– Но я любил ее! – возмущенный ее глупостью, воскликнул Роман.
– Это ты говоришь сейчас, когда знаешь, что ее уже не вернуть. Если бы она не погибла, ничего бы не было – всех этих разговоров, этого визита следователя. Мы бы с тобой уже давно спали… в обнимку. И перестань винить себя и меня – никто и ни в чем не виноват! К тому же этот визит следователя… Думаешь, он приходил сюда просто так? Да ее, скорее всего, убили! Один из ее любовников. Может, она знала или случайно услышала что-то такое, чего ей нельзя было слышать? Она же была любовницей Сквозникова, и ты прекрасно об этом знал. А там, где витают люди такого масштаба, где крутятся такие деньги, там и криминал. Может, кто-то из окружения Сквозникова положил на нее глаз, и она ответила взаимностью? Да мало ли чего не бывает между любовниками?
– Да что ты все заладила: любовники, Сквозников… Чего ты добиваешься? Хочешь напомнить мне о том, что у нее был Семен? Что у нее были мужчины, кроме меня? Это чтобы я не переживал по поводу ее смерти? Да что ты понимаешь, курица безмозглая?! Ты не знаешь, какая она была, и уже никогда не узнаешь! Вы… никто, ни ты, ни Сквозников, ничего о ней не знаете! Она была очень глубоким и тонким человеком и очень меня любила. Конечно, у нее были какие-то секреты от меня, но время от времени она мне что-то рассказывала. Мы с ней были близкими людьми, понимаешь? У нее вообще в жизни все сложилось трагически. Она была замужем за одним кретином, который бил ее, представляешь? Он бросил ее и сбежал в Москву, на заработки, и она, зная, что он все равно будет искать ее, жила в постоянном страхе его возвращения. Она, не имея ни образования, ни воспитания, прижилась в городе, нашла работу, сняла комнату и всего добивалась сама. А то, что Семен помог ей устроиться, поддержал ее… Но он тоже женат. Она и страдала оттого, что ее окружают лишь женатые мужчины, устроенные, а она хотела семью, детей. Внешне она выглядела всегда веселой, жизнерадостной, и только я, да еще Катька, у которой она жила, мы видели ее иногда совершенно другой, с опухшими от слез глазами, находящуюся на грани нервного срыва. Она была, повторяю, тонким и очень ранимым человеком. И теперь ее нет! Вот я и думаю: а что, если она любила меня и надеялась на то, что я разведусь?
И тут Роман замолчал. До него вдруг дошло, что он разговаривает с женой, а она не виновата в том, что он разлюбил ее, такую домашнюю, привычную, замотанную какими-то бесконечными заботами, хозяйством, детьми, работой.
– Зина?
Он посмотрел на нее с какой-то жалостью, даже нежностью, как смотрят на собаку, в которую сначала сгоряча швырнули шлепанцем, ударили больно по морде, а теперь жалеют, хотят прижать к себе и поцеловать в нос.
– Зина… Ты прости меня. Конечно, ты здесь ни при чем. Но Лиля… Ее нет. А мне так больно! Она была такой доброй, ласковой, она любила меня не меньше, чем ты. Зина, у меня болит вот тут…
И он постучал себя по груди, затем подполз к жене и положил ей голову на колени. Он чувствовал, что она тоже плачет, что тело ее вздрагивает, а на его макушку капают слезы.
– Нельзя так, нельзя, Рома, возьми себя в руки. А обо мне не беспокойся, главное, чтобы тебе было хорошо.
13
Она открыла глаза и поняла, что находится на самом дне колодца: под ногами стынет ледяная, настоянная на корнях разросшейся вокруг колодца яблони и тине, черная вода. Лиля встала и вытянула руки вперед, коснулась липких, гадких стен колодца, осклизлых деревяшек. Внизу кто-то пошевелился и застонал. Она нащупала ногой мягкое сырое тело, прикрытое полусгнившими лохмотьями – именно так представлялся ей труп ее мужа. Однако он и после смерти продолжал жить: то приходил к ней, вторгался в ее жизнь и наполнял вонью и страхом комнату, где она жила, трепал ей нервы, звал с собой в колодец, то теперь вот пригласил ее к себе, на самое дно. Она задрала голову и увидела круглое пятно ночного фиолетового неба. Там, наверху, в Хмелевке, лаяли собаки, пели пьяные песни уставшие после тяжелого крестьянского труда люди, ярко, сильно и чисто светила луна, заглядывая в колодец.
