На следующий день Нойманн заказал дубль по ученым, с особым акцентом на граждан Союза, и Торопов снова выписывал фамилию за фамилией: Келдыш, Курчатов, Королев, Сахаров… — десятки фамилий, с краткой характеристикой: чем именно занимались эти люди, в какой области работали. Потом был запрос на советский генералитет, потом на достижения в медицине, потом по течению Второй мировой войны, о причинах неудачи наступления на Москву…
Торопов писал о решении нанести удар по Киеву, о неготовности Германии к зиме, о сибирских дивизиях, о нелепом вступлении Германии в войну с Америкой, когда никто Гитлера об этом не просил, о Перл-Харборе и о возможной причастности президента США к провокации этого удара, об «Энигме» писал… Потом вспоминал фамилии мировых политических деятелей послевоенного периода, советских и западных. Особо указал на антисоветчика Трумэна и не забыл упомянуть, что один из самых влиятельных людей Америки — глава Федерального бюро расследований — педик и что его на этом можно зацепить и завербовать.
Потом снова об ученых, но только о физиках. Потом о немецких генералах, участвовавших в заговоре сорок четвертого, потом о войне на Тихом океане… И снова о политиках. Об оружейниках — тут Торопов, злорадствуя, подробно, насколько мог, написал о промежуточном патроне и даже немного пожалел, что о командирской башенке на танках можно не писать — у немцев с этим все и так в порядке.
Немцы работали с его записками, это понятно. И это обнадеживало. И сулило очень неплохие перспективы.
В одно из воскресений, после завтрака, Краузе вдруг спросил как о чем-то само собой разумеющемся: «Бабу худую привезти или предпочитаешь полных?»
— Стройную, — не задумываясь, ответил Торопов. — Блондинку.
Действительно, чего тут стесняться? Он — мужчина, имеет определенные потребности. И женщина — баба, как выразился Краузе, — ему не помешает. И о статусе тоже стоит подумать, положено — пусть привозят.
Проститутка, кстати, оказалась так себе. Да, стройная, даже излишне, но не первой молодости, с прокуренным голосом, не понимающая ни слова по-русски… Кроме того, бельишко у нее, мягко говоря, было непривычного фасона, а когда оказалось, что брить подмышки и прочие разные места в привычку у дам этого времени еще не вошло, Торопов чуть не отказался от услуг прелестницы. Потом немного выпил, успокоился и даже получил удовольствие.
В конце второй недели его пребывания в пригороде Берлина, в субботу, Нойманн неожиданно принес пакет с серой формой СД и приказал ее надеть. Без объяснений — просто бросил бумажный пакет на кровать и объявил, что через пять минут Торопов должен быть готов. Когда Торопов оделся, штурмбаннфюрер поправил на нем галстук, поставил к белой стене стул, приказал садиться и сделать умное лицо. Насколько это возможно в вашем случае, с вежливой улыбкой добавил штурмбаннфюрер.
Вошел Пауль, принес с собой фотоаппарат на деревянной треноге. Не студийный ящик, а относительно небольшой, компактный фотоаппарат со вспышкой. Кажется, «лейка». Непатриотично, подумал Торопов.
— Смотрим сюда, — сказал Пауль, наводя объектив на него. — Улыбку убери, идиот!
Торопов придал лицу серьезное выражение, хотя в душе ликовал и даже беззвучно орал от радости.
Не в некролог же они поместят эту фотографию, правда? Не к приказу о расстреле подколют. Для документов, как пить дать. Для настоящих документов, в которых Торопов будет обозначен как официальный сотрудник СД.
Так, а не иначе.
Для фотографии на пропуск можно было сфотографироваться и в штатском, ведь так? А если его для этого нарядили в форму…
Торопов посмотрел на левую петлицу мундира — четыре кубика и две полоски внизу. И погоны с… как это?.. С одной «шишечкой». Что-то офицерское… Торопов мысленно выругал себя за то, что не выучил в свое время немецкие знаки различия. Даже когда несколько раз искал их в справочниках — ничего не запомнил.
— Обер-штурмфюрер, — сказал Нойманн, заметив взгляд Торопова. — Старший лейтенант. У вас же там было звание? Офицер запаса? Кто?
— Лейтенант.
— Ну, мы вас повысили в звании, имейте в виду. — Нойманн протянул руку, словно собирался по привычке снова хлопнуть Торопова по плечу. — Ладно, полюбовались и хватит. Снимайте форму, переодевайтесь в свое и — за работу.
По плечу Нойманн не хлопнул — побрезговал, наверное. Снятую форму унесли, а фотографию Торопову так и не показали.
