Мать четырех ветров - Коростышевская Татьяна Георгиевна 7 стр.

— Я имею честь беседовать с доньей Лутецией Ягг? — поч­тительно снял шляпу капитан.

Я достала из другого рукава кусочек кружева (сколько у меня там еще всякого полезного припрятано, даже Царевне-лягушке не снилось) и набросила на голову прозрачную ткань. Девушке подобает скромность, тем более в такой ще­котливой ситуации.

— Мэтр Кляйнерманн ожидает вас на площади. Прикаже­те сопроводить?

Капитан был долговяз и длиннорук, его залихватские усы от уха до уха, видимо являющиеся гордостью своего хозяина, хищно дрожали, пока я всесторонне обдумывала ответ. Вер­нуться сюда я успею и после… А Зигфрид-то, каков жук! Ожидает он меня! Стражу прислал!

Я отчаянно покраснела, борясь с досадой. Капитан в пяти­сотый, кажется, раз подкрутил усы.

— Да, конечно, сударь. Буду вам очень признательна…

Мое платье было замарано кровью, пылью, паутиной и прочим мусором, которым обычно можно замараться, если валяться на грязном трактирном полу. Из вечерних теней, красноватых отблесков пламени и всего, на что падал мой пытливый взор, я сплетала простенький морок, пока капитан наскоро отдавал распоряжения стражникам. Из покосив­шихся дверей трактира на брусчатую кордобскую мостовую ступила не забияка-драчунья Лутоня, а благородная студен­тка Лутеция Ягг — девушка скромная, опрятно одетая и втай­не одержимая стремлением встретиться как можно быстрее с разлюбезным бароном фон Кляйнерманном и задать озна­ченному барону… пару вопросов. Ах нет, просто задать.

Капитан, витиеватое представление которого я пропусти­ла мимо ушей и имени поэтому не запомнила, пытался раз­влечь меня светской беседой. После разговора о погоде, в ко­тором я принимала посильное участие в виде хмыканья и поддакивания, мой провожатый решил осведомиться у меня о послеполуденном происшествии.

— К сожалению, мне нечего вам поведать, сударь, — веж­ливо отвечала я. — Землетрясение для студентов стало такой же неожиданностью, как и для всех жителей Кордобы. По словам нашего почтенного ректора, мэтра Пеньяте, мы имеем дело с редким природным явлением.

— О, великолепная донья, — недоверчиво протянул воя­ка, — вы, видимо, недавно в Элории и не застали… Вот, по­мнится…

В другой раз я бы послушала местные сплетни с превели­ким удовольствием. Мы неспешно обогнули стену, отделяю­щую Верхний город, и оказались на площади. Я замерла, при­жав руки к груди. Башня Ветра кренилась по направлению к гавани, угрожающе нависая над фланирующей толпой. Кордобцы, видимо, привычные ко всяческого рода катаклизмам, воспринимали изменение архитектурного ансамбля с абсо­лютным спокойствием. Десяток рабочих суетились вокруг строения, укрепляя фундамент и устанавливая деревянные подпорки под покосившейся стеной. Отряд городской стра­жи безуспешно пытался отогнать любопытных, а также рас­тащить дерущихся за лучшее место для мольберта площад­ных художников. Да, мой странно явившийся супруг оказал­ся прав, на башню Ветра сегодня никто не поднимется, а мо­жет, и не только сегодня…

— Лутоня! — радостный возглас Зигфрида вырвал меня из оцепенения. — Лутоня-а-а!

Капитан изящно поклонился.

— О великолепнейшая донья Ягг, моя миссия подошла к концу. Вот ваш учитель.

— Да, благодарю, — рассеянно отвечала я, наблюдая, как через площадь, с грацией кузнечика-переростка, к нам спе­шит барон.

— Если когда-нибудь да пребудет с вами навеки сила Ис­точника, благородной донье понадобится моя помощь, вы сможете осведомиться обо мне в казармах. Капитан Альфон­со ди Сааведра всегда к вашим услугам.