– Мне здесь скучно одному…
Виталий говорил откуда-то снизу, она не могла его видеть, но чувствовала, как он обнимает ее за ноги своими ледяными мокрыми руками, тянет вниз, к себе.
– У меня болит живот. И спина. Ты – сука, Лилька, так глубоко всадила нож! А где теперь этот нож? Ты им продолжаешь картошку чистить?
– Я его сожгла… ручка сгорела. Следов твоей крови не должно быть.
– Тебя все равно посадят, потому что ты – убийца. Ты убила меня. Тебе не страшно после этого жить?
…Она подскочила на постели. Ночная рубашка была вся мокрая. Дрожащей рукой включила лампу, сняла с себя белье, достала сухую теплую пижаму и вернулась под одеяло. Оглянулась: Виталия поблизости не было. Он остался в ее ночном кошмаре. Лиля тихо заплакала.
– Ты зачем убила меня? – вдруг услышала она откуда-то из-за занавесок, возле балконной двери.
– Ты здесь… – Она закрыла лицо руками. – Когда ты оставишь меня в покое?
– Никогда. Так зачем ты убила меня?
– Если бы разошлись, ты бы все равно не оставил меня в покое. А я не могла оставаться больше там, в деревне. Это не жизнь была, а каторга! Сейчас у меня хорошая работа, мне нравится делать то, что я делаю. Прошу тебя, оставь меня. У тебя и до того, как ты умер, не было жизни. Ты же пил до потери сознания, валялся на постели, приходил в себя и снова пил. Никакой радости. Ты не умел жить, понимаешь?
– Но ты зарезала меня. Как поросенка. Кто тебя научил пользоваться ножом?
– Это оказалось нетрудно. Тем более что ты ничего не почувствовал. – Она говорила, стараясь не смотреть на занавеску, которая (она видела это боковым зрением) время от времени шевелилась.
– Откуда тебе знать, что я чувствовал, а что нет? Я бы мог, по твоей легенде, отправиться в Москву, там бы нашел себе бабу, женился бы, ты же знаешь, я мужик хоть куда. Любая пошла бы за меня. Да я зажил бы как король!
– Виталя, прошу тебя, уйди. Я же знаю, что тебя нет и не может быть, ты умер, твое тело лежит на дне колодца.
– Говорю же, мне скучно там. Когда ты последний раз была в Хмелевке?
В дверь постучали. Лиля прикусила язык.
– Лиля? – услышала она голос Кати.
– Заходи.
Катя, кутаясь в халат, вошла, села на постель рядом.
– Ты чего? – спросила она сонным голосом, почти не открывая глаз. – Я сплю и вдруг слышу: голос. Твой голос. Ты с кем-нибудь разговаривала?
– Да. Сама с собой. Кошмары снятся. Какие-то призраки, и я молитву сначала прочитала, а потом свою стала сочинять, чтобы поскорее весь ужас прошел и мне захотелось спать.
– А я решила, что ты по телефону говоришь. Думаю – может, что-то случилось?
– Нет, Катя, все нормально.
– А у меня что-то желудок болит. Так сосет под ложечкой, такие неприятные ощущения…
– Сходи в поликлинику, сделай ультразвук… ты уже не первый раз жалуешься на боли. Пойми, никто, кроме нас самих, за нас не побеспокоится.
– Ну, почему же? Тебе грех жаловаться. У тебя-то есть кому за тебя побеспокоиться.
– Напрасно ты думаешь, что Семен будет заботиться обо мне в случае, если я заболею. Вот ты как себе это представляешь? Он бросит семью, переедет ко мне и будет кормить меня манной кашей с ложечки? Скажи, Семен похож на такого мужчину?
