Нерон родился через девять месяцев после смерти Тиберия, который испустил последний вздох 16 марта 37 года в возрасте семидесяти восьми лет, проведя последние годы затворником на вилле на вершине холма на Капри, остатки которой ныне все еще обращены на сверкающую голубизну Средиземного моря. По нему никто не скорбел. Его добровольное уединение создало атмосферу политической стагнации и подозрительности в Риме, а его угрюмый характер и природная скупость не добавляли любви к нему народа, страдавшего от нехватки хлеба. Говорят, толпы, услышав о его смерти, радостно кричали: «В Тибр Тиберия!» Ходили рассказы о его жестокости и о сексуальных оргиях с маленькими мальчиками на Капри; его когда-то дородное тело к смерти усохло, стало изможденным и уродливым, покрытым пятнами. Финал жизни Тиберия оказался унизительным.[386]
Затянувшийся на много лет вопрос о наследнике Тиберия был под конец решен. Возможны были только три кандидатуры: младший брат Германика Клавдий, Калигула или Тиберий Гемелл — сын дочери Ливиллы. Клавдий считался неудачной кандидатурой из-за его увечий, поэтому его племянники Калигула и Гемелл были названы совместными наследниками. Но Калигула быстро дождался отмены императорской воли и Гемелла позднее в том же году заставили совершить самоубийство.[387] Таким образом, 24-летний Калигула стал третьим римским императором. При отсутствии реального политического и военного опыта лишь память о его отце Германике помогла ему завоевать народную поддержку.
Несмотря на то что его правление длилось только четыре года, имя Калигулы стало синонимом одного из самых грязных периодов истории Рима. Позорный случай, когда он однажды попытался назначить любимого коня консулом, — лишь один из многих дошедших до нас анекдотов, иллюстрирующих его эгоизм, жестокость и распутство. Рассказывали, что он кидал горожан диким зверям или распиливал пополам за малейшее недовольство; что он заставлял родителей присутствовать при казнях их сыновей и устраивал допросы с пытками во время приема им пищи; что он подавал на своих празднествах позолоченные мясо и хлеб и пил жемчуг, растворенный в уксусе, — эхо рассказа о выходке, совершенной однажды Клеопатрой, этой еще одной насмешницей над римскими ценностями. Ходил даже слух, что Калигула ускорил смерть Тиберия, с которым в это время находился на Капри, и, удушив приемного дедушку подушкой, стал образцом для подражания всем последующим узурпаторам императорской власти.[388]
Тем не менее правление Калигулы началось довольно благоприятно — с серии мер, ублаживших толпу. Они включали его личное паломничество через штормящее море к острову Пандатерия, чтобы забрать прах матери, Агриппины, который он привез в Рим в собственных руках и захоронил с пышной церемонией в мавзолее Августа.[389] Это было горькое повторение путешествия, которое он совершил, когда ему было всего семь лет, сопровождая мать в ее возвращении домой из Брундизия с прахом его отца. В честь матери нового императора были устроены игры, на которых ее портрет провезли вокруг арены в запряженном мулом carpentum. Ее реабилитацию завершил выпуск новой серии бронзовых монет с надписью «Сенат и народ Рима — в память об Агриппине», с ее портретом и титулами на другой стороне.[390] Таким образом Калигула провел черту между собой и непопулярным Тиберием, который так плохо обошелся с Агриппиной.
Живые родственницы Калигулы в начальные дни его правления тоже удостоились почестей. Он настоял, чтобы трем его сестрам — Друзилле, Юлии Ливилле и Агриппине Младшей — предоставили такие же привилегии, как и весталкам, а также лучшие места в театре для публичных игр, и чтобы их имена поставили рядом с его собственным в словах публичных присяг. Они также стали первыми из римских женщин, при жизни изображенными и обозначенными на монете имперского монетного двора: бронзовый сестерций, чеканившийся в 37–38 годах, имел рисунок из трех крохотных ростовых фигурок сестер, и каждая была подписана своим именем. Но изображены все три были с атрибутами трех жриц, олицетворяющих абстрактные качества, решающие для успеха в Риме: Securitas (Безопасность), Concordia (Гармония) и Fortuna (Удача).[391]
Сенат также уговорили даровать Антонии, бабушке императора и бывшей опекунше, разом все почести, полученные когда-либо Ливией за всю ее жизнь, включая вакантное место жрицы божественного Августа, а также привилегии весталок во время путешествий. Ей также хотели даровать право именоваться Августой, но этот титул Антония отклонила, как сделала однажды и ее мать, Октавия. Став императором, Калигула за короткое время сменил трех жен (на первой жене, Юлии Клавдилле, он женился еще до прихода к власти) — но ни одна из них не была награждена этим титулом. Таким образом, этот титул все еще был привилегией императорской крови, и, чтобы получить его, быть женой императора было недостаточно.[392] При всех этих почестях Калигула понимал важность своей связи по женской линии с Августом через мать Агриппину и бабушку Антонию. Однако возвышение его сестер было решающим.
