Зеленский Борис Нимфа с Литейного
Борис Зеленский
Нимфа с Литейного
Своим знакомством с баронессой Татьяной Андреевной фон Гольдензак, урожденной Полынцевой, поручик Каштымов был обязан весьма далекому от корысти обстоятельству находиться в полуприятельских отношениях с Николя Шустовским. Получив под Перемышлем свою долю свинца, который пробил верхушку легкого, но, по счастью, не лишил жизни, Каштымов провалялся всю зиму сперва в прифронтовом госпитале, а затем в Питере, в клинике известного хирурга Т. Подлечив поручика, командование сочло необходимым предоставить ему неделю отпуска для восстановления боевого духа, и, завершив нудную процедуру выписки, Каштымов, бледный и исхудавший, как узник Крестов, оказался на Невском, неподалеку от Пассажа. Он не спеша достал портсигар, оставшийся от папеньки, закурил папиросу и похлопал перчаткой себя по ушам, ибо погода была промозглая - все-таки конец февраля. Поручик никуда не торопился, родители Каштымова благополучно отошли в мир иной еще перед войной, и переться в пыльную и пустую квартиру на Васильевском его не тянуло. За три года на австрийском фронте он растерял все петербургские знакомства и теперь прикидывал, кто из приятелей по Горному институту может встретить его с распростертыми объятиями, как это принято у русских после длительной разлуки.
По проспекту, гудя клаксонами, высокомерно проносились авто акционерного общества "Руссо-Балт" и лихачи на "дутиках", преимущественно с господами и дамами в хороших шубах, но среди публики, праздно шляющейся по тротуарам, часто попадались шинели, что напоминало - война в самом разгаре...
Каштымов вспомнил, что в кармане френча наличествует кругленькая сумма, с которой не стыдно появиться в какой-нибудь подходящей ресторации, ибо душа поручика требовала забвения и неги, которые могли принести русскому офицеру только "Смирновская" водка или "шустовский" коньяк. Каштымов махнул перчаткой проезжающему мимо извозчику. Экипаж лихо тормознул, и из коляски ловко выпрыгнул на тротуар Николя Шустовский в офицерском полушубке и отблескивающих в свете газовых фонарей сапогах. Сходство, хотя и неполное, фамилий Николя и знаменитого коньячного коммерсанта было случайным, но фамилия обязывала, и Шустовский поддерживал реноме, употребляя высокоградусный продукт однофамильца в несоразмерном со своим тощим портмоне количестве. Впрочем, изделия г-на Смирнова он тоже охотно употреблял. Большинство хозяев питейных заведений Питера всерьез полагало, что Николя, если не законный наследник, то, по крайней мере, племянник известного на всю российскую империю фабриканта, и посему предоставляли шалопаю достаточный кредит. К чести Шустовского следует отнести то, что он никогда не надирался до такой степени, чтобы не держаться на ногах или не держать своего слова. Неизвестные доброхоты устроили его при генеральном штабе офицером для деликатных поручений, и Николя, как мог, извлекал из своего положения пользу. Душа любой компании, гусар, выпивоха и жуткий бабник; про его амурные похождения ходили по городу легенды. Поговаривали, что как-то на пасху он умудрился совратить фрейлину Вырубову, близкую приятельницу Распутина. Сие, впрочем, Шустовский отрицал с пеной у рта:
- Помилуйте, господа! - объяснял он друзьям. - На кой ляд мне тягаться со старцем? Сила мужская у меня не та, что у Григория, происхождения Шустовские хоть и захудалого, но все же дворянского!
Каштымов и Николя были не то что друзьями, скорее приятелями. Бывали вместе на студенческих пирушках под аккомпанемент непременной гитары с атласным бантом, кратковременно увлекались политэкономией и курсистками из Бестужевки, совершали озорные променады по Невскому, задирая городовых.
- Ишь, дьявол бледный! - хлопая приятеля по плечу, заорал Николя. - А мне говорили, ты - на фронте!
- Был ранен. Госпиталь. А в нем, брат, румянец не появится!
- Что-нибудь серьезное?
- Пустяки, Коля. Уже поправился. Даже вот в ресторацию собрался выздоровление отметить. Почтишь данное мероприятие присутствием?
- Отставить, поручик. Я тебя с собой прихвачу. Бал не бал, прием не прием, но нечто весьма пикантное. Будет весь свет и полусвет. Обещают живые картины, возможны танцы и прочие кренделя. Смекаешь, Алеша?
Он подсадил друга в пролетку и уселся рядом, шикарно заложив, ногу на ногу:
- Гони, Иван, на Литейный. Особняк господина барона фон Гольдензака! и, обернувшись к Каштымову, добавил: - Баронесса - пальчики оближешь! Мила, непосредственна, грациозна, пугливая лань, да и только! Конечно, как всякая женщина, не без коготков, будь здоров!
