В отличие от ее предшественниц из клана Юлиев-Клавдиев, Ливии, Антонии и старшей Агриппины, никакие родственники не пришли на помощь Мессалине после ее смерти, никто не попытался восстановить ее доброе имя, сделать новые статуи или обеспечить ей достойные похороны. Наоборот, некролог ей был написан исключительно сторонниками более поздних династий, зарабатывавшими свои нашивки критикой режима Клавдия и его наследника, Нерона, создавая нужный фон для сравнения с правителями их дней.
Не все древние рассказы о падении Мессалины дышат неприязнью к ней. Не более чем через двадцать лет после ее смерти несчастному браку между Нероном и дочерью Мессалины, Клавдией Октавией, была посвящена трагедия под заголовком «Октавия», автор которой остался неизвестен. В одной сцене главная героиня обвиняет Венеру, богиню любви, за безумный поступок матери, вышедшей замуж за Силия и за доведение Клавдия до бешенства, что привело к убийству его «несчастной» жены: «Своей смертью она погрузила меня в нескончаемую печаль».[431] Другая пьеса того времени, «Apocolocyntosis» («Превращение в тыкву») — это сатирический скетч, который мог циркулировать при дворе преемника Клавдия. Она содержит сцену паясничающего Клавдия, прибывающего с богами на утверждение своего обожествления. Пьеса приберегает свой сарказм не для Мессалины, а для императора, который не помнит, убил или не убил он свою молодую жену.[432] Этот образ Мессалины, скорее несчастной жертвы, нежели злодейки, просочился и в некоторые современные представления о ней — например, в пьесу 1876 года «Мессалина» итальянского драматурга Пьетро Косы, который изобразил ее вульгарной соблазнительницей, но все-таки действовавшей ради своего сына и трагически преданной человеком, которого она столько времени обманывала, что в результате полюбила.[433]
Тем не менее все эти версии имеют одно общее: они считают неразборчивость Мессалины главной причиной ее падения. Портрет юной третьей жены Клавдия как девочки, которая просто не могла получить удовлетворения, служил более тайной цели, чем простое погашение возбуждения. В римском представлении о морали любая сексуально необузданная женщина представляла собой неразрешимую проблему для мужа или отца. В случае с Мессалиной или с дочерью Августа Юлией ранее, последствия для женщины как для члена императорской семьи, которая держит ключи от Римской империи, были еще более серьезными. На кону стояло не просто оскорбление мужа-рогоносца, но безопасность режима и самого Рима. Потому что, если мужчина не может держать в порядке собственный дом — как может он обеспечить порядок в империи, чье политическое сердце бьется внутри именно этого дома? Эта навязчивая идея продолжала досаждать римскому имперскому истеблишменту.
После смерти Мессалины императорский дом столкнулся с новой головоломкой. Кто заменит ее в качестве жены Клавдия? Вопрос этот, согласно Тациту, был поставлен во всей политической красе в споре нескольких вольноотпущенников Клавдия — эта комическая сцена служила для подчеркивания бессилия императора перед лицом его придворных.[434] Высказывались разные идеи, включая предложение Нарциссом кандидатуры бывшей жены Клавдия, Элии Петины, и предложение Каллистом богатой вдовы Калигулы, Лоллии Паулины.
Но выбор в конце концов пал на предложенную Паллантом 32-летнюю Агриппину Младшую. Недавно овдовевшая после смерти Пассивна Криспа, дочь великого Германика и мать Нерона, имела неоспоримые преимущества — даже большие, чем у Мессалины, она была наделена и богатством, и красотой. Существовала лишь одна проблема. Агриппина являлась племянницей Клавдия — а римский закон строго запрещал родственные союзы. Тем не менее брак казался отличным шансом объединить семью, и представитель Клавдия, ловкач Вителлий, уговорил Сенат отменить ограничение, запрещающее мужчине жениться на ребенке своего брата. 1 января 48 года, менее чем через три месяца после смерти Мессалины, Агриппина стала четвертой женой Клавдия.[435]
Получив законную санкцию на брак, притом что имя и портреты предыдущей его жены все еще спешно соскребались в общественных местах, Клавдий должен был тщательно обдумать вопрос о том, как подавать новую императрицу римской публике. Как обычно, первым средством была монета. Агриппина стала последней имперской женщиной, давшей новый прецедент в этой области: теперь на одной монете были вместе изображены головы ее и императора.[436] При ее брате Калигуле изображения Агриппины на монетах были слишком мелкими, чтобы получить представление о ее внешности; этот новый официальный выпуск позволил рассмотреть ее профиль поподробнее. Монета демонстрирует женщину с волевыми чертами лица, которые часто были присущи портретам ее родственников из рода Клавдиев, включая слегка выступающую тяжелую челюсть и несколько несимметричный контур подбородка, который можно связать со слухами, что у нее был лишний клык с правой стороны рта — а это было знаком большой удачи.
