Джерик взял свое и снова посмотрел туда, откуда должны были появиться враги. В такое обманчивое время дня все краски выцветают, будь то на море или в горах, а небо ясное и свинцовое. Он привычно затянул все свои пряжки. Палец попал на дыру в кольчуге. Он так и не нашел время, чтобы ее залатать. Он увидел, что Хассал идет к лодке, и его снова охватило паническое настроение: он ничего не знал о море — о приливах, плавании, о том, как надлежит управлять парусом… Все это ускользало от его понимания.
Тут он увидел, что Джевэйн спускается с холма, обвешенная узлами и корзинами, беженка, такая же, как тысячи его соплеменниц. Колдунья из Эсткарпа, бегущая, как простая смертная…
Волосы непокрыты, платье билось на ветру. Под лучами закатного солнца это выглядело, как дым в ночи.
— Там лошадь, — воскликнула она, стараясь перекричать ветер, приглаживая растрепавшиеся волосы. — Еще есть время. Время есть. Уезжай отсюда!
— И на кого я вас оставлю?
— Защиты больше нет! Защиты не стало с сегодняшнего утра! Уезжай, говорю тебе, уезжай.
— Пока еще не все кончено! — проорал он в ответ. — О господи, женщина, не все еще кончено. Может твоя Сила связать канаты и веревки? Если есть у тебя Сила, используй ее!
— Вот она, моя Сила, — сказала она, указывая рукой на небеса. Лицо ее было очень бледным. — Погода. Я могу управлять ею. А ты хочешь, чтобы я управляла еще и горами, и врагами? Лучше уходи поскорей отсюда! Уже дважды, нет, трижды спасла я тебе жизнь. Не разбрасывайсяже ею понапрасну, а с морем мы как-нибудь и сами справимся!
— Черт бы тебя подрал, глупая женщина! Лучше займись врагами. Они будут здесь до прилива. Даже я, ничего не понимающий в море, могу сказать, что…
— Значит, так… я должна заняться врагами и что мне нужно сделать с приливом? Повторяю тебе! Защиты больше нет. Я не могу делать все одновременно. А Силу свою я истратила на тебя. Ты свой долг отплатил, теперь уезжай. Убирайся с побережья. Я теперь сама во всем разберусь!
Она засунула узлы под мышку, убрала с глаз волосы и бросилась бежать. Открыв рот, он смотрел ей вслед. Что еще он мог ей сказать? Что она не знает врага, не знает, с какой скоростью может двигаться кавалерия… Ну чего еще можно ждать от женщины? В тактике они разбираются так же, как рыбы в перьях. Женщины только и делают, что машут рукой на мужчин и делают все по-своему.
Вот колдеры — другое дело. Пусть вспомнит, что они сделали с такими, как она, в Эсткарпе. Ну а Гончие? Да если бы у нее и в самом деле была Сила, она со своим компаньоном не была бы сейчас здесь, на побережье, а сама бы их вытеснила с нашей земли и отправила назад, за море.
Силы у нее хватает лишь на то, чтобы заманивать детей да отправлять их прочь, из Долин, по дорогам, где идет война, где опасности, о которых Лейсия знает не понаслышке.
— Чертова дура! — закричал он, обращаясь к ветру и к сгущавшейся темноте.
И, схватив шлем и щит, побежал к загону, где ализонский пони, растревоженный ветром, нетерпеливо перебирал ногами и мотал головой.
Упряжь была на месте. Слава богу, хоть на это у Джевэйн хватило ума. Она висела на заборе. Джерик, постаравшись успокоить животное, запряг его, подложил на спину одеяло, укрепил седло. Пони выкатывал глаза и принюхивался к ветру. Пританцовывал, пока Джерик открывал ворота. Джерик вставил ногу в стремя, и пони пулей выскочил наружу.
Поводья, пятки… но не на юг. Он ехал в горы. Сначала дорога шла под уклон. Джерик издал дикий крик, который обычно, предупреждая о приходе Гончих, испускали все жители Долин. Крик подхватил ветер.
Прошлый раз это сработало: они не пошли за ним, потому что им и во сне не снилось, что на их отряд напал один человек. Крик его, громкий и звонкий, несся по широкому пространству и поднимался к заросшим травой горным склонам.
— Хаааааааиииииииийййййиииии, Сервин! Выходи, сразись со мной. Или кишка тонка?
Вверху, на склоне, что-то потемнело. Тонкая темная полоска, словно из-за гор вставало огромное черное солнце. Она росла, росла в полумраке и превратилась в линию всадников — от горизонта до горизонта. Он услышал их, эти пронзительные повизгивания, за что и получили Гончие свое имя. Услышал гром, летевший из-под копыт их лошадей. Он заглушал вой ветра.