Она поддерживала разговор ради того, чтобы Катя ничего не поняла, не увидела ее слез и ее трясущихся рук. Искушение признаться ей в том, что она убила мужа и теперь скрывается, было в ту минуту так велико, что она чуть не задохнулась от этого порыва переполнявших ее доверительных чувств. С другой стороны, как бы хорошо она ни думала о своей подруге, предположить, как именно она поведет себя в этой ситуации, было сложно. Слишком уж мирной и тихой была их жизнь. И если бы Катя узнала, в каком кошмаре живет ее квартирантка, то вариантов ее реакции Лиля насчитывала всего два: первый – она воспримет ее кошмар как свой собственный и попытается помочь ей, как сможет; второй – постарается как можно скорее распрощаться с ней из страха быть привлеченной по этому делу. Других вариантов Лиля не видела.
– Знаешь, мне уже несколько ночей снится сон, где я – убийца. Словно я кого-то убила, представляешь? – вдруг выдала она, не в силах и дальше нести свою дурно пахнувшую гнилым колодцем ношу.
– Ты убивала во сне? – самым серьезным тоном спросила ее Катя.
– Нет же! Просто – снится чувство вины, и мне так тяжело…
– Это твой муж тебя вспоминает, раскаивается, что бросил тебя. Скажи, а ты бы хотела, чтобы он вернулся и нашел тебя?
– Упаси боже, – чрезмерно нервно перекрестилась Лиля.
– Ну и ладно. Не думай о нем и о своем сне. Все это – чепуха. Просто ты насмотрелась на ночь криминальных фильмов, вот и снится всякая ерунда. Мне вон однажды приснился теракт, а потом, когда я все проанализировала, поняла, что уснула с включенным телевизором и что на самом деле где-то в Израиле был террористический акт, и эта новость вжилась в мой мозг, проникла в сон, вот так-то. Думаю, и ты перед сном смотрела фильм про убийство, и то, что ты увидела во сне, – лишь продолжение этого фильма: ты взяла на себя роль какой-нибудь героини. Если хочешь крепко уснуть, я сделаю тебе сейчас чаю с медом, будешь?
Лиля с благодарностью кивнула головой. Чай с медом, и – конец кошмарам. Как же все просто и легко! И никто никогда не узнает, что произошло той ночью в Хмелевке, кто кого убил и сбросил в колодец. Ну кто туда полезет?
Катя вышла из комнаты, и из-за занавески показался Виталий. Он был в спортивном трико и свитере. Сел на то же самое место, где только что сидела Катя, и взял руку Лили в свою.
– Мне там скучно, даже поговорить не с кем. Вот тебя, к примеру, если арестуют, то в камере наверняка кто-нибудь будет, не в одиночку же посадят.
– Заткнись! – прошипела она, отдергивая руку. – И исчезни.
И он исчез.
Пришла Катя и принесла чай.
– Мне тебя бог послал, – растроганно произнесла Лиля. – Спасибо.
14
– Однажды я пришла домой раньше обычного, у нас травили мышей, и всех отпустили. Я купила по дороге сыр, хотела приготовить спагетти, настроение было хорошее, я знала, что Лиля появится дома только после семи часов, если не позвонит, конечно, и не предупредит, что ночевать не придет совсем.
– И часто она так звонила? – спросила Рита, с удовлетворением замечая сходство портрета с оригиналом. Работа шла легко, после тщательно выполненного эскиза работать с цветом было одно удовольствие. Правда, цвет щек своей натурщицы пришлось подправить: Катя что-то побледнела и вообще выглядела неважно. Хотя говорила, что с ней все в порядке, ничего не болит. Рита вспомнила, как за обедом Катя съела большую порцию вареников с творогом, и успокоилась. Если человек с аппетитом ест, значит, он здоров.