Провинциальные монетные дворы по всей империи чеканили монеты, изображавшие новобрачных вместе или с профилями, накладывающимися друг на друга. Клавдий был увенчан лавровым венком, как полагалось успешному полководцу, а Агриппина несла венок из колосьев — знак Цереры, богини плодородия и материнской любви. Поскольку эти атрибуты ранее встречались на портретах Августа и Ливии, монеты демонстрировали, чьими наследниками являются изображенные на них.[437]
Другие предметы, хранящиеся в частных коллекциях, помогают проследить знаки династической преемственности. В частности, об этом говорит так называемая гемма Клавдия — камея из сардоникса размером со страусиное яйцо, которая, как полагают, являлась свадебным подарком паре. Она изображает увенчанные лавром сопряженные головы Клавдия и Агриппины Младшей, расположенные перед зеркальным изображением родителей невесты — Германика и Агриппины Старшей. Позади каждой пары виден рог изобилия, в то время как венчает изображение орел, повернутый к новым фигурам династии Юлиев-Клавдиев.[438]
Предоставлением Агриппине больших почестей, нежели какой-либо другой римской женщине до нее, Клавдий и его сторонники стремились подчеркнуть, что и его брак, и его режим начинаются по-новому. Память людей о падении Мессалины нельзя было стереть лишь путем damnatio memoriae. И все-таки возвеличивание Агриппины монетами, которые изображали новобрачную пару (jugate — «соединенная поза»), сопровождалось некоторым риском. Жена императора наглядно становилась почти равной императору. Как и в случае с Ливией, образ Агриппины, разделяющей внимание с правящим императором, сделался особенно опасным моментом в течение следующих десяти с лишним лет.
С самого начала и сторонники, и противники режима Клавдия соглашались с тем, что Агриппина коренным образом отличалась от Мессалины. Там, где Мессалина была дикой, страстной и распутной, Агриппина была разумной и рассудительной, а вдобавок, как и ее прабабушка Ливия, прекрасно контролировала себя. Однако, как только ее брак с Клавдием был освящен, зерна ее давнего стремления к политической власти неизбежно начали прорастать.
«С этого момента страна была преобразована. Полнейшее послушание должно было оказываться женщине — и не женщине, подобной Мессалине, которая играла с государственными делами, чтобы удовлетворить свои аппетиты. Это был неумолимый, почти мужской деспотизм. На публике Агриппина была строгой и часто надменной. Ее личная жизнь была целомудренной — если только дело не касалось стремления к власти. Ее страсть приобретать деньги была беспредельной. Но она видела в них лишь ступени к верховной власти».[439]
Никто не сомневался, что Агриппина стремилась возвысить своего юного сына Нерона. Вскоре она вернула на Палатин любовника своей сестры Юлии Ливиллы, сосланного Сенеку, которому быстро дали престижный ранг претора и назначили воспитателем подростка Нерона. 26 февраля 50 года надежды Агриппины получили поддержку, когда Клавдий усыновил Нерона и изменил имя мальчика с Луция Домиция Агенобарба на более соответствующее клану Юлиев-Клавдиев Нерон Клавдий Друз Германик Цезарь. Это включило и родного, и приемного сыновей императора в соревнование за наследование, и за три года брака своей матери Нерон быстро оказался впереди, оторвавшись от своего юного соперника, изображенного рядом с матерью на имперских монетах. Британик остался почти невидимым в коллективном семейном портрете. Женитьба в 53 году 15-летнего Нерона на втором ребенке Клавдия от несчастливого союза с Мессалиной, тринадцатилетней Клавдии Октавии, сделала его коронацию практически неизбежной.