Очень мало известно о четырех женах Калигулы. Первая, Юлия Клавдилла, умерла, родив мертвого ребенка. Второй женой была Ливия Орестилла, которую, по примеру Августа, Калигула, как говорят, похитил у ее мужа, Пизона, через несколько часов после их свадьбы, но затем развелся всего несколькими днями позднее. По такому же сценарию третья его жена, Лоллия Паулина, была вырвана у ее мужа, провинциального наместника, — по-видимому, после того, как Калигула услышал, как его бабушка Антония расхваливала ее красоту… и также вскоре выброшена за ненадобностью.
Наконец, примерно в 39 году, он женился на своей любовнице Милонии Цезонии, описываемой историком III века Дионом Кассием как «ни молодая, ни красивая». Но эта женщина разделяла экстравагантность и неразборчивость Калигулы, и, по слухам, Калигула демонстрировал ее голой перед своими друзьями.
Все четыре женщины имели одну общую черту: ни одна из них не произвела императору наследника. Только Цезония успешно смогла забеременеть — и, как сообщали, сразу после свадьбы родила дочь, названную Юлия Друзилла. В своем отцовстве Калигула смог убедиться, когда она попыталась выцарапать глаза друзьям детских игр, доказав, что переняла его дикий нрав. Для императора, у которого не было сына, сестры становились жизненно важными для продолжения линии Юлиев-Клавдиев.[393]
Древние историки грязно спекулировали по поводу сексуальных предпочтений Калигулы. Шептались, что он кровосмесительствовал со всеми тремя сестрами, что Друзилла была его любимицей и что Антония однажды поймала их в одной постели в собственном доме. По факту все пользовавшиеся дурной славой римские императоры обвинялись время от времени в инцесте, это отражало сложности взаимоотношений между семейным и общественным в динамичной системе власти, поэтому следует скептически отнестись к слухам о перескакивании Калигулы из постели одной сестры в постель другой.[394] Тем не менее, когда Друзилла умерла летом 38 года, — по неизвестной причине, хотя нет указаний на то, что ее смерть произошла от неестественных причин, — она стала первой римской женщиной, которую обожествили со времени Ливии. Хотя Друзилла не получила храма своего имени, ее статую поместили в храме Венеры Прародительницы, что стало единственным примером такого благоговения перед образом женщины в Риме.[395]
Несмотря на благоприятное начало, бабушка Калигулы и две выжившие сестры не особенно долго наслаждались его благоволением. Через шесть недель после взятия им вожжей имперского управления почтенная Антония умерла — точная дата ее смерти обозначается как 1 мая 37 года в календаре, найденном на Римском форуме в 1916 году.[396] Некоторые источники говорят, что это было самоубийство, но равнодушное поведение ее внука, во время похорон удобно расположившегося в своей столовой, вызвало слухи о том, что он ускорил ее смерть дозой яда — орудием убийства, типично ассоциирующимся с женщиной. Это укрепило репутацию Калигулы как женоподобного извращенца. Судьба праха Антонии неизвестна — хотя, по всей видимости, он был помещен в семейный мавзолей.[397]
Двумя годами позднее, когда все более неустойчивое правление Калигулы совсем скатилось к хаосу, его сестры, Агриппина Младшая и Юлия Ливилла, изменили роль носительниц стандарта женского поведения на публичное изгнание — в 39 году они были обвинены своим братом в соучастии в заговоре бывшего мужа Друзиллы, Марка Лепида. Их имущество было конфисковано, их изгнали на предназначенные для ссылок острова Пандатерия и Понтия, туда, где ранее томились их мать и бабушка по материнской линии. В театральном действе извращенной мести Агриппину заставили тащить урну с пеплом казненного Лепида — по утверждению, бывшего ее любовником, и заставили снова повторить знаменитое путешествие ее матери с пеплом Германика.