— Хаааааайиииииии! — завопил он и, подняв меч, натянул поводья.
Он услышал звон пущенных стрел, увидел, как они исполосовали небо.
— Хаааайииии! — заорал он на пони и очертя голову устремился вниз.
Ни одна стрела до него не долетала: ветер дул стрелкам в лицо. Склон холма добавлял скорости пони. Полубезумное, но крепко стоящее на ногах животное мчалось в темноте.
Они устремились следом. Они делали то, о чем он в душе молился. Они и раньше уже много раз поступали подобным образом. И теперь, и теперь мерзавцы бездумно пустились в погоню. Перед ними расстилалось морское побережье. Они были уверены, что на этом широком пространстве, где стояла жалкая лачуга и виднелась лодка на берегу, их не подстерегала никакая опасность. Перед ними была добыча.
Да ведь это же были Гончие. Некоторые из них остановились. Это были мародеры. И им было неважно, удастся ли поживиться чем-то стоящим. Многие готовы были свернуть в сторону, лишь бы ухватить более легкую добычу.
Он, как всегда, нарушил свои планы. Опять. «Дурак, что и говорить». Ведь он не был в опасности. Он мог отправиться на юг, а потом снова подняться в горы, и там, в кустах, на звериных тропах, в темноте… Да его не нашли бы там лучшие следопыты.
Но за глупость надо было расплачиваться. И он знал это.
Они должны его видеть — Хассал и госпожа Джевэйн. Они обязательно увидят его, обалдуя, на берегу, прямо перед ними. Он, возможно, выиграет им время, и колдунья успеет что-нибудь придумать, чтобы спасти себя. Ц Лейсию.
Лейсию. И других, таких, как она.
Он присмотрелся к преследователям. Гончие… они ехали без всякой дисциплины. Самые быстрые уже выскочили на побережье, и стрелки не могли уже делать свое дело: не могли же они стрелять по своим. Из небольшой группы самых быстрых, что преследовали его, двое угодили в этой темноте в болото и погибли.
Теперь он не подгонял пони. Он дал им к себе приблизиться. Когда услышал топот копыт рядом с собой, он развернул пони и встретил всадника с мечом и щитом и сбросил ошеломленного врага с седла. В этот момент подлетел, визжа, другой всадник и перегнулся с седла.
Молодая Гончая. Несмышленыш против ветерана. Джерик повернулся, и конец его меча воткнулся в чужую плоть. Меч врага отлетел в одну сторону, а сам всадник и его лошадь полетели в двух противоположных направлениях.
— Хайя! — крикнул он на пони, увидев, что число приближающихся всадников увеличивается с каждым мгновением. Он выехал из простреливаемого стрелами сектора и устремился вперед, в центр бури. А ветер к этому моменту стал уже штормовым. Лошадь старалась спрятаться от ветра, обрызгала всего его пеной, а он изо всех сил гнал ее вперед, по полосе песчаного побережья. Он увидел черный силуэт лодки. Вода стала ближе, чем была. Она уже блестела под чурбаками, на которых стояла лодка.
— Джевэйн! — закричал он, стараясь перекричать колдовской ветер. Он видел, что у них есть шанс спастись, если вода пропитает песок перед лодкой и сделает его непроходимым для лошадей. Колдунья, оказывается, кое-что понимала в своем деле. Вот и сейчас копье солдата-ветерана не долетело до цели. Он желал им спастись. Ведь расстояние между Гончими и побережьем сокращалось. Вот сейчас всадники окажутся за его спиной. Он поднял в знак приветствия свой меч, обращаясь к Ведьме и Хассалу:
— Удачи вам! — заорал он и, натянув поводья, развернул тяжело дышащего пони лицом к врагу.
Амуонец, собиравшийся напасть на него, вдруг вылетел из седла, и лошадь, оставшаяся без седока, понеслась в сторону от ветра. Еще одно седло опустело…
«От их же собственного огня», — подумал он презрительно.
И услышал за своей спиной пронзительный свист.
Хассал!
Все стрелы уносило ветром с волшебной точностью. С пронзительным свистом, с каждым порывом ветра.
— Эх ты, дурак! — закричал он и, натянув поводья, направил пони в самое темное и ветреное место, прямиком к лодке. Мимо кубарем неслись огромные хлопающие монстры. Приглядевшись к их черным силуэтам, он узнал, что это рамы для рыбачьих сетей. Пони впал в панику. Джерик отпустил поводья и соскочил с него. Перепуганное животное побежало куда-то в темноту. В эту ночь много прибавилось таких беспризорных пони. Сеть от пролетавшей мимо рамы свалилась на него. Он стряхнул ее со своего щита и побежал, увертываясь от летевших мимо предметов, а щит несся за ним по ветру.