По мере того как поднималась звезда Нерона, то же происходило и со звездой его матери: ее наделили традиционной привилегией сидеть в театре, правом ездить в собственном экипаже, запряженном мулом, и другими отличиями, которые теперь стали совсем привычными для ключевых женщин императорской семьи. Но финальное достижение пришло в 50 году, когда она получила старое титулование Ливии — Августа, титул, который Клавдий запретил давать Мессалине.
Хотя Ливию назвали Августой после смерти мужа, а Антония была награждена этим титулом посмертно, ни одна женщина до Агриппины не получала его, пока являлась супругой правящего императора — и, не исключено, матерью вероятного будущего императора. Это отмечало огромную перемену в значении этого титула сейчас и в будущем. Вместо того чтобы оставаться просто почетной привилегией вдовы, чьи юные годы уже далеко позади, он все чаще даровался молодым женщинам императорской семьи, иногда даже не супруге правящего императора, но той, кто так или иначе могла бы обеспечить династию будущими наследниками. Это также стало четким посланием, что надежды Британика на наследование трона призрачны.[440]
Память о ее знаменитых родителях и растущая известность сына заработали Агриппине горячую поддержку в провинциях. От ее имени на месте ее рождения в Германии была создана колония ветеранов в честь вышедших на пенсию солдат, названная «Колонией Агриппины» (ныне город Кёльн). Его жители с тех пор называли себя агриппинцами.[441] Как и ее ролевая модель Ливия, Агриппина имела широкие политические и личные связи с разными провинциальными зависимыми городами, жители которых могли обращаться к ней как к благодетельнице. Сохранившиеся надписи показывают, что она оказывала финансовую поддержку играм в азиатских провинциях Адалия и Митилена.[442] Статуи, размноженные по всей империи, изображали ее с лицом, сильно похожим на лицо ее отца Германика, и с вьющимися волосами, как у ее матери, — только кудри молодой Агриппины плотнее облегают ее голову. В общем, таково было благоприятное начало.[443]
Еще несколько поступков Агриппины вскоре породили полемику при дворе. В 51 году на аудиенции по поводу открытия триумфальной арки в честь победы Клавдия над бретонцами восемь лет тому назад люди были поражены, когда побежденный и взятый в плен лидер британского сопротивления, Каратак, был проведен перед Клавдием и Агриппиной со своей семьей, а затем допущен в цепях просить пощады, сначала у императора, а затем у его жены, сидящей на отдельной, стоявшей рядом платформе. Вид императрицы, важно восседающей перед военными штандартами римской армии и лично принимающей преклонение иностранных пленников, был в новинку. Некоторые видели в склонности Агриппины посещать те или другие общественные мероприятия рядом с Клавдием доказательство ее желания быть равным партнером в управлении империей.[444] Это неизменно вызывало в памяти необычные поступки других женщин, которые пробивали брешь в традициях, окружавших чисто мужскую военную сферу: Планцину, которая посещала кавалерийские учения, когда ее муж Пизон был правителем в Сирии; Фульвию, которая управляла войсками на равнинах Перузии вместо своего мужа Антония; Цезонию, которую Калигула, как говорят, брал с собой, когда ехал верхом инспектировать войска, одев ее в шлем и плащ и дав щит.[445] Даже собственная уважаемая мать Агриппины вызвала гнев Тиберия, когда направила германскую армию на мост через Рейн. Для некоторых древних хронистов такие женщины воплощали отклонение от нормы, описываемое в римской литературе как dux femina (женщина-вождь) — этот оксюморон означает ненормальную комбинацию мужских и женских черт. Принятие Агриппиной просьбы Каратака просто стало первым из многих случаев, которые запачкали ее репутацию как женщины, слишком уподобляющейся мужчине.[446]
Три с лишним следующих года, с 51-го по 54-й, дымка досады возникла между метрополией и ее аванпостами. Несмотря на торжества по поводу новой свадьбы императора и празднование победы над Британией, улицы столицы периодически заполняли демонстрации против нехватки зерна — а в одном случае самого Клавдия атаковала на Форуме разозленная толпа, забросав его огрызками. Ползли слухи о ссорах внутри имперского дома между сводными братьями, возникавшие из-за провокационного отказа Британика называть Нерона его новым именем Юлиев-Клавдиев. Будущее Британика действительно выглядело мрачным. Нерон все больше приобретал публичность, а Агриппина убрала из дома старых слуг и набрала таких, которые были лояльны ей и ее сыну. Одним из таких назначений стал новый префект преторианской гвардии Афраний Бурр, бывший одно время управляющим имениями Ливии — бесстрастная личность, которая сыграет весьма важную роль в надвигающихся событиях.[447]