И ладно, подумал Торопов. Я потерплю. Ведь фотку сделали, значит, понадобится. И скоро. На дворе конец июля. И не просто июля, а июля тысяча девятьсот тридцать девятого года, до начала войны осталось чуть больше месяца. Пора бы и решить — начинать ее или нет. Может, в свете информации, полученной от Торопова, получится придумать что-то другое? Не хотелось бы, если честно. Зачем менять историю там, где она полностью соответствует интересам Германии.
Если вдруг фюрер примет решение отложить операцию «Вайс», то все — информация от Торопова перестает быть практической и переходит в область теории. Он уже не сможет предсказать дальнейшее течение событий, а будет просто раз за разом перечислять имена, фамилии, изобретения и открытия…
Интересно, все еще лежа с закрытыми глазами, подумал Торопов, а как будет выглядеть изменение истории? Понятно, что не так, как это только что было в его сне. Естественно, это произойдет быстро и незаметно.
Как переключение каналов в телевизоре. Щелк — все уже по-другому. Никто ничего и не почувствует…
Был какой-нибудь Рабинович главой банка — и просто исчез. Потому что его дедушка умер от тифа в Аушвице, а бабку благополучно расстреляли в Киеве. Или Абрамович… А кто-то из русских, какой-нибудь олигарх, вдруг окажется дворником. Будет забавно: вернуться в две тысячи двенадцатый — в новый, переделанный, — и прогуляться по знакомым местам, поискать тех, кого знал в прошлом. Может, кто-то и уцелеет после изменения истории.
А может, изменение уже произошло?
Как там было у Азимова в «Конце Вечности»? Только герой решил, что остается в прошлом, как тут же исчезла его машина времени, и значит, все будущее исчезло. И ничего уже нет… еще нет в будущем? Может, Торопов уже свершил свое великое деяние?
Торопов тут все еще пытается что-то придумать, а там уже — все? Как работает механизм? Просто перенос во времени уже что-то меняет? Или время — штука инерционная, нужно приложить усилия, чтобы ее передвинуть на другие рельсы? Работает принцип бабочки, как у Брэдбери, или нет? Если работает, то с какой дистанции во времени начинается эффект? Позавчера, когда Торопов заполнял очередной лист бумаги, залетевший в комнату комар впился в его лоб, Торопов, не задумываясь, хлопнул рукой, а потом, спохватившись, несколько минут рассматривал раздавленное насекомое у себя на ладони. Он изменил будущее? Или все еще нет? А может, именно сейчас, убив комара, Торопов обрушил все здание причин и следствий?
И все, что было, — исчезло? И не безболезненно, а в результате катастрофы?
Все полыхнуло — каждое мгновение, каждый день, каждый год… Все горело, превращалось в пепел… в ничто превращалось… Прожил человек двадцать лет — и двадцать лет его уничтожал этот огонь. Когда Торопов впервые представил себе эту гекатомбу… аутодафе — чуть не стошнило Торопова.
Его дом. Его семья. Его жена.
Его приятели по сетевой вродекакборьбе, его враги, все, кто когда-то обидел его, — все они сгорели-исчезли-распались-улетучились… Каждый атом и каждая секунда…
И все это сделал он. Он — Андрей Владимирович Торопов!
Никто еще не совершал подобного. Никто и никогда. Что там Наполеон или Чингисхан? Чушь, мелочь!
Хотя… Лучше, чтобы изменения еще не наступили. Было бы неплохо пройтись по ТОМУ миру, высказать в глаза всем то, что он о них думает, объяснить, что он на самом деле их только терпел. Использовал и терпел. Плюнуть в ненавистные лица… Или — еще лучше — прийти с автоматом в руках. И длинной очередью, не жалея патронов…
Тех уродов из параллельного класса, что когда-то встретили его после уроков… или университетского чекиста, который обещал перевод в органы после окончания учебы в обмен на информацию об однокурсниках, а потом, в девяностом, когда все уже валилось и рушилось, сделал вид, что ничего такого и не было.
— Что вы, Андрей? Какая школа КГБ? Вы, наверное, меня неправильно поняли… И я никому ничего не говорил, нет… опустите автомат, Андрюша, опустите…
Торопов представил себе, как нажимает на спуск «шмайсера»… «МП-40». И пули прошивают чекиста насквозь, вырывают кровавые клочья из его спины, превращают отутюженный пиджак в изодранное тряпье… И ублюдков с того форума… и…
Нужно будет попросить…
Кстати, об этом следует написать, решил Торопов. Нельзя производить изменения до тех пор, пока основные разработки — технические и научные — не будут доставлены в тридцать девятый год. Торопов вспомнил, как выглядел стоматологический кабинет его времени, с ужасом подумал, что в этом времени, в тридцать девятом году, поход к зубному врачу может превратиться в пытку…
Медицинское оборудование, научное оснащение, технологии. Нужно будет создать специальную организацию, которая займется скупкой, а если будет нужно, то и кражей всего этого добра из будущего. Скупать и вывозить в прошлое, а потом одним разом, рывком, создать лаборатории, институты, заводы… Разом обрубить всю историю после этого года и дальше возводить новую в пустоте, в вакууме безвременья. Без помех. Чтобы полет на Луну произошел в пятидесятых, чтобы компьютеры — в конце сороковых. Чтобы все это произошло при жизни фюрера, чтобы не сгинуло в грызне после его смерти.