- А что же барон?
- Изволит ничего не замечать. Знакомый эскулап из морской коллегии на днях по секрету признался, что Гольдензак долго не протянет. Желчные протоки, вроде. Но похоже, это супруга его в могилу сводит. Но я барона понимаю! Татьяна Андреевна - такой аленький цветочек! Цирцея-искусница! Да чего тут рассусоливать, сам увидишь!
Особняк в три этажа был празднично иллюминирован, словно ожидалось прибытие высокопоставленной особы. У парадного прибывающих встречал могучий швейцар, выряженный зачем-то на финляндский манер. В прихожей две молоденькие и кокетливые горничные то и дело появлялись, чтобы принять верхнюю одежду у гостей и с визгом исчезали, когда кто-нибудь из мужчин пытался ущипнуть их за щечку или иную упругую деталь.
Друзья-приятели задержались перед лестницей, ведущей в гостиный зал, у громадного во всю стену зеркала в позолоченной массивной раме. Каштымов заметил едва намечавшиеся залысины у Николя, сказал что-то шутливое, но Шустовский отмахнулся, хохотнул и побежал наверх. Поручик провел костяшками пальцев по щеке, отметив проступившую после утреннего бритья у госпитального еще парикмахера щетину, и вдруг отшатнулся в неподдельном ужасе: вместо родного и знакомого до последней родинки собственного лица на него в упор пялил глаза-буравчики, мало просто сказать, неприятный тип. Во-первых, он был в больших летах, нежели Алексей Дмитриевич, во-вторых, широкий в крупных порах нос свекольного цвета наводил на мысль, что его обладатель может дать сто очков вперед по части употребления спиртного самому Николя Шустовскому, в-третьих, а вам бы понравилось, если из зеркала, кое обязано правдивым образом сообщать, что именно надлежит поправить в вашем туалете и где следует запудрить невесть откуда вылезший прыщик, пристально и с явной заинтересованностью наблюдает за вами незнакомый господин уголовного склада?!
Поручик мог поклясться, что никогда прежде не видел своего визави. Тем временем рожа в зеркале оскалилась, задрожала, заструилась и исчезла вон. Некоторое время после этого зеркало было пустым, вернее, в нем отражались и противоположная стена в старинных подсвечниках стиля ампир, и нижние ступени спускающейся в прихожую лестницы, застеленной мягким персидским ковром; одного только не было - бледного, как смерть, лица Алексея Дмитриевича. "Что за наваждение!" - прикрыл глаза ладонью поручик.
- Алекс! - раздался сверху голос Николя. - Тебя ждут!
Каштымов опустил руку. Все было в порядке: из зеркала на него глядели знакомые серые глаза. Стряхнув оцепенение, он быстрым шагом поднялся на второй этаж. В гостином зале было людно, как на Дворцовой площади во время коронации. Под приятную, но незнакомую музыку, кою производил небольшой духовой оркестр в дальнем углу, пары, преимущественно молодежь университетского возраста, кружили по навощенному паркету, тесно прижимаясь друг к другу.
- Что за новости? - полюбопытствовал шепотом Алексей у приятеля.
- Чудо это, братец, заморское. Из Аргентины. Танго зовется Прелестно, не правда ли?
В этот момент к ним подошла молоденькая женщина с неправильными, но очень милыми чертами лица. Чуть тронутые помадой губки были капризно надуты, как будто их владелица за что-то сердилась на молодых офицеров. На женщине было темное платье с низким декольте спереди, кое позволяло нескромному взгляду узреть довольно привлекательную картину. Каштымов не избежал искушения и имел честь лицезреть крепенькие, как антоновские яблоки, груди. Можно было догадаться, что их вид наверняка заставил не одно мужское сердце встрепенуться и забиться быстрее.
- Коленька, представьте вашего друга, - чуть картавя произнесла женщина.
"Милый голосок и сама мила!" - мелькнула подходящая к случаю мысль у поручика, отвыкшего после госпитального отшельничества от дамского общества.
- Алексей Дмитриевич Каштымов, мой товарищ по Горному. Воевал, до сего дня находился на излечении в госпитале у Т.
- Боже мой, где это вас? - ужас в глазах женщины был искренним, и Алексей был благодарен ей за этот ужас и сострадание, проскользнувшие в голосе.
- Под Перемышлем! Австрияки старались отправить меня к праотцам, но, как видите, им это не удалось...
- Милый мой, пойдемте к дамам. Они будут рады послушать ваши одиссеи!