В раскрытое окно мастерской врывался холодный осенний ветер из сада, маленькая Фабиола лежала в коляске одетая, как для прогулки на свежем воздухе. Катя тоже оделась, и только Рита, находясь в своем обычном для работы возбужденном состоянии и не чувствуя холода, была в джинсовой куртке и тонком свитере.
– У вас такая спокойная дочка, – улыбнулась одними губами Катя. – Да, она довольно часто звонила мне и предупреждала, что не придет ночевать. У нас с ней был уговор, что если кто-то задерживается или не приходит, то предупреждает. Это нормально для людей, которые живут вместе и находятся в дружеских отношениях. Думаю, если бы я относилась к ней просто как к квартирантке, ничего такого бы не было.
– Согласна. И что же особенного случилось в этот вечер? – спросила Рита, не отрывая глаз от работы.
– Она была не одна, вот что, – каким-то даже обиженным тоном сказала Катя, как если бы она рассказывала о том, как Лиля в ее отсутствие поедала в одиночку торт.
– Ну и что?
– А то, что… Нет, конечно, я все это сама себе напридумывала, потому что она же снимала у меня комнату, платила за нее, а потому могла заниматься в ней чем угодно, в том числе и приводить мужчин. Но до этого раза ничего подобного не было.
– Ты знаешь, с кем она была?
– В том-то и дело, что нет. Но когда я вернулась домой, а вошла я, надо сказать, тихо, я всегда все делаю тихо, как мышка… так вот, я услышала звуки в ее комнате. Характерные звуки, понимаете? Двое на кровати – вот как называется эта невидимая, но очень хорошо слышимая сцена. Я просто обомлела. Я знала, что с Семеном она встречается на какой-то квартире, у парка «Липки». Знала, что за ней ухлестывает еще один тип, которого она пока что к себе не подпускает, чтобы не испортить отношений с Семеном. И, судя по всему, она не должна была приводить его к себе. Как бы это выразиться… Понимаете, она считала, что сам мужчина должен позаботиться о том, где встречаться.
– Да-да, конечно, я понимаю.
– А тут вдруг это! Я ушла в кухню и стала готовить спагетти. Конечно, меня раздирало любопытство, с кем же она там трах… пардон!.. за стеной. Ради кого она пренебрегла своими принципами, кого притащила в свою кровать? Но я просмотрела, представляете? Я как раз сливала макароны, когда услышала, как закрылась дверь – мужик ушел. Думаю, Лиля не знала, что я дома, потому что она вошла в кухню в чем мать родила, красная, потная и… она плакала! Увидев меня, она обомлела и бросилась вон из кухни, заперлась в своей комнате. О, как же мне было неприятно все это! Словно я нарочно так тихо сидела в кухне, чтобы подслушивать. От стыда я готова была провалиться в тартарары! Я недоумевала – почему она плакала? И что же это за свидание такое, после которого девушка плачет? Что случилось?
Я слышала, как Лиля вышла из комнаты и заперлась – теперь уже в ванной. И пробыла она там очень долго. За это время можно было десять раз вымыться. Я даже испугалась, не стало ли ей там плохо – от горячей воды. Я постучалась, спросила, все ли с ней в порядке, она мне долго не отвечала, а потом открыла дверь, и я увидела ее, сидевшую на краешке унитаза, в халате, с мокрыми волосами и припухшими от слез глазами. Мне тогда еще показалось, что она хочет мне что-то сказать, но она промолчала.
– И ты не спросила?
– Я подумала, что она сама, если захочет, скажет. К тому же она имела право на личную жизнь. А к вечеру у нее поднялась температура, я перепугалась, предложила ей вызвать врача, но она отказалась. Потом ее вырвало. Словом, Лилечка моя расклеилась.
– У меня такое впечатление, что ее состояние было не чем иным, как реакцией на свидание, на этого мужчину. Кто же это мог быть?
