Чего Локомотив не терпел, так это предательства. Только что один из соратников перевел неприятность с себя на товарища, и это казалось соратнику в порядке вещей. Если Гонов после двух оплеух готов продать любой интерес, то что он будет говорить в кабинете, когда над ним зависнет пара оперов со стажем работы по пятнадцать лет? Нет, не хотел Локомотив этого, но Гонов, вместо того чтобы прикрыть подельника и молчать, стал подличать. Глупо сказал о том, что Кусков говорил с Зелинским, а не с ним. Мол, с него и спрос. Казалось, что обоснованно заявил, а на самом деле сдулся. Вот так им все и кажется… Им казалось, что это конец, а оказалось, что не казалось.
– Ладно, – вздохнул Яшка и посмотрел на Подлизу. – Проводите его на выход.
Когда идущий последним Ферапонтов в дверях обернулся, Локомотив подтверждающе качнул головой и, не отводя от Сороки взгляда, крикнул Гонову вдогонку:
– Чтоб молчал у меня до самой могилы!
Гонов выполнит его просьбу уже через полчаса.
Для тех, кто плохо разбирается в межличностных и служебных отношениях правоохранительных структур, все происходящие события могли показаться странными. Пащенко и Струге через своего человека выясняли у Пермякова, что Кормухин имеет в отношении него, чем интересуется и к чему склоняет. Одним словом – что из доказательств вины заместителя транспортного прокурора у Кормухина есть и какого направления в расследовании он придерживается.
«Как же так? – спросит дилетант. – А не проще было Пащенко, как начальнику Кормухина, вызвать последнего к себе и выяснить это напрямую?»
Это было бы не проще. Это было бы хуже. Вадиму не известно, какие силы стоят за прямодушным и твердолобым следователем, и любая попытка вмешаться могла оказаться для Пермякова роковой. Как могло случиться, что Сашку подставили? А ведь это не так просто – подставить Пермякова! Пащенко сказал бы, что это невозможно, не случись то, что случилось. Собственно, он так и сказал, узнав об аресте Александра через несколько часов после события.
Дело закрутил УБОП по инициативе Рожина. Земцов уже давно бы все знал, если бы не фигура этого Рожина. Откуда он появился и орудием в чьих руках являлся? Вот вопрос… Поэтому Земцов не вмешивался в дело Пермякова по той же причине, что и Пащенко. На фоне повсеместной борьбы с пресловутыми оборотнями этих самых оборотней задерживается на просторах России столько, что выяснения обстоятельств того, является ли сотрудник на самом деле оборотнем, производятся уже после того, как он окажется в СИЗО. А люди из тюрем не попадают на прежние места даже в том случае, когда полностью доказана их невиновность.
Потому Пащенко и не лез к Старику с расспросами. Было бы большой удачей, если бы прокурор, почесав лоб, снял с носа очки и сказал Пащенко в присутствии Кормухина:
– Знаешь что, Вадим Андреевич, возьми-ка ты это дело под свой личный контроль. А то странные вещи получаются: наш сотрудник по чьему-то сучьему доносу на «киче» парится, а мы по воле бродим и яйца чешем.
Но Старик так никогда не скажет.
– Александр Иванович, вы не хотите ознакомиться с показаниями сотрудников УБОП, принимавших и производивших ваше задержание? – Кормухин с загадочным выражением на лице приоткрыл продолжающую толстеть папку. Таких папок Пермяков перевидал сотни. Разница между теми и этой была лишь в том, что на этот раз он подписывался не в графе «Допрос производил», а в «Подпись допрашиваемого».
– Хочу.
Сегодня Александр растрепанным не выглядел. Следователь областной прокуратуры сразу заметил и посветлевший взгляд, и уверенность в движениях.
– Пожалуйста.
И перед Пермякоым легла на стол стопка исписанных бланков.
– Надеюсь, вы понимаете, что до предъявления обвинения я не имею права… – предупредил Кормухин.
– Да, да, конечно, – согласился Александр, с ходу вгрызаясь в текст первого документа. – Представляю, какую ответственность вы рискнули на себя взять и что пережили в связи с этим…
Кормухин ненавидел этого ерника еще с момента первой встречи. И было из-за чего. Совершенно не владея обстановкой, он постоянно ставил следователя областной прокуратуры в положение партера. Кормухин понимал, что это свойственно не многим – ему самому, к примеру, такое качество не свойственно совершенно… Вот именно это и бесило.
– Мне вот это место нравится, – улыбнулся Пермяков, тыча аккуратным, но все-таки грязноватым ногтем в середину текста. – «Поскольку денег у меня не было, я обратился за помощью к сотрудникам милиции, которые и посоветовали мне предложить следователю Пермякову имеющийся у меня в собственности дом в городе Сочи». Что, Кормухин, Рожин хотел у ментов денег занять, а те ему не дали? Ну, не суки ли, а?