Написать об этом, пусть тот, кто читает записки Торопова, поймет. Добиться встречи с ним и рассказать, убедить… Нужно не менять будущее, нужно его выкрасть. Нужно вырезать из истории семьдесят лет. Вот это — задача! Это — уровень, достойный Андрея Владимировича Торопова. И работа, которая позволит быть полезным долго… очень долго…
Не гонять группы, подобные банде Нойманна, а внедрять резидентов, вербовать агентуру, вытаскивать-вытаскивать-вытаскивать информацию… Это можно успеть сделать быстро. Относительно этого времени сделать быстро, естественно.
Они перебрасывают людей в будущее, даже студентов можно отправить, в нынешнем российском бардаке никто и не спохватится, откуда взялись эти парни и девушки, откуда приехали. Лишь бы платили, да, лишь бы платили новые студенты… А кроме этого там найдутся нужные кандидатуры на вербовку — это будет несложно. Совсем несложно. Никто не устоит перед таким выбором — либо твоя жизнь, либо жизнь всех остальных. Никто не сможет устоять.
Даже Торопов не устоял, а он ведь…
А я, подумал Торопов, я — сделал правильный выбор. Какой смысл в моей смерти, если все уже предрешено? Задача любого разумного человека — выжить, сохранить свой интеллект. В конце концов, это задача, высокое предназначение интеллектуала. Сохранить себя для будущего. Для человечества.
За окном послышался звук автомобильного двигателя.
Приехал кто-то из группы, подумал Торопов. Скрипнули петли ворот. Потом створки должны были лязгнуть, закрываясь, но Торопов прислушивался напрасно. Это значило, что машина должна скоро уехать. Нет смысла закрывать за ней ворота, чтобы потом через несколько минут открыть.
Торопов встал с постели, быстро оделся. Кто бы из группы ни приехал, не стоит дожидаться их появления лежа в кровати. Уроды не страдали излишней тактичностью, могут войти в комнату, потребовать, чтобы Торопов одевался, а потом стоять, наблюдая за переодеванием. И комментировать.
В дверь комнаты Торопова постучали.
Это не Нойманн и его люди, те входят без стука. Это, наверное, хозяйка дома. Фрау Лизелотта, кажется.
Штурмбаннфюрер как-то ее представлял, но Торопов не запомнил. Смысла не было — хозяйка не знала русского, а жилец — немецкого. Поэтому общение между ними сводилось к гутен морген-таг-абенд, битте и данке. Если хозяйка приходила утром и, поздоровавшись, произносила нечто плюс «битте» — следовало идти на первый этаж принимать пищу. «Эссен», по-немецки «кушать» — «эссен». И «пить» — «дринкен». Еще Торопов из фильмов помнил «дас ист фантастиш». «Хальт» и «хенде хох» с «аусвайс» из других фильмов он тоже помнил, но до этого, слава богу, дело не дошло. И не дойдет.
Стук повторился.
— Да! — сказал Торопов.
Дверь открылась, хозяйка заглянула в комнату, изобразила улыбку на бледных губах и сказала «что-то там битте».
— Хорошо, — кивнул Торопов.
Интересно, подумал он, когда хозяйка ушла, кем ей представили постояльца? Русским перебежчиком? Агентом? Просто посоветовали не лезть не в свое дело, раз деньги платят? Она-то все равно выполнила свой долг — сообщила в полицию о странных жильцах.
На второй день пребывания Торопова здесь к дому явился шуцман, задавал какие-то вопросы Нойманну, а тот отвечал спокойно, уверенно и с превосходством в голосе. Разговор проходил во дворе, Торопов мог его наблюдать в окно и видел, как Нойманн предъявил какие-то бумаги, а шуцман откозырял и почти строевым шагом вышел за калитку. Хозяйка, стоявшая неподалеку, удовлетворенно кивнула и продолжила подметать двор.
— Стуканула? — спросил Торопов тогда, когда к нему в комнату вошел Нойманн.
— Почему в вопросе столько негатива? — осведомился в ответ штурмбаннфюрер. — Разве лояльный гражданин не должен проявлять бдительность, особенно в условиях борьбы с империализмом и плутократией?