– Муж, – прошептала с таинственным видом Катя. – Я думаю, это был он! То есть он приехал откуда-то с заработков, из Москвы, предположим, разыскал ее, и вот на правах мужа и… сделал свое дело. А она из страха и уступила. Проще говоря, он изнасиловал ее. Думаю, лишь из-за того, чтобы не признаваться мне в том, что она испугалась возвратившегося мужа, она и промолчала, ничего мне не объяснила. Хотя она хотела рассказать, я это чувствовала. Что ж, подумала я тогда, я не такая дура, сама все поняла, да и Лиля должна понимать, что я могу догадаться. Словом, на эту тему мы не говорили, но тот противный мужик, которого она принимала время от времени у себя, был для нее вроде рвотного порошка.
– Значит, он приходил к ней еще?
– Да, несколько раз.
– А про развод она ничего не говорила?
– Как же – говорила! Больше того, она поехала к себе, в Хмелевку или в районный центр, и развелась. Она еще сказала, что ее быстро развели по ее заявлению: работница ЗАГСа знала ее мужа, представляла себе, какой он алкоголик и идиот и что притащить его туда, в ЗАГС, да и просто разыскать было невозможно. Это событие мы отметили шампанским – напились, включили музыку, танцевали до полуночи, радовались, словно она не развелась, а, наоборот, вышла замуж за миллионера!
– Значит, замуж она так и не успела выйти… за миллионера, – с задумчивым видом произнесла Рита.
– Как это – не вышла? Вышла, еще как вышла, но об этом я расскажу позже.
15
Утром следующего дня приехала сначала Мира со своей крохотной дочкой Дашей, потом, словно сговорившись, нагрянули мама и сестра Риты – Наташа. Ксения Илларионовна, мама Риты, заявила, что хочет понянчить Фабиолу, Наташа сказала, что готова стать бесплатной нянькой для любой из двух малышек, в доме началась суматоха, Рита бросилась в кухню – готовить пирог, но мама с Фабиолой на руках заявила, что все сделает сама: она отпускает Риту отдохнуть, две молодые мамаши тоже имеют право развлечься где-нибудь в городе, а они с Наташей присмотрят за девочками, покормят, погуляют с ними, да еще и ужин к приходу Марка приготовят. Ошарашенная таким количеством гостей в этом еще недавно тихом доме, Катя Пышкина сначала растерялась, но Ксения Илларионовна, особенно-то не вникая, что делает в доме дочери эта девушка, надела на нее фартук и дала в руки миску с грушами: будешь печь, мол, грушевый пирог с миндалем под моим чутким руководством.
Рита, с чистой совестью, нарядная, как для прогулки по вечернему городу или для ресторана, села в машину вместе с Мирой и, помахав всем на прощание рукой, покатила в сторону трассы, в город.
– Мира, есть одно дело. Ты как, не против, если, перед тем как съесть огромный кусок мяса в «Баварии», мы прокатимся до Хмелевки? Правда, я имею самое смутное представление о том, где находится эта деревня.
– Рита, да с тобой я хоть на край света. А что случилось?
– Девушка одна повесилась. Или ей помогли. Она родом из Хмелевки. Какая-то странная история. Такие, как она – насколько я могла понять, что это за человек, – не вешаются и не режут себе вены. Ее убили. И Марк занимается этим делом.
– Что ты хочешь узнать в Хмелевке?
– Кое-что о ее прошлом.
– Поехали. Ты мне только подробнее расскажи, что это за девушка.
Дорога заняла полтора часа. Хмелевка находилась на левом берегу Волги – маленькое село на заросшем ивами берегу. Накрапывал дождь, над деревней нависли тяжелые, налитые зимней влагой тучи, было холодно, неуютно, и Рита, не удержавшись, сказала, разглядывая покосившиеся домишки, грязные улицы:
– Знаешь, а я бы тоже отсюда сбежала. Куда подальше.
Мира пожала плечами:
– А по-моему, здесь так красиво, Волга, сады, ивы… Смотря с кем жить. Если с таким мужем, какой был у этой самой Лили Бонковой, тогда лучше уж жить в городе, поближе к цивилизации, глядишь, после развода и мужа себе хорошего найдешь. Скажи, мы по дворам ходить будем, расспрашивать про Лилю? Ты сразу скажешь, что она умерла, или как?