Пробежав глазами еще несколько строк, снова поднял глаза на «важняка».
– А вот это уже перл. «Сотрудники милиции закрепили у меня между ног магнитофон, и с этим устройством я направился к следователю Пермякову». Дашь потом в блокнот переписать?
Тот молчал и взирал на арестанта отсутствующим взором.
– Кормухин, проблема не в том, что Рожин это говорил, а в том, что ты это записывал. Ты разве не взял бы, если бы к тебе в кабинет завалился мужик с таким устройством между ног?
Кормухин, еще до приезда в тюрьму давший себе слово оставаться мудрым и спокойным, ничего не ответил. Но через минуту выяснилось, что Пермяков быстро настраивается и на такую волну.
– А что вам здесь не нравится? – не выдержал «важняк».
– Напротив, мне здесь все очень нравится, – возразил Сашка. – Во-первых, следователь областной прокуратуры внес в уголовное дело данные о существе проведенных оперативно-розыскных мероприятий, сопряженных с провокацией взятки. А во-вторых, Кормухин… Диктофоном это «устройство» называется, диктофоном…
Просмотрев все документы, Пермяков с удовлетворением на лице оттолкнул их от себя.
– Писанина она и есть писанина. Роман почитал, аудио послушал. А кино нет никакого посмотреть?
Кормухин собрал бланки и вложил в папку. Он не просто вложил. Он нашел то место, куда следует вложить. Александр быстро бросил взгляд на дело. Следователь уложил документы в дело, поместив их между протоколом заявления Рожина, которое было пронумеровано как шестая страница, и протоколом задержания его, Пермякова, которое пронумеровано не было.
– Александр Иванович. – Он был спокоен, но на сей раз это было вызвано не уверенностью, а раздумьем. – От адвоката вы отказались. И сейчас отказываетесь давать показания. Что мы запишем? Статью пятьдесят первую Конституции вы знаете хорошо. Так и запишем – отказался свидетельствовать в отношении себя, руководствуясь этой статьей? Подпишетесь или опять ваньку валять будете?
Саша знал, что нужно делать, еще с того момента, когда увидел перед собой стопку бланков.
– Давай подпишу.
Кормухин протянул ему ручку и бланк протокола допроса. Воткнув ручку в бумагу, Сашка продырявил лист.
– Дай дело. Подложу…
Не привыкший к подлостям по отношению к себе, следователь придвинул арестанту дело. Вместо того чтобы поставить автограф, тот неожиданно распахнул дело на месте вложения документов и на верхнем углу бланка протокола собственного ареста быстро вывел – «7». Хорошо вывел, сантиметра на три.
– Ты… – задохнулся Кормухин. – Ты что делаешь?!
– Я дело нумерую, – зло прищурился Пермяков. – Теперь можешь подшивать этот бред, который ты называешь доказательствами, после протокола моего задержания. И объясняй, как это все образовалось в деле после того, как я был водворен в изолятор!
Глядя на огромную цифру на документе, Кормухин стал догадываться о том, почему так долго Пермяков играл в «подкидного дурачка». Изводя следователя, он формировал в нем о себе мнение, как о быковатом «отказнике». Но едва появилась возможность нанести удар, он его нанес.
– Это же глупо, – выдавил следователь. – Глупо… Я объясню ошибку банальной опиской. Ребячество, Пермяков, детский сад!..
– Объясняй, – разрешил Пермяков. – А вот теперь я требую адвоката. И не просто адвоката, следователь Кормухин, а адвоката Генриха Владимировича Яновского. Его телефон двадцать два – семнадцать – сорок. Ты понял, Кормухин? Я требую его через час. Я требую адвоката, но разговаривать с тобой в присутствии другого адвоката я не стану. Это должен быть только Яновский.
У Кормухина дернулось веко, а лицо залилось мертвенной белизной. Он ненавидел сидящего напротив него человека.
– Ты запиши, следователь!! – взревел Пермяков так, что в проеме двери кабинета показалась голова конвоира. – Хватит сопли жевать, записывай имя и телефон! Работай, мать твою…
И улыбнулся:
– Пятьдесят первая отменяется. Я буду говорить.
Вернувшись в камеру, он уселся на нары и посмотрел на пустующее место генерала. Его будет Саше не хватать. И не только потому, что тот научил заместителя транспортного прокурора тогда, когда тому казалось, что учить его более нечему. Просто по-человечески будет не хватать. Как тот и предсказывал, его выпустили ровно через два дня. Не научились еще с оборотнями в стране воевать. Уж чересчур некоторые из них оборотливые…
И улыбнулся:
– Пятьдесят первая отменяется. Я буду говорить.