Оказавшись перед лицом народного неодобрения, Клавдий попытался вернуть себе популярность, в 52 году организовав красочную игровую морскую битву на Фуцинском озере, в пятидесяти милях от Рима, чтобы отпраздновать окончание одиннадцатилетних амбициозных общественных работ по прокладке дренажного тоннеля, который должен был уберечь окружающие районы от затоплений. Это событие привлекло тысячи людей из столицы и провинций, в нем участвовало 19 тысяч игроков в двух командах, по пятьдесят кораблей в каждой — на озере в двенадцать миль длиной.[448] Одним из присутствовавших в этот день на деревянных трибунах был великий римский писатель Плиний Старший, который описал ослепительный вид одежды Агриппины: в золотой chlamys, греческой версии римской военной накидки, которая была надета на ее мужа. Chlamys была предметом одежды иностранного воина, вовсе не типичной одеждой для римской женщины, хотя также являлась одеянием трагической героини из «Энеиды» Вергилия, королевы Дидоны из Карфагена, которая, как и Агриппина, принимала на себя традиционно мужские обязанности, пытаясь основать для своих людей новое царство.[449]
То, что должно было быть эффектным общественным зрелищем, для Клавдия закончилось неудачей. Грандиозный дренажный тоннель не смог понизить уровня озера — этот грубый инженерный просчет, как рассказывали, вызвал за сценой ссору между Агриппиной и руководившим работами Нарциссом. Расстроенный вольноотпущенник, жаловавшийся на «диктаторские женские амбиции» Августы, теперь оказался еще дальше отодвинутым от двора — в отличие от вольноотпущенника Палланта, который устроил для Клавдия женитьбу на Агриппине и с которым, как шептались люди, она делила свою постель.[450]
Еще одним важным отличием между старой и новой супругами Клавдия, по словам ее древних ценителей, была форма использования Агриппиной секса. Говорили, что она, как и Мессалина, прибегала к убийству, чтобы уничтожать своих врагов, и к постели, чтобы удерживать сторонников. Но если Мессалина использовала политику для секса, то Агриппина использовала секс для политики.[451] Иными словами, она пользовалась им как средством достижения целей — точно так же, как, говорят, поступал ее прадедушка Август во время кампании против распутника Антония, соблазняя жен своих врагов, чтобы получать информацию об их мужьях.
Как и Мессалина, Агриппина стала виновницей удлинения перечня жертв режима Клавдия — но ее мотивы виделись скорее прагматическими, чем сексуальными. Ее политические намерения стали еще более явными, когда она устроила падение бывшей жены Калигулы, Лоллии Паулины, на которой когда-то хотел жениться Клавдий. Обвиненная в колдовстве и занятиях астрологией, лишенная своего громадного состояния, Лоллия Паулина была отправлена в ссылку — где, согласно одному рассказу, ее заставили совершить самоубийство, а согласно другому, она была обезглавлена и ее отрубленную голову позднее принесли для осмотра и опознания Августе.[452]
Агриппину также возмущало влияние на Нерона Домиции Лепиды, старшей сестры ее первого мужа, которая заботилась о мальчике, когда Агриппина находилась в ссылке при Калигуле. В итоге Лепида получила смертный приговор за подстрекательство к мятежу и попытку оскорбить жену императора. В 53 году Агриппину обвинили в фальсифицированном судебном преследовании сенатора Статилия Тавра на основании того, что она домогалась его садов. Причина была абсолютно той же, что привела Мессалину к решению подстроить ложное обвинение против Валерия Азиатика — история намекает, что по крайней мере некоторые из обвинений против Агриппины являлись просто повторным пересказом обвинений в адрес Азиатика. Такое дублирование сюжетов часто повторяется в истории римских имперских женщин (и, конечно же, мужчин), демонстрируя тенденцию стандартной оценки плохих и хороших жен хороших и плохих императоров. Древние историки также любили образ императорской жены, которая отравляет своего мужа, чтобы вымостить дорогу выбранному ей наследнику. В этом отношении Агриппина показала себя истинной наследницей своей прабабушки Ливии.[453]