Я поблагодарила уже искренне. Уж не знаю, чем пригля­нулась я бравому вояке, но обещание его я оценила высоко. Не принято в Элории просто так подобными словами разбра­сываться. Упоминание Источника придавало вежливой фор­мулировке оттенок магической клятвы. А с магией у нас не шутят.

Капитан еще раз кивнул на прощанье и пошел прочь. Я нацепила на лицо самое строгое выражение:

— Соблаговолите объясниться, мэтр Кляйнерманн!

Серые глаза воровато забегали.

— И в чем я на этот раз провинился?

Я сдвинула брови.

— Давайте вместе подумаем над этим вселенским вопро­сом. Может быть, в том, что отправили по моему следу отряд стражи? Или в том, что шпионите за мной? Или, может, все дело в недоверии, которого я вовсе не достойна?

Пока я произносила свою гневную тираду, посетила меня некая простецкая мысль: «А какого… То есть по какому праву я тут ноздри раздуваю? Зигфрид мне вообще кто? Кум, брат, сват? То есть родственник или опекун? Нет! Он мой друг, по­жалуй, единственный в этом мире. Так почему я, требуя до­верия с его стороны, сама ему не доверяю?»

Размышления эти меня несколько отрезвили, поэтому я смолкла буквально на полуслове.

— Я по своим делам посещал некое официальное заведе­ние, которое по счастливой случайности находится около ка­зарм, — разбил неожиданно повисшую тишину огневик, — и попросил капитана ди Сааведра, если он во время выполне­ния своей миссии встретит мою подругу, которой было стро­го запрещено посещать подозрительные места Нижнего го­рода…

Запрещено мне было! Кажется, я слишком быстро кое-ко­го простила! Заведения он посещал! А что там у нас около ка­зарм? Тюрьма да дом веселый. А в доме том веселом обитают развеселые девицы, холеные да нарядные. Мне-то до вкусов Зигфрида дела нет. Просто интересно, Крессенсия его раз­любезная как на эти «официальные визиты» посмотрит, если прознает?

Я фыркнула. Зигфрид строго посмотрел на меня:

— Зачем ты отправилась к Мануэлю? Предупредить его об опасности?

— Давай договоримся: ты не спрашиваешь меня зачем, а я не интересуюсь, как называется заведение, которое ты посе­щал.

Судя по быстро последовавшему согласию, мои подозре­ния оснований были отнюдь не лишены.

— Ну что, желаешь посмотреть представление? — подал мне руку огневик.

— Еще бы!

Ничем не закрепленное кружево поминутно сползало с головы, я завязала его под подбородком на манер деревен­ского плата. Мне Эмелина как-то рассказывала, что манти­льи ввел в обиход прадедушка теперешнего нашего величест­ва. И сперва их должны были носить те самые девы гуля­щие — ну, чтоб их сразу заметно было. Но кружева были так прелестны, что столичные модницы одна за другой, презрев приличия, начали их пользовать. Сейчас уже ни одна благо­нравная дама с непокрытой головой на улицу не выйдет. Та­кая вот победа моды над мужским произволом.

— Ты о чем задумалась, девочка? — Зигфрид настойчиво сжал мой локоть.

Я осмотрелась. Пока в голове моей сновали необремени­тельные размышления, мы с огневиком покинули площадь Ветра, и теперь нас кружило в вязи узких улочек.

— Куда мы идем?

— На площадь Розы. Комедианты обосновались там. Им разрешено давать представление даже в дни корриды, разу­меется, до или после оной.

Мне показалось, что порыв ветра донес далекий гомон толпы.

— Мы не опоздаем? Давай поспешим!

Зигфрид послушно прибавил шаг.

