли. Ослепительной, огненной боли.
— Живой… — сказал кто-то над самым ухом Сухарева.
— Живой… — сказал кто-то над самым ухом Сухарева.
— Я… Живой… — прошептал лейтенант.
— Повезло тебе…
Сухарев открыл глаза — рядом с ним сидел старший лейтенант Зимянин. Сухарев не сразу его узнал — голова старшего лейтенанта была обвязана бинтами. Свежими бинтами, но кровь уже начала просачиваться сквозь повязку.
— А комиссар и водитель… — сказал Зимянин. — Насмерть.
— А… — Сухарев облизнул губы. — Дети как?
— Целые и здоровые… Представляешь? Я прикрыл Сережку, Юрка успел Машу и Лизу накрыть. — Зимянин издал странный звук, похожий на всхлип.
Сухарев не сразу сообразил, что это был смех.
— А ты летал… — сказал Зимянин. — Пробил лобовое стекло на «ЗИСе», чуть не убил водителя. В общем, тебе тоже повезло. Несколько сломанных ребер, контузия, осколок вот, правда, под сердцем был, но тут опять повезло, доктор тебе попался хороший. А Юрка до сих пор без сознания…
— Юрка?..
— Капитан Костенко. Врач пока сомневается — выживет или нет.
Сухарев почувствовал, как кровать под ним качнулась, боль хлестнула наотмашь, лейтенант застонал.
— Держись, — сказал Зимянин. — Сильно качает.
— Что качает? Где мы?
— Поезд, — сказал Зимянин. — Нас везут в тыл. Жену Костенко и детей разместили в вагоне персонала.
Сухарев попытался приподнять голову, чтобы осмотреться, но не смог.
— Слышь, лейтенант… — Зимянин перешел на шепот и, как показалось Сухареву, огляделся по сторонам. — Тут вот какое дело… Я не сказал, что Юрка арестован.
— Да…
— Ты меня понял? Я не сказал, что ты…
— Я сам скажу, — прошептал Сухарев. — Доедем до госпиталя — скажу…
— Вот так… — после паузы сказал Зимянин. — Скажешь, значит… Он же тебе жизнь спас…
— Он… — Сухарев перевел дыхание. — Он виновен в смерти Майского… как минимум… А еще…
— Что еще?
— А еще… комиссар полка и водитель… они ведь из-за Костенко попали под бомбу… Выехали бы… выехали бы раньше… успели бы проскочить… А так…
— Сука ты, Товарищ Уполномоченный, — сказал Зимянин.
— Я?.. Д-да… сука… Но я прав… Ты разве этого не понимаешь? Вы разве этого не понимаете, товарищ старший лейтенант?
Сухарев закрыл глаза и провалился в темноту.
Глава 5
23 июля 1939 года, БерлинТоропов шел по улице посреди проезжей части, по двойной разделительной, и смотрел на дома. Кажется, мимо проносились автомобили, совсем рядом, обдавая потоками упругого воздуха, но ему было совершенно не страшно, скорее интересно. Или даже забавно. Улица менялась. Перед Тороповым — все было как раньше, до появления Нойманна. В меру обшарпанные дома, крикливые рекламные плакаты и убогие вывески. Но там, где Торопов уже прошел, все изменилось. Дома были выше и аккуратнее. Реклама — богаче, вывески… Все было ярче и живее.
Стоило Торопову поравняться с очередным домом, как тот словно оживал, превращался из провинциального убожества в нечто достойное называться человеческим жилищем. И что самое главное, исчезал мусор. Не было традиционных куч бумажек у мусорных баков и уличных мусорников, не было россыпей окурков возле автобусных остановок, обрывков полиэтиленовых пакетов на ветках деревьев. Не было уличных собак и кошек. Был порядок.
Закончилась славянская и азиатская расхлябанность, пришел немецкий порядок. Настоящий, без дураков.
Его принес Торопов.
Своей волей, своим решением Торопов все изменил, сделал лучше и чище.
Вот здесь, в этой подворотне, раньше обитала компания алкашей. Сейчас… Сейчас — чистый подъезд. Вымытые ступени, аккуратно выкрашенная дверь. На стенах нет диких и нелепых граффити. Ни на русском и ни на немецком, между прочим, потому что порядок Торопов принес не из либерастической вырождающейся Федеративной Германии, а из Третьего рейха, из Великого Государства, способного сплотить народ, дать ему идею… и проследить, чтобы эта идея воплощалась без искажений и исключений.
Торопов шел и видел, как меняется город, замечал, что люди тоже меняются. Почти нет сутулых уродливых слабаков. Молодежь — высокая, энергичная, сильная. Вон тот мальчишка, который только что мотал головой в такт нелепой мелодии из «дебильников», вдруг выпрямился, расправил плечи, его взгляд преобразился, стал светлым и осмысленным. Вместо мятых нелепых штанов и замызганной футболки — форма. Не военная, не дорос еще паренек до почетного права служить в армии. Форма гитлерюгенда, но видно, с какой гордостью носит ее мальчишка.