Тогда Торопов спорить не стал. Собственно, чего было спорить, если Нойманн был прав. Бдительность, она такая бдительность… Штука необходимая, между прочим. Порядок основывается на личном вкладе каждого.
Кстати, о вкладе. Торопов посмотрел на стопку бумаги на письменном столе, задумался на мгновение — а не плюнуть ли на завтрак и не посвятить часок работе над проектом освоения науки и техники будущего? Пока есть настрой и азарт. Предостеречь от необдуманных, импульсивных поступков… Пусть даже немцы и сами все поняли, но продемонстрировать свою заинтересованность и компетентность… креативность, в конце концов, будет не лишним.
Ладно, потом, после завтрака. Если приехал Нойманн, то все равно придет в комнату и не позволит спокойно поработать. А то и даст задание в очередной раз написать о причинах нападения Японии на Гавайи, о предположениях по поводу американской провокации… Об этом Торопов уже писал раза три. Конкретно об этом трижды, и еще четыре раза был вынужден упомянуть о Перл-Харборе, анализируя общую политическую обстановку в мире и на Тихом океане. Дались им эти Гавайские острова…
Но — их дело. И право.
Значит, вначале — спуститься вниз, позавтракать, возможно, выслушать очередные оскорбления в свой адрес, сделать вид, что не понял мерзких намеков, потом подняться наверх и снова сесть за работу.
То, что сегодня воскресенье, ничего не значит. Торопов работал без выходных. Ну разве что сегодня опять привезут проститутку. Может, заказать двух?
Торопов усмехнулся. Интересно, как отреагирует Краузе, если попросить сразу двух — блондинку и брюнетку. А если заказать мулатку или негритянку? Смогут они в Германии тридцать девятого года найти ему негритянку? А уж хозяйка как будет счастлива, если жилец устроит шумный праздник плоти…
— Я так понимаю, что вы уже проснулись? — прозвучало из-за неприкрытой двери. — Хозяйка звала завтракать?
Нойманн распахнул дверь, остановился на пороге. Сегодня он был в форме — и не просто в форме, а в белоснежном мундире, в шикарном белоснежном мундире. Нойманн в нем был похож на капитана дальнего плавания, только что вернувшегося из кругосветки.
— Неплохо выглядите, — счел нужным сообщить штурмбаннфюреру Торопов, даже не покривив душой.
— Я знаю, — отмахнулся Нойманн, вошел в комнату и остановился перед зеркалом, висевшим на стене. — В прошлом году ввели. Говорят, что скоро отменят, но пока… Хорошо. Думал надеть форменный фрак, знаете, такая у нас есть клубная форма. Черный, как рояль… Черное мне, кстати, идет даже больше, чем белое, но на дворе такая жара… Лето, знаете ли…
Нойманн тронул пальцами узел галстука, сбил щелчком невидимую пылинку с плеча.
— Тоже будете завтракать? — поинтересовался Торопов.
— Нет. Я тоже не буду завтракать. — Нойманн заговорщицки подмигнул Торопову, делая акцент на «тоже». — Вам не надоела стряпня фрау Лизелотты?
— Мне не предоставляли выбора, — сказал Торопов. — Но особых претензий у меня…
— До сегодня, — поднял указательный палец Нойманн. — До сего дня вам не предоставляли выбора, но с этого момента… Ну, не с этого, если честно, но с сегодня — точно, вы сможете сами выбирать… не только меню и место приема пищи, но и много еще чего вы сможете выбирать. Где-то так к вечеру у вас начнется новая жизнь. А пока у вас нет выбора, кроме как присоединиться ко мне. Составить мне, так сказать, компанию. Возражений нет?
Торопов несколько демонстративно окинул взглядом штурмбаннфюрера, потом перевел взгляд на свои матерчатые туфли. На фоне нойманновского великолепия одежда Торопова будет смотреться живенько. Уместно, можно сказать. Адмирал и портовый грузчик.
Нойманн взгляд заметил и понял правильно. Засмеялся.
— Ну что значит форма по сравнению с содержанием? — спросил Нойманн у своего отражения в зеркале. — Ерунда, исчезающе крохотная величина. Вот такая!
Нойманн показал пальцами, какая именно.
— Вы сейчас побреетесь, примете ванну. Затем явится парикмахер. Собственно, он уже внизу. Свистнете — он и поднимется. Прическа у вас вполне подходящая, он только подровняет немного… — Нойманн обошел Торопова, рассматривая того, словно товар на ярмарке. — Затем…
— Сегодня у вас праздник? — спросил Торопов.
— У меня? — Нойманн ткнул себя пальцем в грудь и покачал головой. — У вас праздник, херр Торопов… Простите, херр оберштурмфюрер. У вас — праздник.