Капитан Альфонсо ди Сааведра никогда не делал того, чего ожидали от него окружающие. Вот и сейчас вместо того, чтобы вернуться в таверну, где его подчиненные дела­ли обыск в соответствии с полученными от начальства ука­заниями, или отправиться прямиком в казармы, чтоб скоро­тать остаток вечера за чаркой доброго вина и игрой в кости, капитан миновал два квартала от площади Ветра и обошел казармы с другой стороны. Навстречу ему двигалась небо­льшая компания. Четверо — двое мужчин, две женщины. Кавалеры, уже нетвердо державшиеся на ногах от выпитого, были при шпагах, дамы, от орлиных взоров которых состоя­ние спутников укрыться не могло, при веерах. Капитан, уз­навший обеих женщин, почтительно поднес руку к шляпе. С той преувеличенной почтительностью, которую можно было счесть оскорбительной насмешкой. Ибо о профессии встреченных дам ди Сааведра был осведомлен не пона­слышке. Один из кавалеров потянулся к оружию, дабы при­звать наглеца к ответу.

— Альфонсито! — всплеснула руками одна из жриц ночи. — Вы к нам? Как жаль, но сегодня я занята.— О, Розита, как приятна мне ваша жалость. Но, к сча­стью, я направляюсь в некое заведение по соседству.

Многозначительный взгляд прозрачных глаз капитана пригвоздил к месту кабальеро, так и не успевшего обнажить оружие.

— Веселой ночи, господа, — коротко поклонился капитан.

Розита проводила его прямую спину мечтательным взглядом.

Здесь дудели в дудки, здесь колотили в барабаны, и кро­шечные медные тарелочки, ударяясь одна о другую, разноси­ли по площади свой пронзительный звон. А трещотки-то, трещотки! Их было так много, что площадь тарахтела, как те­лежка старьевщика, как тысячи таких телег. И пахло празд­ником — печеными каштанами, молодым вином, рыбой, жженым сахаром. А в глазах рябило от многоцветья мельте­шащих огней. В центре толпы возвышался матерчатый ку­пол.

— Приятно видеть, как алеют твои щеки, — сообщил Зиг­фрид, прокладывая нам путь. — Надо почаще выводить тебя в свет.

Я неловко оступилась, мимоходом подумав, что морок следует подновить, ибо сквозь румянец наверняка проступа­ют уже пятна грязи.

Представления я любила. С самого детства, когда впервые увидела на деревенской ярмарке заезжих скоморохов. Писк­лявый четырехпалый Петрушка, помнится, веселил народ в Мохнатовке скабрезными шуточками. То, что я большую часть их по малолетству не понимала, нисколько не мешало получению удовольствия. И соперники у кукольного молод­ца были самые потешные — толстопузые бояре, жрецы, носа­тые романцы с кольцами в деревянных ушах. Эх, время-времечко!..

Мы с бароном протиснулись к настилу, на котором стоял матерчатый шатер. «Сцена», — вспомнила я слово из одного мертвого языка.

— Тебе хорошо видно? — обернулся предупредительный Зигфрид.

Я только кивнула в ответ, опасаясь пропустить хоть что-то из представления. Перед занавесью притопывала и хлопала в ладоши изящная танцовщица. В свете факелов ее длинные волосы отсвечивали синим, а лицо прикрывала чер­ная кружевная полумаска. Я невольно залюбовалась ею.

— Бромиста! — вдруг крикнула девушка, воздев руки. — Бромиста! Бромиста!

Толпа подхватила четкий ритм.

— Бро-мис-та! Бромиста! — вопила я вместе со всеми и также притопывала в чудном ломаном ритме. — Бро!..

Занавесь распахнулась. Деревянная кукла, почти в чело­веческий рост, появилась под звон тарелок.

— А вот и я! — Писклявый Петрушечный голосок пере­крикивал толпу. — Я, великий Бромиста, весельчак и бала­гур, опять с вами!