Вернувшись в камеру, он уселся на нары и посмотрел на пустующее место генерала. Его будет Саше не хватать. И не только потому, что тот научил заместителя транспортного прокурора тогда, когда тому казалось, что учить его более нечему. Просто по-человечески будет не хватать. Как тот и предсказывал, его выпустили ровно через два дня. Не научились еще с оборотнями в стране воевать. Уж чересчур некоторые из них оборотливые…
– Ну, че? – участливо присвистнул сквозь выбитые зубы гаишник. – Доказуху предъявили?
– Откуда пришла доказуха, туда и вернется, – буркнул Пермяков, завалился на спину и стал рассматривать до боли в глазах надоевший потолок.
– А откуда она пришла?
– Из «между ног».
– Не хочешь, не говори, – обиделся гаишник и вернулся к чтению генеральского романа. – Фигня какая-то. Кюхля, Дельвиг… Ну и компания у Пушкина была. Куда тамошние менты смотрели? Не удивительно, что сам вор. Сказки Арины, блин, Родионовны переписывал…
Глава 11
Гонов исчез.
И Струге, и Пащенко уже стали понимать, что последний, кто мог сказать правду о ночной перестрелке шестого июня, утерян безвозвратно. При любых других обстоятельствах можно было в этом усомниться, но после того, как прокурорскую «Волгу» догнал «Форд», сомнений уже не оставалось. Гонов отстранен от следствия – как сказал бы Пащенко. И суда – добавил бы Антон Павлович. Только констатировать это уже не было необходимости. Все было воспринято как должное. Убит Рожин. За ним последовал Зелинский. Стоит ли задумываться о том, почему никто, включая жену и сослуживцев, не знает, где Михаил Гонов?
– Ни одного случайного трупа, начиная с Ефикова, – вздохнул Пащенко, прощаясь с Антоном в понедельник вечером. – Все вписывается в общую схему. Я понимаю Быкова и понимаю Кормухина. Кажется, что все ясно, но прямых доказательств нет. А те, что есть, являются доказательствами лишь тогда, когда есть признание подозреваемых.
– Либо доказательства, доказывающие правоту имеющихся доказательств, – добавил Струге. – Иди, Вадим, у меня жена с ума после гибели Рольфа сходит…
– Да и ты не свеж, – подчеркнул зампрокурора. – Хотелось бы знать, что задумал Сашка, так срочно вызвав Яновского.
– Будет день, и будет хлеб.
Это как бродить по агентствам и выбирать квартиру, не имея денег для ее покупки. Разговор пошел по третьему кругу, поэтому Вадим, не дожидаясь ответа, вышел из квартиры. Да, завтра будет день. Возможно, что будет и хлеб. «Иншалла, – говорят в таких случаях магометане. – На все воля Аллаха».
Антон придерживался иного кредо, поэтому, придя на следующий день в суд, первым делом позвонил Пащенко.
– Вадим, я думаю, у Кормухина с делом какие-то нелады.
– Почему так решил?
– Сашка мог заявить адвоката раньше, однако сделал это сразу после третьего приезда вашего следователя. Вполне возможно, что Кормухин, не сумев склонить Пермякова к даче показаний, стал предъявлять ему документы. Ну, не мне тебе объяснять, как это делается. Мол, что ты вьешься, парень, почитай – все доказано. Пойди на мировую – и возможно условное наказание.
– Но Саня мог вызвать Яновского и раньше! – возразил Пащенко. – Тот ознакомился бы с материалом и, если бы там было «варево», тотчас его бы расхлебал. И не было бы необходимости торчать в камере!
– А это значит, что Пермяков о содержании дела догадывался, считал его неубедительным, но вызов адвоката мог бы Кормухина напугать, и тот подчистил бы дело. Потом в деле могли появиться какие-то нюансы, о которых Сашка не знал до тех пор, пока ваш «важняк» не предъявил ему дело. Одним словом, Пермяков вызвал Яновского именно в тот момент, когда тот сможет работать с делом, исправить которое уже нет возможности.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты оказался прав, – согласился Вадим.
– А сейчас бросай трубку, у меня процесс начинается.
Но процесс не пошел. Защитник потерпевшего по разбою хозяина «BMW» попросил отсрочку заседания в связи с тем, что с утра у него свистит горло и прибывший врач «Скорой» определил очень острое респираторное заболевание. Больничный листок он обязательно предоставит.
– Конечно, – не возражал Струге. – Держитесь. Нас так мало. Копите силы.