Прошли еще два года, во время которых Калигула перечеркнул большую часть того хорошего, что он сделал в начале своего правления. Он напрочь рассорился с Сенатом, многие члены которого были оскорблены его безумными выходками и его деспотическим поведением, включая попытки заставить подданных поклоняться ему как живому богу. В конце концов 24 января 41 года Калигула был убит собственным охранником при поддержке Сената в обеденный перерыв во время Палатинских игр. Его жена Цезония и маленькая дочь Юлия Друзилла тоже были убиты. Цезонию зарезали — видимо, она сама подставила свою шею под нож убийцы, демонстрируя спокойную храбрость; ребенка размозжили о стену.[398]
Власть унаследовал Клавдий, имевший в имперской семье репутацию недоумка. Это стало совершенно неожиданным поворотом в истории Юлиев-Клавдиев. Калигула не назначил наследника, оставил вакуум власти, который пришлось заполнить его 50-летнему дяде, не прославившемуся ни на военной службе, ни в общественных делах, предмету насмешек всю его жизнь. Но другие взрослые кандидаты в императорской семье отсутствовали, Сенат все еще пребывал в нерешительности, не зная, что делать дальше. Поэтому дворцовая гвардия, как говорят, нашла Клавдия, спрятавшегося за занавесом во дворце, доставила в казармы преторианцев и быстро объявила его императором[399] — до того, как Сенат успел что-либо возразить.[400]
Несмотря на одобрение военных, которых он заботливо объединил значительным увеличением жалованья, Клавдий с самого начала наткнулся на препятствия, и первым было отсутствие у него поддержки Сената, который возражал против его бесцеремонной коронации. Клавдий оставался для сенаторов чужаком все тринадцать лет своего правления, опираясь вместо них на общество свободных римских граждан, которое играло ключевую роль в поддержании императорской власти весь этот период.
Второе препятствие было тем же самым, что и у Тиберия перед ним. Клавдий не мог полностью подтвердить свою законность: прямое происхождение от Августа. Его ближайшей точкой контакта с семейным древом Юлия была его мать, Антония, племянница первого римского императора. Тем более важным становилось использовать его связи с половиной Клавдиев в династии, идущей к его бабушке по материнской линии, Ливии. Он воспользовался этим, организовав сильно запоздавшее обожествление Ливии 7 января 42 года, подняв ее до того же уровня божественности, как у Августа, с которым ее культовая статуя теперь разделяла храмовую комнату. Клавдий оказал ей честь принесения жертв, проводимых под покровительством весталок. Этим Клавдий смог заявить, по крайней мере, о своей божественной прародительнице, если не о прародителе.[401]
Чтобы публично продемонстрировать свою семейную связь со стороной Юлиев, Клавдий присвоил прежде отвергнутый титул «Августа» своей недавно умершей матери Антонии; при нем золотые, серебряные и бронзовые монеты с изображением ее лица и титула впервые были отчеканены в качестве римских денег. По иронии судьбы мальчик, которого Антония и Ливия считали уродом и недоумком, теперь оказал им величайшие из почестей. Наконец, Клавдий вызволил своих племянниц, Агриппину Младшую и Юлию Ливиллу, из их островной ссылки и восстановил им наследство, конфискованное Калигулой, — точнее, то, что осталось от него после того, как Калигула продал их ювелирные украшения, мебель и рабов. Императору и его советникам казалось, что ничего, кроме хорошего, не может произойти из облегчения участи дочерей служившего Клавдию талисманом и все еще с любовью вспоминаемого брата Германика.
Несмотря на последующее поведение Агриппины Младшей, ставшей одной из самых могущественных и самых неоднозначных женщин императорской семьи, первое время после ее возвращения из ссылки в 41 году она ничем себя не проявила. Теперь ей было почти 25 лет, она уже прошла полный курс обучения в беспощадном мире политики Юлиев-Клавдиев, которая привела к смерти или ссылке столь многих ее родственников, включая самых близких. Овдовев после смерти мужа незадолго до прихода на трон Клавдия, но вновь соединившись с четырехлетним сыном Нероном, который был оставлен на попечение сестры Домиция Агенобарба, Домиции Лепиды, она быстро и удачно вышла замуж за Пассиена Криспа — богатого человека с хорошим положением в обществе, владельца прекрасного имения на другом берегу Тибра, который раньше был женат на Домиции Лепиде. О жизни Агриппины в течение следующих пяти лет мы знаем очень мало; вольная интерпретация позволяет предположить, что в 42 году она могла уехать, сопровождая нового мужа, назначенного проконсулом в Азии.[402]
Тем временем в литературных источниках 40-х годов начинает появляться относительно новая фигура в сонме имперских дам. До своего взлета к пурпуру Клавдий уже был трижды женат и дважды разведен — первый раз на Плавции Ургуланилле, внучке старой подруги Ливии Плавтии Ургулании, а затем Антонии из семьи Сеяна.[403] Его третья женитьба состоялась вскоре после провозглашения императором Калигулы — на этот раз супругой стала Валерия Мессалина.