Впереди неясно вырисовывалась лодка. Она покачивалась на волне. Подпорок под ней уже не было. На носу ее горел свет, как маяк. Он был повернут к нему, в то время, как он пробирался, оступаясь и с трудом вытягивая ноги из предательского песка.
Он засунул меч за пояс. Одной рукой он ухватился за освещенную веревку, и его сбило с ног, когда лодка подвинулась к нему и всколыхнула под ним песок.
Но веревка тянула его наверх. Он изо всех сил держался за нее, а его маленькими толчками чья-то сильная рука тянула наверх и подняла к борту. Он схватился за него рукой, а лодка кренилась и качалась, и тут сильная рука ухватила его за пояс и перетащила через борт.
В темноте он встретился лицом к лицу с Хассалом. Джевэйн, вцепившись в веревку, стояла рядом. Волосы ее летели по ветру.
— Ну что я тебе говорила, житель Долины? — закричала она на него. — Отчего ты меня не послушал?
— Ну я могу и к ним вернуться! — закричал он, махнув рукой в сторону врага.
Рука Гончей тяжело опустилась на его плечо. Она удерживала его на месте, так как лодку сильно качало. Под ними было море. Море устремилось к преследовавшим их врагам. Он увидел, как ряды их смешались, услышал панические вопли.
Джевэйн вскинула руки, и вокруг борта лодки, веревки, мачты вспыхнул иллюзорный огонь. Ветер вдруг утих.
А потом вдруг подул новый ветер, с земли, отчего волосы на затылке Джерика зашевелились. Ветер был совсем слабый.
— Поднимай парус, — сказала Джевэйн. — При таком ветре мы можем плыть.
Мередит Энн Пирс — Рампион
Сиф
В замке Ван больше всего мне запомнился женский сад, устроенный в маленькой нише главного двора. Этот кусок земли в форме квадрата был засажен рампионом. Во всяком случае, мы его так называли, так как он был похож на растение, росшее на материке. Так вот, цветок этот на нашем острове никогда раньше не рос. Да и вообще в этом мире его никогда не было. Привезла его в замок за пять лет до моего рождения Зара, колдунья. Чужестранка. Сумасшедшая. Женщина, которая прошла через Врата.
Наш маленький остров назывался Улис. Это между Джорби и Куейтом. Иногда в хороший ясный день можно увидеть за дымкой горы Верхнего Холлека. Но, по большей части дни у нас хорошими назвать было никак нельзя. Остров на семи ветрах, да к тому же бурные приливы и отливы, да остроконечные полузатопленные скалы. Одним словом, магнит для каждого шквала. В нашем крошечном порту редко швартовались корабли. Мы держались в стороне от всех.
Отец мой, Хале, лорд Улиса — родом из Долин, будучи вторым сыном второго сына, оставил свой клан и отправился путешествовать. А судьбу свою встретил по чистой случайности. Он был пассажиром на торговом судне салкаров, когда корабль получил течь, и вынужден был пристать к берегу в том месте, где это произошло. А случилось это возле невзрачного островка Улис.
Какой, должно быть, переполох вызвал он среди рыбаков, жителей острова. Им случалось видеть салкаров, но высокородного господина из Холлека встречать не доводилось. Не сомневаюсь, что в то время он был неотразим. Даже спустя годы, когда я подросла и стала более-менее разбираться в подобных вещах, я замечала, как мог он быть великолепен со своими рыжевато-русыми волосами и белой кожей со здоровым румянцем. С годами, однако, дали о себе знать его чрезмерные увлечения женщинами и выпивкой, а потом пришли и большие невзгоды. Все это вместе взятое испортило, огрубило его внешность.
Тогдашний лорд Улиса сразу же принял его и поместил в лучшую гостевую комнату, в то время как капитану и команде салкарского судна пришлось самим подыскивать себе жилье в городе. У лорда был в то время единственный ребенок, моя тезка, Алия, и была она невестой на выданье. Когда салкарский корабль продолжил плавание, отец мой остался на острове в качестве жениха.
Приданое ее, должно быть, показалось счастливым даром судьбы. Мне рассказывали, что погода в тот год была необычайно хорошей. Буквально ни одного шторма. Зима же выдалась очень холодной и сухой, и на свет народилось много морских лисичек (так мы их у себя на острове называли), маленьких животных с густым мехом, облюбовавших наши скалы. Зимой все люди из крепости шли с дубинками и убивали, сколько хотели. Шкурки их мы продаем торговцам из Долин, на материк.
Весной отец женился на дочери лорда Улиса, а когда спустя год старый лорд умер, стал регентом госпожи Алии. Но она, будучи бездетной, тоже умерла — от чахотки — через три года. Отец оказался в затруднительном положении.