Освещение изменилось; факельщики поднесли огонь к полированным медным щитам, и волна мягкого света зато­пила сцену. Танцовщица изогнулась, ринулась вперед, и юбка пеной алых кружев метнулась за ней. Теперь на помос­те было две фигуры — воплощение жаркого огня и несклад­ный деревянный человечек, этого огня нисколько не боя­щийся.

— Ты этого ожидала? — переспросил Зигфрид. — Это буратини?

— Лучше, — ответила я. — Это марионетка. И насколько я могу судить, ее кукловод талантлив, как сам бог театра.

А представление между тем набирало обороты. Юная си­неволосая донья умело изображала внезапно вспыхнувшую страсть, игрушечный партнер отвечал ей взаимностью. Они станцевали милый пасторальный танец, по ходу дела объяс­няя публике, что деревянный Бромиста работает пастухом и намалеванные на заднике толстенькие овечки являются его стадом.

Я пыталась высмотреть нити, за которые дергает невиди­мый кукловод. Ночное зрение, обычное, опять ночное… Безу­спешно. Мне захотелось познакомиться с человеком, кото­рый так продуманно расставил осветителей.

Идиллия не могла продолжаться долго, ей помешали. Зло приняло обличье подлого герцога, местного помещика, у ко­торого красотка служила горничной. Антагонист скорее был персонажем комическим, но, когда он явился из тьмы кулис, путаясь в длиннейшей бороде и приволакивая ногу, мое сер­дце тревожно забилось. Герцог тоже был в черной полумаске, оставляющей открытой нижнюю часть лица.

— Кто посмел? Накажу! Не пощажу! — Подведенные кар­мином толстые губы злодея будто жили своей собственной жизнью, а голос был гулким, как из бочки. И каким-то смут­но знакомым.

Я поежилась.

Девушку разлучили с безутешным пастушком. Герцог кликнул двух стражников, которые немедленно появились под бряцанье оружия. Бромиста горестно стенал: «Сильвестрис! Любовь моя!» Гитара плакала вместе с ним, и так же всхлипывали многочисленные зрители. Да чего уж там, у меня самой в горле стало солоно. Пронзительный гитарный аккорд, падающий занавес… Я украдкой вытерла глаза.

— После перерыва они продолжат, — приобнял меня за плечи Зигфрид. — Тебе понравилось?

— Очень. Я никогда ничего подобного не видела. Хочу за­платить за удовольствие. Одолжишь пару монеток?

— Мой тощий кошелек к твоим услугам, — галантно отве­тил барон. — Сейчас вынесут блюдо для сбора денег, и мы…

Я поблагодарила кавалера кивком и дернулась, ощутив влажное прикосновение к щиколотке. Снизу на меня скорб­но смотрели карие собачьи глаза.

— Парус? — недоверчиво прошептала я, наклонившись. — Хороший песик…

В ноздри ударил запах достойной собачьей старости.

— Это ведь ты был? Там, за ширмой?

Он ответил еще более скорбным взглядом. Видимо, моя непонятливость доставляла ему мучительное неудобство.

У меня в голове будто провернулись шестеренки дико­винного механизма. Студентку Квадрилиума пытались на­нять лицедеи? Да я готова съесть длинную бороду потешного злодея, если это не он беседовал со мной, спрятав лицо под длинноносой маской. Я радостно обернулась к Зигфриду, чтобы поделиться своим открытием и заодно пересказать ис­торию своих ночных похождений. Но кавалер был занят де­нежными делами. Он доставал монетки из потертого кошеля. В кожаном раструбе на мгновение показалась нить блестя­щих бус. И я умилилась, представив, как вечером барон будет дарить украшение своей даме сердца. Манерную Крессенсию я недолюбливала, но ведь главное, чтобы Зигфрид был с ней счастлив. В свои почти двадцать лет я понимала, что нам, женщинам, мужских пристрастий не понять.