Адвоката он видел сегодня утром из окна автобуса. Болезный правозащитник гнал свой «Лэнд Круизер» в сторону областного суда, где у него с утра, по всей видимости, начинался процесс. Труден адвокатский хлеб, нет сомнений. Столько дел для собственного прокорма нахватаешь, что участие во всех процессах просто не представляется возможным.
Алиса ушла в кабинет секретарей приводить в порядок дела. Судебные секретари – как бывалые автолюбители, в минуту свободного времени одни начинают протирать тряпкой стекла, а другие – перекладывать папки и строчить сопроводительные.
Струге и Пащенко выжидали. Они оба уже давно перешагнули тот рубеж, когда энтузиазм заставлял их верить в догмы и бросаться грудью на амбразуру. Опыт осаживал их порыв, свято уверяя в том, что для Пермякова лучше месяцы в СИЗО, чем годы в колонии. Со стороны этих двоих мужчин можно было принять за медлительных, заевшихся жизнью снобов. Диву давался сам Лукин – друг детства за решеткой, а Струге делает вид, что это не тот Пермяков. Быть может, Александр Иванович занял у судьи денег да забыл отдать? Или бабу не поделили? Хотя какую бабу?.. Она у Струге одна.
Игорь Матвеевич Лукин знал, что Струге строг в отношениях с женщинами. Поэтому, когда до него из подвалов одной из адвокатских контор дошли слухи о том, что этот однолюб вместе с Мариным оригинальничал с проститутками в «Огнях Тернова», им овладела полная растерянность. На этот бред можно было плюнуть и растереть, если бы адвокатом, сообщившим эту новость, не был родной брат Игоря Матвеевича, Семен Матвеевич Лукин. Игорь Матвеевич знал, что, в отличие от Струге, чурающегося сторонних интимных связей, брат идеалом не выглядел. Семен Матвеевич, будучи одним из самых удачливых правозащитников Тернова, питал слабость к женскому полу, и сила этой тяги была сродни земной гравитации. Игорь Матвеевич знал, что на этот раз в сети предприимчивого родственника попала Надежда Валерьевна Санина. Лукин-старший дивился успехам младшего брата. Зная, что Санина вполне самодостаточная женщина, имеющая семью и в связи с этим определенные обязательства, он поражался тому, сколь короткий срок понадобился пятидесятилетнему адвокату, чтобы добиться своего.
Полученная от него информация дорогого стоила, поэтому председатель областного суда не задержался эту информацию проверить. Призвав на помощь Сучилова, своего администратора, Игорь Матвеевич первое время не знал, как сформулировать задачу, но потом выход нашел.
– Константин Константинович, есть у меня к вам одна просьба. Серьезная просьба, сразу предупреждаю. Ответственная. Есть у нас такой судья – Ст… Марин. Владимир Викторович Марин. Грамотный судья, вдумчивый. И сразу даже не поверишь в то, что такой человек в состоянии употребить столько спиртного, что в голову приходит мысль поиграть на ресторанном барабане бутылкой.
– На чем поиграть?
– Вот и я о том… Вы очень обязали бы меня, если бы съездили в ресторан «Огни Тернова» и аккуратно разведали, насколько мастерски Марин владеет этим музыкальным инструментом. Знаете, барабанить… Для этого самородком родиться нужно. Фамилию и должность его не нужно называть. К чему? Барабанщик один, а потом будут говорить, что у нас тут целый оркестр. Просто узнайте, что там происходило. Да, чуть не запамятовал. С Мариным еще один судья был. Ну не умеют наши в одиночку гадить. Не умеют. Так вот, мне нужно знать, чем еще прославились эти двое в том ресторане.
Сучилов съездил и вернулся.
– Знаете, – говорил он внимавшему каждому его слову Лукину, – это настолько злачное место, что каждый день там кто-нибудь на чем-нибудь да сыграет. Пьют, дерутся, девок прямо в кабинетах… их… это…
– Я понял. – Лукин дал понять, что он не настолько конченый человек, что не понимает, что можно сделать с девками в кабинетах. – О судьях что-нибудь узнали?
– Узнать конкретно не представляется возможным. Но барабан порвали – это факт. А под утро официанты сметают в кучу разнопарые туфли, зубы и щепки. – Помедлив, Сучилов виновато повторил: – Там каждый день что-нибудь происходит.
Одним словом, ничего конкретного, за исключением туфли, не установлено: Семен говорил, что Марин потерял там ботинок, а Струге потом этот ботинок забрал. Сногсшибательная доказуха, нечего сказать…
Лукин отправил Сучилова восвояси и вызвал Марина. Тот прибыл через два часа, сразу после окончания процесса, и вошел в кабинет председателя, как заговорщик.
– А Струге-то наш не промах! – совсем уж по-свойски сообщил он Лукину.
Лукин знал, что Струге не промах. Он не знал, что Марин лох.