Через четверть часа, выручив поручика из цепких рук женской половины сего приятного общества, Николя отвел приятеля к широкому подоконнику и, нимало не смущаясь, уселся на оный, ловко выхватил из портсигара папироску и вскоре уже пыхтел ею по сторонам:
- Ну как тебе нимфа с Литейного?
- Николай, оставь свои мифологические сравнения. Дама как дама! В обращении приятна, не скрою, но...
- Подожди. Хочешь пари на ящик шампанского, она ангажирует тебя на сегодняшнюю ночь?
- Прекрати говорить гадости. Не знай я тебя столько лет...
- То что? На дуэль вызовешь, пехота? - подмигнул Шустовский. - Или в отхожем месте морду набьешь?
- Не ерничай, Николай. Ты же знаешь, как я отношусь к подобного рода разговорам и выходкам!
- Вот уж не думал, что ты после фронта останешься институткой! Ну ладно, не буду, не буду. Но можешь быть уверен, баронесса - исключительная во всех отношениях женщина! Если говорю, значит, знаю! - Он снова подмигнул. - Небось, после пресных девиц милосердия Татьяна Андреевна показалась тебе ангелом небесным?
Каштымов не проповедовал аскетизм, и, конечно, в госпитале у него наметился легкий роман с женщиной на несколько лет старше, довольно экзальтированной особой, жаждавшей возложить на алтарь милосердия не столько свое доброе сердце, сколько щедрое лоно. К концу пребывания Алексея Дмитриевича в послеоперационной палате амурные приключения в духе Габорио ему порядком наскучили, и он с нескрываемым удовлетворением оборвал затянувшуюся связь. К тому же оказалось, не только его одного дарила своими ласками любвеобильная матрона. Николя, надо отдать должное его проницательности, попал в точку.
- Право, Николай, брось все опошлять! - возмутился Каштымов.
- Ишь, обиделся, голубчик сизокрылый, - ответил Николя, делая глубокую затяжку и пуская кольца. - Но я кожей чувствую - Танюша на тебя глаз положила.
И это уменьшительное "Танюша" сказало Каштымову больше, чем все остальные сальности, отпущенные Шустовским за целый вечер.
- Немедленно едем домой! - воскликнул Алексей Дмитриевич и подхватил пошляка под твердый локоть.
- Господа! - раздался столь милый сердцу поручика голос. - Прошу к столу! Столовая на первом этаже. Мой дорогой супруг сегодня утром не поленился навестить Елисеева, так что все свежее: семужка, расстегаи, уха по-монастырски и прочее...
Расходиться гости начали где-то за полночь. Барон отправился почивать в половине одиннадцатого, сказавшись усталым. По какой-то не ясной для него самого причине Алексей Дмитриевич уходить не спешил. То ли слова Шустовского, то ли таинственная улыбка, время от времени пробегавшая по пухлым губкам баронессы, то ли загадочное поведение зеркала, то ли все вместе сыграло роль, но в поручика вселился проблеск надежды, томительное предчувствие чего-то затаенного и страстно желаемого. И его ожидания странным образом подтвердились, когда Каштымов совсем уж было собрался уходить. К нему подошла горничная и, сделав книксен, вручила записку: "Я Вас не отпускаю. Жду в Зеленом зале в два часа. Т.".
Николя, заметив клочок записки в судорожно сжатом кулаке поручика, победно заржал:
- Итак, я был прав, Алеша!
Вместо ответа Каштымов спросил в свою очередь:
- Если ты так догадлив, изволь сообщить другу, где у Гольдензаков Зеленый зал?
- Ну брат, тебе подфартило! На моей памяти ты второй! Поднимешься на третий этаж, пройдешь галерею по левой стороне и упрешься в дверь, обитую темно-зеленым бархатом. Смотри не перепутай! Возле двери еще статуя арапчонка с блюдом. Впрочем, скорее всего тебе дадут провожатую. О'ревуар, поручик! Желаю успешно провести наступательную кампанию! В духе генерала Брусилова! - он вновь подмигнул и принялся нашептывать что-то на розовое ушко горничной. Наконец угомонился и отправился домой, выкрикивая шокирующие всех верноподданнические лозунги.
Минут через десять Алексей Дмитриевич в сопровождении Ксюши (ожидая назначенного часа, он не только узнал имя горничной, но и успел ознакомиться с душещипательной историей ее появления в столице) подошел к указанной Шустовским двери. Что ждало его за ней? Бурная фантазия молодого человека рисовала картины, могущие устыдить даже прожженного писаку вроде Арцыбашева. Огонь страсти пылал в душе Алексея Дмитриевича, но не той нежной страсти, присущей трепетным девушкам на выданье в предвкушении замужества, и не только скотского вожделения, на кое способны в плену инстинкта натуры низкие и бездушные, а страсти роковой, страсти всепоглощающей, во имя которой писались бессмертные симфонии и сонеты, открывались новые острова и материки, сражались насмерть на дуэлях...