Он изменился, а девчонка, сидевшая только что возле него и отхлебывавшая энергетик из одной банки с ним, — исчезла. И это правильно. Еврейка не могла дожить до этого времени. Носителей проклятой крови уничтожили еще в сороковых…
Зазвонил будильник, и Торопов проснулся, нащупал прыгающую по ночному столику жестянку, выключил.
Торопов глаза не открыл, продолжал лежать зажмурившись, словно пытаясь вернуться в сон. Странно, в который раз удивился Торопов. Во сне он ощущает себя частью системы, частью Великого Рейха, принимает его законы и правила, искренне принимает… совершенно искренне. Во сне он — часть Силы, изменившей историю. А наяву… Наяву он все еще не может сказать «мы» о себе, о штурмбаннфюрере Нойманне и его команде. «Они». Только «он» и «они».
Это раздражало Торопова и злило.
Дело не в нем, не в Андрее Владимировиче Торопове, а в Нойманне. В Пауле и в Краузе. Это они продолжают демонстрировать Торопову свое пренебрежение, свою брезгливость…
Ладно, подумал Торопов, не открывая глаз. Еще сведем счеты. Нужно просто работать. Демонстрировать свою необходимость. Заполнять-заполнять-заполнять-заполнять листы бумаги, подчеркивая особо важные моменты.
Он понял, почему немцы решили работать с ним. Не лично с Тороповым, тут ему, наверное, просто повезло, выбор на него пал случайно, а вот то, что команда Нойманна выдернула из прошлого только одного человека и работает с ним одним, а не заваливает несколько институтов информацией о будущем — это правильно.
Слишком много людей знают о возможности путешествия во времени — резко увеличивается возможность утечки информации. Если эта информация и не доберется до противника, то даже среди верхушки Третьего рейха может вызвать такой хаос, который обрушит все и вся, сведет пользу от полученных сведений к нулю и потащит историю по неизвестному никому пути.
А так один человек (неглупый человек, напомнил себе Торопов, совсем не глупый) указывает на узловые моменты истории, выдает списки людей, значимых для истории, для развития науки и техники. Торопов не физик, но помнит, что германская ядерная наука пошла не в том направлении. Немцы стали возиться с «тяжелой водой», а нужно было работать с графитом… Ну, или как-то так. Торопову не нужно знать мелочи, достаточно указать на проблему, и в случае необходимости парни Нойманна вытащат из будущего подробную информацию по нужной проблеме. Внимательно изучат записки Торопова и вытащат необходимое.
А немцы работают с бумагами Торопова. Активно работают.
Если первую неделю Торопов просто записывал все, что приходило в голову и что он считал важным и нужным, то потом…
— А давайте, Торопов, мы с вами поработаем над собой, — сказал как-то после завтрака Нойманн. — Вы там писали о русской разведывательной сети в Европе… Как вы ее назвали? О «Красной капелле»?
— Да, — подтвердил Торопов, немного испугавшись.
Он что-то напутал? Проверили, и оказалось, что Шульце-Бойзен не шпионит в министерстве авиации? Шпионит, шпионит, попытался успокоить себя Торопов, с тридцать шестого года шпионит, и с Харнаком уже связался.
— Да не дергайтесь, милейший, — снисходительно усмехнулся Нойманн. — Ничего не случилось, сохраняйте румянец и свежий цвет лица. Просто сегодня вас попросили еще раз изложить информацию по этому поводу. Только и всего. Одна-единственная просьба — не вспоминать то, что уже написали, а создать этот шедевр доносительства и предательства заново. Мы же все хотим, чтобы информация была полной? Хотим?
— Хотим… — еле слышно произнес Торопов.
Пауль, сидевший на дальнем конце стола, хмыкнул в чашку, из которой пил чай. Краузе встал из-за стола и вышел из комнаты.
— Вот и посвятите часик своего бесценного времени этой теме. — Нойманн встал. — А остальной день — в вашем полном распоряжении. Пишите что хотите…
Торопов заново написал все, что помнил о «Красной капелле», о Треппере, о Шандоре Радо, выругал себя, что забыл, под каким именем Радо работал в Швейцарии, но успокоил себя мыслью о том, что работал-то он под прикрытием картографической фирмы или магазина географических карт, а их в Швейцарии в любом случае немного.
На следующий день Нойманн заказал дубль по ученым, с особым акцентом на граждан Союза, и Торопов снова выписывал фамилию за фамилией: Келдыш, Курчатов, Королев, Сахаров… — десятки фамилий, с краткой характеристикой: чем именно занимались эти люди, в какой области работали. Потом был запрос на советский генералитет, потом на достижения в медицине, потом по течению Второй мировой войны, о причинах неудачи наступления на Москву…