Для иллюстрации извилистой природы брачной политики Юлиев-Клавдиев следует сообщить, что Мессалина была почти подростком, дочерью еще одной сестры Домиция Агенобарба — Домиции Лепиды Младшей, и правнучкой Октавии как со стороны отца, так и со стороны матери.[404] С такой блестящей родословной она выглядела прекрасной династической супругой для укрепления рода Юлиев-Клавдиев после краткого и беспорядочного пребывания на престоле Калигулы — особенно после своевременного доказательства ее плодовитости; их единственный сын был рожден через три недели после того, как Клавдий занял трон в феврале 41 года. Другой ребенок пары, их дочь Клавдия Октавия, родилась годом раньше.
По крайней мере публично, ранняя карьера Мессалины следовала образцам ее великих предшественниц. С момента наследования Клавдий тратил много энергии на завоевание поддержки, одновременно наращивая свой политический и военный опыт. В 43 году он совершил самое большое достижение своего правления, сделав то, чего не смог даже Юлий Цезарь — завоевал остров Британия, который стал теперь новой северной границей империи. В триумфальной процессии по улицам Рима, которая прошла в 44 году, Мессалине было позволено следовать за колесницей мужа во влекомом мулом карпентуме, перед генералами, победителями в кампании. Их сын, до настоящего времени известный под именем Тиберий Клавдий Цезарь Германик, получил новое прозвище Британик — в качестве признания великой победы его отца.
Мессалина тем временем получила большинство почестей, которые теперь стали формальностью для женщин Юлиев-Клавдиев, включая разрешение на установку публичных статуй. Ей также было дано право сидеть на передних местах в театре, ранее занимаемых Ливией — единственной женщиной, которая до тех пор имела право на статуи, будучи и женой правящего императора, и матерью мальчика, который потенциально наследовал ему.[405]
Однако одна честь, которую имела Ливия, ускользнула от Мессалины. После рождения Британика Сенат предложил ей титул Августы — император, как это часто случалось, наложил вето на предложение Сената.[406] Отказ Клавдия частично мог быть попыткой успокоить членов Сената, все еще озабоченных автократическим характером вступления во власть нового императора. Но в более поздние годы его отказ стал восприниматься в контексте волны мрачных издевательств, направленных против его жены. Сатирик Ювенал, творивший через несколько десятилетий после смерти Мессалины и взявший за образец описание поэтом республиканской эры Проперцием ненавидимой Римом Клеопатры как meretrix regina (царица шлюха), перекрестил Мессалину в meretrix Augusta (Ее Высочество Шлюха), извратив самый почетный титул империи для женщины.[407]
Шутка Ювенала весьма верно отражает образ Мессалины как разнузданной женщины, которую никакое количество титулов не могло превратить в респектабельную матрону. Она была на тридцать лет моложе Клавдия и вышла за него замуж в 15 лет. В фольклоре того времени, как и в последующие времена, она описывалась как римская Лолита, которая вила веревки из своего доверчивого старого мужа и имела такой ненасытный сексуальный аппетит, что была перечислена Александром Дюма в его каталоге самых великих куртизанок за всю историю человечества. Она также стала порнографической иконой для таких писателей, как маркиз де Сад, который писал о действиях одной проститутки, что она «продолжала почти два часа в яростном темпе Мессалины» — а позднее стала символом антивенерической кампании во Франции в 1920-х годах.[408] Сам Ювенал сделал черноволосую молодую императрицу сатирическим воплощением неверной жены, заявляющей, что она обычно ждет, пока доверчивый Клавдий уснет, а затем отправляется, переодевшись, торговать собой, как проститутка, под вымышленным именем: