– Что за ерунда?..
Полчаса назад, распрощавшись с Мариным, Струге дошел до остановки, сунул руку в карман и отключил подавитель электромагнитных устройств «белым шумом». За последние пять лет постоянного ношения в карманах он затерся до такой степени, что сам стал белым.
Дома его ждали Саша с Рольфом и… Пащенко.
Вездесущий, никогда не отдыхающий Быков закончил «чистку» стоматологических клиник, и теперь на столе перед судьей и заместителем областного прокурора лежал список из двухсот сорока фамилий. Девять десятых этого числа были вычеркнуты рукой Быкова с его же пояснениями. В первую группу исключенных из тех, кто за последние полгода производил протезирование зубов с использованием драгоценных металлов, вошли женщины. Их оказалось больше всего. Семьдесят шесть. Пусть изменил, пусть в постели с бабой застукала, но не могла… Не могла евоная баба, теряя зубы, волочь его по песку с привязанной к ноге кроватью, чтобы затопить!..
Вторую группу Быков решил исключить на том основании, что ветераны Великой Отечественной войны вряд ли станут заниматься уничтожением милицейских «подсосков» с последующим утоплением их в реке Терновке.
Третья категория оказалась самой малочисленной. Всего пять фамилий. Мэр Тернова, заместитель Судебного департамента Страхов, начальник ГУВД, член Союза писателей России Заякин и руководитель Сибирского отделения «Яблока» Подвышников…
– Быков алиби проверил? – съязвил Струге.
Милиционеров, таможенников, фээсбешников и налоговых инспекторов оказалось восемь.
Пощадил подчиненный Пащенко и чемпиона мира по спортивной гимнастике Польникова.
– Он на сборах в Вологде был, – предупреждая очередной интерес Антона, подтвердил Вадим.
Оставалось восемнадцать.
– Пятеро из этих золотозубых судимы, – подвинув лист так, чтобы на виду оставались лишь эти восемнадцать фамилий, продолжил просветлять ситуацию зампрокурора. – Остальные пред законом чисты. На отработку уйдет не менее недели. Какие будут предложения?
Антон Павлович тяжело вздохнул и стал рисовать на бумаге рожицы. Пащенко мог ошибиться со сроком установки протеза. Это подтвердила и экспертиза. «От года до двух месяцев» – если бы знать, что эксперт именно так определит возраст имеющейся части протеза, то этих результатов можно было бы и не дожидаться.
– А что вы хотите? – удивился тот в ответ на возмущение Быкова. – Этот фиксатый может быть как диетчиком, так и обжорой! Он может быть нервным и иметь привычку скрипеть во сне зубами, а может оказаться меланхоликом, открывающим рот раз в день, когда просит продать ему молока.
Все правильно. Пащенко любит мясо, а этот растяпа, теряющий на ходу зубы, может оказаться поклонником манной каши. Но это полбеды. Зуб на песке мог оставить любой из отдыхающих, в приступе голода укусивший шампур.
При любых других обстоятельствах этот принцип поиска возможного преступника, дающий конец нити, ведущей к разгадке ареста Пермякова, можно было забыть. В лучшем случае – оставить на потом. Когда будут отработаны все версии, включая межгалактическое вмешательство. Но сейчас обстоятельства складывались так, что обломок золотого моста, хранящийся в вещдоках Быкова, был единственным пунктом, от которого приходилось «плясать». Единственным, потому что арест Пермякова явно не укладывался в рамки борьбы с «оборотнями в погонах». Во всяком случае, в ладоши по этому поводу еще никто не хлопал.
Струге скользил по списку беспомощным взглядом и с тоской думал о том, как плохо сейчас Пермякову. Естественно, с ним обращаются так, как он того не заслуживает. «Зеленорубашечникам» совершенно наплевать, кто сидит во вверенных им помещениях. Раз сидит, значит, все правильно. Вспомнив характер Пермякова, Антон был почти уверен в том, что Александру уже перепало. Представив, как это могло выглядеть, Струге понял, что рука, лежащая на списке, начинает дрожать в бессильной ярости. Пермяков там, а они – двое здоровых, умных мужиков, друзья – не в силах сделать ничего, что приблизило бы его свободу.
Водя взглядом по бумаге с комментариями Быкова, судья вдруг замер и напрягся.
– Что? – Мгновенная «стойка» Антона не ускользнула от внимания Пащенко.
– Назови еще раз фамилии милиционеров, задержавших Кускова в универмаге.
– Гонов и этот… Как его… Тьфу ты, черт!
Струге ждал, и Вадим понял, что подсказки не дождется. Он напрягал память, хотя совершенно не понимал, зачем судье это нужно.
– Зелинский, – наконец-то бросил он. – Точно – Зелинский. Сержант милиции Александр Сергеевич Зелинский.
Струге рывком придвинул к нему лист и ткнул в список пальцем. Под его ногтем значилось: «Зелинский А.С., 2-я стомат. п-ка, 30.04.2003 г.».
– И ты в это веришь? – растерялся Пащенко.
– А ты веришь в то, что Пермяков вымогал дом?
Рольф с унынием в стоне и тоской во взгляде смотрел на то, как Великий Хозяин собирается у порога, но, по всей видимости, брать его с собой опять не собирается.
– Ты хоть пса возьми с собой! – в сердцах воскликнула Саша. – Все равно в нормальных людских местах не показываетесь! Возьми, иначе он мне всю душу вымотает!
Один из самых счастливых дней в жизни Рольфа. Великая Хозяйка дала команду, и Великий Хозяин, превратившись в карлика, стал снимать с вешалки поводок. «Немец» за свои два года жизни так и не мог понять, кто управляет этим домом и остальной Вселенной.
– На черта он нам сдался? – шипел зампрокурора.
– «Волгу» твою стеречь.
До отдела вневедомственной охраны Центрального района они доехали довольно быстро, минутная стрелка едва успела пересечь десятиминутный рубеж.
– Он сегодня отдыхает, – заявил дежурный. – Он вчера работал.
Пащенко, кивнув головой, вышел и вернулся в машину, где его ждали Струге и Рольф.
– Он сегодня отдыхает. Он вчера работал, – повторил зампрокурора слова дежурного. – Где может отдыхать одинокий вневедомственный охранник? Дома. Или у своей бабы. В любом случае нужно ехать на улицу… Где он живет?
Еще десять минут – и они у дома, где трое суток назад караулил Зелинского Кусков. Артур и Вадим уже давно перестали считать в сутках часы. Они считали минуты. И каждый временной отрезок они определяли, как дизайнеры коробок для видеокассет. Шестьдесят минут, сто двадцать минут, двести сорок, конец рабочего дня – начинаются сверхурочные по собственной инициативе… А Сашка Пермяков считает не минуты, а секунды. Он там.
Зелинский выбрался из подъезда почти в восемь часов. А начиналось все просто. Сначала Пащенко сходил к адресу и быстро вышел из подъезда. Нужны были окна, точнее – свет в них. И ожидания судью и зампрокурора не обманули. Свет в квартире Зелинского был. А вот без четверти восемь свет погас. И еще через пять минут из подъезда вышел сержант милиции.
– Что-то рожа у него, как после Масленицы, – заметил Пащенко.
– Тебе зачем его внешний вид? Куда это он? – добавил Антон, сообразив, что милиционер направляется в сторону, противоположную дворам и остановке.
С десяток минут они крались за Зелинским, как воры. Тот уверенно шел в сторону пустыря, то переходя дорогу, то, пропуская мчащиеся машины, снова возвращался на сторону, где со скоростью пять километров в час бесшумно передвигалась «Волга» областной прокуратуры.
– У него что, бортовой компьютер из строя вышел?! – чертыхнулся Пащенко, видя, как Зелинский, оглядываясь, в пятый, наверное, раз пересек дорогу и вернулся обратно. – Что он мечется, как раненый?
Струге усмехнулся.
– Пащенко, так «проверяются» лица, незнакомые с правилами оперативно-розыскной деятельности. Наш друг полагает, что таким образом он держит ситуацию под контролем.
– Нормально он держит! – возмутился Вадим. – Мы за ним уже два километра тащимся!
Он хотел еще что-то добавить, но оборвал себя на полуслове.
– Гаражи, Струге… Мы в гаражи едем… Значит, у нашего мальчика там машина?
Да, у Зелинского там была машина. «ВАЗ-21093», хранящаяся в гараже под номером 1285. Открывая замок, он в последний раз оглянулся и, конечно, никого не заметил. Пащенко и Струге остановили «Волгу» за первым из пяти рядов гаражей и сейчас терпеливо ждали, пока герой из вневедомственной охраны скроется в чреве своей недвижимости.
Антон сейчас не думал о том, что Зелинский знает его в лицо. За стремлением помочь другу он потерял одно из главных качеств судьи – умение оставаться незамеченным на улице. По мнению Антона Павловича, судья должен исчезать из поля зрения способных узнать его людей сразу, едва его мантия скроется в кабинете после оглашения приговора в зале заседаний. Это как работа телевизора: нажал кнопку – он включился. И на экране – Струге. Судья Струге. Процесс закончился – снова нажатие кнопки. Экран чист. А где все это время обитает судья – от нажатия до нажатия, – никто не должен знать.
Вряд ли Зелинский, распахивая ворота гаража, нажимал какие-то кнопки. Скорее он нажал давно, а сейчас был вынужден расплачиваться за это. Как бы то ни было, усевшись за руль и включив для прогрева двигателя зажигание, Зелинский никак не ожидал увидеть рядом знакомое лицо.
Вряд ли Зелинский, распахивая ворота гаража, нажимал какие-то кнопки. Скорее он нажал давно, а сейчас был вынужден расплачиваться за это. Как бы то ни было, усевшись за руль и включив для прогрева двигателя зажигание, Зелинский никак не ожидал увидеть рядом знакомое лицо.
Это лицо смутно всплывало в его памяти, но совместить фотографию с каким-то событием в жизни было трудно. Между тем фотография ожила, в окне появилась рука и схватила его за шиворот. Выходил Зелинский уже через окно «девятки». Неведомая сила тащила его в пространство, размером в форточку, и останавливаться не думала.
Грохнувшись на пол, охранник понял, что его волокут к выходу. Все происходило настолько стремительно, да еще в таком неприятном для его воспоминаний месте, что он лишь сжался, как кролик, и молчал. Наконец его доволокли до багажника «девятки» и поставили на ноги.
Зелинский, поводя мутным от ужаса взглядом по лицам двоих крепких мужиков, понял, что его опять будут за что-то бить. За последние два месяца он совершил три нехороших поступка, и за каждый из них вполне можно было расплатиться тяжкими телесными повреждениями. Когда в часы раздумий Зелинский проводил более глубокий анализ, он с горечью соглашался с тем, что летальный исход не исключен ни в одном из случаев расчета по долгам.
И сейчас он, глядя в лица двоих мужчин, раздумывал: по какому поводу они прибыли. Его ограниченный интеллект подсказывал, что за Эфиопа с ним рассчитались сполна. Оставался Рожин и…
– Зелинский, открой рот, – попросил тот, что, не мешая второму держать охранника за глотку, стоял чуть поодаль.
– На какую тему? – не понял Зелинский.
– Просто открой пасть.
Сержант сразу подумал о том, что, если он откроет рот, ему тотчас в него что-нибудь сунут. Эта догадка настолько овладела его сознанием, что он, крутнув глазными яблоками, судорожно сжал челюсти.
– Вот барс, а? – возмутился тот, что стоял в углу, и Зелинский по сленгу понял, что операцией правоохранительных органов в этом гараже даже не пахнет.
Второй, давивший на грудь, не сказал ничего. Он дотянулся одной рукой до головы сержанта и большим пальцем изо всех сил надавил ему за ухо. От резкой боль мышцы мгновенно ослабли, и челюсть, открывая простор для обозрения, резко опустилась вниз.
Приблизился и второй.
Не понимая, что происходит, Зелинский с ужасом чувствовал, как в его рту шевелятся чужие пальцы. Сержант решил обязательно сменить гараж, если… Если останется жив. А пока он не мог даже точно сказать, что этим двоим от него нужно.
Его отпустили – очевидно, преследователи добились того, чего хотели, и Зелинский облегченно вздохнул. Но тут же получил такой удар под ребра, что переломился пополам. Печень завыла диким ревом, предупреждая хозяина о том, что, если он еще раз допустит подобное к ней легкомысленное отношение, она ни за что не отвечает.
– Ты где зубы потерял, барс? – спросил мужик, вытирая о ветошь пальцы.
Вопрос был простой, не требующий раздумий. Но проще молчать под пытками, нежели рассказать, при каких обстоятельствах его лишили сначала одного зуба, а потом – второго. Первый открывал широкий простор для рассуждений о том, что Зелинский делал в ночь утопления Рожина, второй – указывал на то, что Зелинским был недоволен Кусков.
– Выбили… – прохрипел сержант.
– Я что, спросил – как? Я спросил – где!
И завопившая во весь голос печень предупредила охранника во второй раз.
– В ресторане… В ресторане выбили… В «Бригантине»…
Он почувствовал резкий рывок вверх и снова оказался на ногах. Печень уговаривала опуститься на бетон, но разум подсказывал стоять.
– Вы от кого?..
– От директора бюро ритуальных услуг, – пояснил обидчик печени. – Хватит, поехали.
Зелинский снова ощутил резкий рывок и стал скакать, как сбитый с ног форвард. Его волокли на улицу, перед его глазами мелькала земля. Толчок – и он рухнул на заднее сиденье какой-то машины. В ней пахло ванилью и новыми чехлами.
– Гараж закрыл? – услышал он.
– Закрыл, – донесся до него ответ, и тот, кто его бил, сунул ему в карман связку ключей.
– Мы куда… едем? – Голос Зелинского срывался не столько от страха перед собственным положением, сколько от боли в паху. Один из ключей развернулся в кармане и теперь резко упирался в плоть на каждой кочке.
– На кладбище, – пояснил из-за руля мужик.
– А зачем?
– План горит. Положено двадцать пять в день, на часах половина девятого, а у нас только девятнадцать. Ты нас тоже пойми… Окажись ты в такой ситуации, мы бы не выручили, что ли?
Зелинский понял, что этим убить мало. Им нужно, чтобы было по-настоящему, как у взрослых. С издевкой, унижением и контрольным в затылок. Зверства Кускова стали казаться детской игрой в «фашистов и партизанов». На беду выходило так, что роль «партизана» постоянно доставалась одному человеку. Видя, что шутки заканчиваются – на выезде из города водитель свернул на проселочную дорогу, которая действительно вела к погосту, – Зелинский стал задыхаться. Когда Штуке нужны были ответы, он бил и спрашивал. Эти не спрашивают ничего, за исключением какой-то глупости, а просто везут на кладбище. Значит, им нужны не ответы, а смерть Зелинского.
– Вы скажите, что вам нужно! Я отвечу на вопросы, и делу конец! – взмолился он. Еще была надежда на то, что он является свидетелем куража и выход найти можно. – Зачем мы сюда едем?!
– Делу сейчас действительно будет конец, – подтвердил водитель «Волги». Обернувшись к напарнику, он бросил: – Ты посиди с ним, я спрошу у мужиков, где выкопали.
Второй спокойно качнул головой и вынул из кармана сигареты.
Зелинский вытянул шею и стал наблюдать, как водитель подходит к стайке мужиков в спецовках и вооруженных заступами. Поздоровался, достал сигареты, угостил всю компанию, хлопнул по плечу одного из них… Свои они здесь, гады…
Выйдя из машины, Пащенко стал быстро соображать. Предварительной договоренности не было. У Струге созрел экспромт, который пришелся зампрокурора по душе, и сейчас требовалось лишь отработать номер до конца. Заметив у входа троих уже поддатых могильщиков – а это могли быть только они, других здесь лопатами и робами не обеспечивают, – он направился к ним, на ходу ныряя рукой в карман.
– Здорово, мужики.
– Хай. – Одному из них, оказывается, был свойственен эпатаж. – С чем, командир?
– Ямку бы завтра к одиннадцати.
– Это не проблема, – согласился второй, поблескивая розовыми белками. – Хоть две. Вам на хорошем месте или на обычном?
– Пышных погребений не предвидится. Меха на паре баянов порвем да разъедемся. Что стоит закопать на самом поганом, на отшибе?
– Тещу, что ли, привезешь? – предположил третий. Он стоял буквой «Г», уперевшись подбородком в черенок.
Пащенко хохотнул и по-свойски врезал юмористу по плечу. Тот выронил лопату, но сигарету принял.
– Не, я только тамада на этом празднике. Так где и почем будет закопать?
– Так ехай за нами… – Первый из «хороняк» указал на проезд в глубь кладбища. – Три сотки задатка есть?
В пятидесяти метрах от того места, где трое алкашей уже по пояс вгрызлись в грунт, стояла «Волга». Обстановка и развивающиеся в ней события волновали только Зелинского.
Он уже четырежды за эти двадцать минут пытался повысить к себе интерес, и Струге, знающий уровень интеллекта этого человека, давался диву. В приступе агонии Зелинский был настолько разнообразен, что позавидовал бы любой конферансье. Он формировал свои вопросы таким образом, чтобы они заинтересовали любую категорию граждан. Охранник до сих пор не понимал, от кого прибыли эти люди, но, судя по тому, с какой скоростью углублялись в землю двое старателей, догадывался, что не из службы собственной безопасности ГУВД. Рытье шло на самой окраине кладбища, в какой-то низине, и, судя по расположенным вокруг грубо оструганным крестам и покосившимся фанерным памятникам, хоронили тут одно отребье и таких, как он. От подобной аналогии с Зелинским случилась икота.
Кричать было бесполезно – он это понимал. Кого просить о помощи, заявляя, что ты мент? Этих троих могильщиков, которые готовы выполнить любую просьбу двоих на «Волге»?! Да они еще и заступом по голове добавят. Без просьб. Одна шайка…
Пащенко выходил из машины всего один раз. Подошел к могильщикам и сказал, что проконтролирует работу до конца. Те пожали плечами, не понимая, зачем это нужно. Контролировать нужно на центральной аллее, где каждое место оценивается в полмиллиона. А что тут-то контролировать? Двести на семьдесят и двести в глубину. Как ни контролируй, а больше двух целых восьми десятых куба земли отсюда не вылетит.
– Вы от Кускова? – выдавил Зелинский очередную версию. Стимулировал его вид работников, опустившихся вниз уже по плечи. – Или от Локомотива?
– Барс, час назад тебе задали вопрос, на который сразу и без раздумий ответило бы даже животное, что сидит рядом с тобой. «Где ты потерял зубы?» – так он звучал. А ты решил сменить тему. «От кого», «кто вы»… И какого ты ждешь к себе отношения после этого?