Он мог бы уехать тогда с острова, вернуться в Верхний Холлек, но он не стал этого делать. Не знаю, что им руководило — стыд или гордость. Возможно, сила инерции. Или жадность. Морские лисички приносили неплохой доход. Родные оставили его без денег, когда услышали о его женитьбе на островитянке.
Вдовствующий лорд Хале провел четыре года в хозяйственных хлопотах. Он организовал небольшой отряд, охранявший замок, и создал рыболовную «флотилию», починил лодки рыбаков и перестроил полуразрушенные стены, окружавшие замок. Он даже протянул цепь в море через узкую гавань в качестве защиты от пиратов. Хотя наш остров был бедным, находились охотники до грабежа, но войти в наши воды они могли лишь со стороны гавани. Остальное побережье надежно защищали рифы.
В эти годы Улис процветал. Как раз тогда на острове появилась заморская женщина, Зара. Помню ее смутно. Она была очень высокой, смуглой, с темно-рыжими волосами. Родом была не из салкаров, но и не из Долин. Она никому не говорила, откуда приехала. Кто-то называл ее сумасшедшей, а кто-то — ведьмой. Кажется, отец был увлечен ею.
Но женился он в конце концов на Бенис. Она была кузиной госпожи Алии. Теперь его опять по праву можно было назвать лордом Улиса. Это был брак не по любви. Я родилась через год после свадьбы, и нарекли меня Алией, хотя домашние называли Элис. Отец был разочарован: он ждал сыновей. Госпожа Бенис занималась работой по замку, рукодельничала, распоряжалась слугами и была вполне довольна.
Отец ни по рождению, ни по склонности не был моряком. У него была единственная дочь и не было сыновей. Оказалось, что, женившись, он заключил сам себя в маленькую тюрьму, из которой не было выхода. Как ненавидел он рампион! Я помню эти приземистые кусты, с зубчатыми мясистыми листьями. Весной на верхушках появлялись цветы в форме колокольчика, от них исходил острый запах, похожий на запах черемши. Отец считал, что они смердят, мне же их запах казался восхитительным.
Милорду хотелось перекопать сад, выбросить рампион и посадить вместо него что-нибудь полезное. Зачем ему женские растения? Но мать сказала свое твердое «нет» прямо ему в лицо. На моей памяти это был единственный раз, когда она так открыто возразила ему и настояла на своем.
— Я не позволю тебе уничтожить сад. Мне безразлично, откуда пришло это растение. Это единственное растение, которое мне помогает. Раз в месяц я прошу девочку нарвать для меня листьев и приготовить салат.
Она имела в виду не меня. Она упомянула свою горничную Имму. Я тогда не знала, для чего ей рампион. Все, что было мне известно, это то, что иногда, когда мать плохо себя чувствовала, она запирала дверь и не желала меня видеть. Ее служанки начинали быстро ходить туда-сюда, а меня отправляли прочь.
Однажды, когда меня донимала зубная боль и у меня поднялась температура, я попробовала съесть лист рампиона. Вкус был пряный и острый, почти горький. У меня даже выступили слезы, но от зубной боли я не избавилась. Позднее мне стало известно, что это растение помогает при другой болезни. А в то время я была еще слишком мала, чтобы болеть такой болезнью.
Первое ясное воспоминание о сестре — встреча с ней в женском саду. Стояло лето, но небо затянули облака, а воздух был горячий и влажный. Мать моя заболела и послала Имму за растением. Я тайком последовала за ней и остановилась среди маленьких кустиков рампиона, усыпанных фиолетовыми и голубоватыми цветами. Каждый стебель возвышался, как жезл, посреди блестящих темно-зеленых листьев. Я уставилась на свою сестру. В то время я, разумеется, не знала, что она моя сестра. Мне, должно быть, было тогда года четыре.
Для меня она была тогда просто Сиф, дочь сумасшедшей Зары. Со зрением у меня было неважно. Я узнавала людей скорее по фигуре и цвету волос, а черты лица разглядеть в подробностях не могла. Сиф была долговязой девочкой с прямыми, длинными, светлыми волосами, не знавшими расчески. Лицо ее было вечно перепачкано сажей, так же, как и ее кое-как залатанная одежда. Я разглядела лишь, что у нее был длинный упрямый подбородок с глубокой ямочкой, а цвет глаз — нечто среднее между серо-голубым и зеленым. День был облачный, надвигался шторм. Никогда еще не подходила я к ней так близко.
— Что ты делаешь? — воскликнула я, топая туфелькой и собирая на боках в сборки пышную юбку. — Сейчас же прекрати.
Я заметила, как она только что из корзины опрокинула прямо на цветы кухонные очистки.
— Ты бросила мусор на рампион моей мамы, — визжала я. — А ну-ка подбери его!