Опять настойчивое влажное прикосновение. Пес дважды повел лобастой головой и затрусил прочь. Я колебалась. Меня явно куда-то приглашали, и явно одну, без спутника.

— Зиг, мне нужно отлучиться.

— Позволено ли мне будет узнать куда?

«На кудыкину гору!» — раздраженно подумала я, но отве­тила лишь удивленным взглядом.

— После захода солнца девушке опасно находиться за сте­нами Квадрилиума без сопровождения.

— Это ты мне сейчас какую-то инструкцию зачитываешь? Девушки бывают разными, и некоторые более опасны для ночного города, чем город для них.

— Ты думаешь, Мануэль Изиидо избежал ареста и ждет тебя в условленном месте? — проявил Кляйнерманн чудеса смекалки. — Тогда я провожу тебя. Мне не терпится познако­миться с этим кабальеро.

Я звонко рассмеялась.

— Да нигде он меня не ждет! И, если хочешь знать, ты — последний человек, которому я хотела бы представить этого разбойника.

— Так ты признаешь, что он преступник?

— Зачем такие жестокие слова, мой господин? — Если бы у меня был веер, я бы сейчас с большим удовольствием ша­ловливо отхлестала барона по хитрому носу. — Бедный про­винциал слегка нечист на руку, но кто из нас без греха, в это неспокойное время, когда налоги короны так велики, а при­были от земель ничтожны?

— Очень правильные слова, донья, — поддержал меня не­кий господин, стоящий неподалеку. — В тяжелое время жи­вем. Не живем, а выживаем…

Зигфрид одарил говорившего остекленевшим взглядом и взял меня под руку.

— Мы возвращаемся в университет!

— Я хотела досмотреть представление, — хныкала я, пока мы пробирались сквозь толпу. — Да я бы вернулась быстро…

— Твой сын спрашивает, где папа! — вдруг преградила нам путь статная красавица, ее черные глаза метали молнии, грудь гневно вздымалась.

— К-какой сын? — слегка заикаясь, спросил Зигфрид.

— Все трое! — Незнакомка заговорщицки мне подмигнула и схватила барона за руку. — Дочери тоже по тебе тоскуют…

Я юркнула за чужие спины и пошла прочь, ведомая умной псиной по кличке Парус. Синеволосая танцовщица продол­жала стенать, вызывая смех зрителей. Розыгрыш был похож на заранее подготовленный, и мне подумалось, что красотка каждый вечер высматривает себе в толпе жертву побезобид­нее, чтобы всласть над ней покуражиться. Зигфрид, кажется, пока не сообразил, что над ним дурачатся. Он растерянно крутил головой, беззвучно по-лягушачьи открывал рот и представлял собой ожившую картину под названием «Про­стак обыкновенный».

Дощатый помост охраняли вооруженные стражники в блестящих гребенчатых шлемах и медных нагрудниках, на которых я с удивлением заметила отчеканенные шестико­нечные звезды. Доксов знак? Не может быть! Никогда не слышала, чтоб многомудрые создатели големов разменива­лись на легкомысленные площадные развлечения. Да и оби­тают они далековато от наших пенатов. От любопытства у меня даже кончик носа зачесался. Пес подождал, обернув­шись, и потрусил прямо на алебарды. Я вздрогнула, когда ос­трие коснулось моей груди и прошло насквозь, будто не встречая сопротивления. Простенькая личина, наброшенная в трактире, лопнула, как мыльный пузырь в детской ладош­ке. Я рассмеялась; славное колдовство — не стихийное, Ис­точник мороки не питает. Давным-давно, еще когда моим об­разованием занималась бабуля, я изучила несколько доксовых заклинаний, но такого среди них не припомню. Это из чего они мороков тут наплели? Я почесала нос.

Пахло деревянной стружкой, псиной,благородными при­тираниями. Ароматическая какофония казалась вполне уме­стной, но чихнула я знатно, так что искры из глаз посыпа­лись.