Каштымов слышал, поднимаясь вслед шуршащей юбке горничной, свое гулкое сердце. Ему представилось, что девушка тоже слышит этот стук, и было неприятно сознавать, что Ксенья, видимо, в курсе хозяйкиных дел и не первого сопровождает на ночное свидание.
- Барыня! - тихо позвала Ксенья в замочную скважину. - Алексей Дмитриевич!
Дверь отворилась, пропуская Каштымова. В отличие от гостиного. Зеленый зал был гораздо меньше и вследствие этого гораздо уютнее. Дополнительное очарование ему придавали свечи в канделябрах, укрепленных по стенам. Ничего зеленого в зале не было, очевидно, название свое он получил по цвету обивки входной двери. Несколько кресел с изящными спинками притаились в простенках между высокими и узкими окнами, за которыми пронзительно гудел февральский ветер. Он раскачивал фонари на Литейном, фонари бросали отблески на потолок. Где-то далеко бухнул винтовочный выстрел. Потом еще один. В Петрограде было неспокойно. Каштымов остановился, прислушиваясь. Более не стреляли.
Татьяна Андреевна в прозрачном одеянии полулежала на медвежьей шкуре у противоположной стены. Рядом с ее очаровательной головкой качался на витом шнуре, свисающем с потолка, какой-то предмет, похожий больше всего на кавалерийский бунчук. Но Каштымов действительную служил в пехотных войсках и в кавалерийских аксессуарах разбирался не шибко. Одно было ясно: при помощи этого хитроумного приспособления баронесса впускала в свою обитель желанных гостей. Такое, видать, имела обыкновение...
Каштымов приблизился к женщине, но от волнения его стало трясти, как в приступе малярии, и он не смог как следует разглядеть ее лицо и ее желанное тело, хотя, как упоминалось выше, на Татьяне Андреевне был костюм одалиски.
- Милая Татьяна Андреевна! - прошептал он горячо. - Еще вчера я и мечтать не смел о встрече с подобной вам женщиной. С первого шага в вашем гостеприимном доме, с первого звука вашего прелестного голоса, с первого взгляда на ваше достойное восхищения лицо, я окончательно сражен, и на этот раз не коварным свинцом, а малахитом ваших очей. Сегодня вечером я умирал бесчисленное количество раз, когда вы отдавали предпочтение не мне, а кому-нибудь из моих соперников, ибо каждого гостя мужского пола я расценивал как будущего соперника, и воскресал снова подобно сказочной птице феникс, когда ваш благосклонный взгляд останавливался на вашем покорном слуге. Татьяна Андреевна, голубушка, боюсь показаться нескромным, но мое сердце принадлежит вам одной и вы можете располагать мною по своему усмотрению в любой желаемый для вас миг. Наверное, ни один человек в мире не любит ни одну женщину так, как люблю вас я. Сегодня среди множества лиц я все время искал только одно, и это лицо дороже мне всех сокровищ аравийских султанов и индостанских магараджей, это лицо - лицо самой прекрасной жительницы Петрограда, ваше лицо, Татьяна Андреевна! Позвольте же в знак того, что моя искренность нашла отклик в вашем сердце, поцеловать вас!
Баронесса качнула головкой и прикрыла ресницами свои чудесные глаза. Поручик опустился на колено и приник губами к губам женщины. От длительного и пьянящего поцелуя Каштымов ощутил головокружение и даже на какое-то время лишился чувств. Прохладные пальчики прелестницы, будто сами по себе, а не по воле хозяйки, скользнули под френч, расстегивая попутно все преграды на своем пути...
Вскоре, избавившись от ненужной в подобных обстоятельствах одежды, любовники предались самой занимательной и естественной из игр, которые приготовила для людей мать-природа. Вначале, едва касаясь друг друга обнаженной кожей, они тушили сообща свечи. И Алексея особенно умиляло то обстоятельство, что любимое существо становилось на цыпочки, чтобы приблизить свои пухлые губки к язычку пламени, и он сам тушил свечу и своим языком заменял ей колеблющийся язычок свечи. После изощренной борьбы языками он сдавался на милость победительницы и нежно прижимал ее тело к своему, истосковавшемуся по настоящему чувству. Все движения Татьяна Андреевна совершала с закрытыми глазами, словно погружаясь в пленительное сновидение, на ее губах застыла таинственная улыбка, будто бы она одна на свете знала что-то особенное и ни с кем не собиралась делиться... Отдавалась страсти с готовностью и смелостью, и Алексей был готов признать, что в искусстве науки нежной она достигла непревзойденных высот, несмотря на очевидную младость...