– Однако ты их увидел, – возразила она.
– И мы все сделаем, чтобы их излечить. Следуя примеру матери, ты стараешься избежать внешних проявлений симпатии. Я намерен научить тебя внутренней свободе.
Она потерла живот:
– Я каждый день буду говорить ему, как сильно его любят. Обнимать и целовать.
Она задумчиво уставилась на почти пустое шоссе. Только иногда тьму прорезали лучи фар.
– Вряд ли мама знала, что поступает неправильно. Когда-то ты сказал, что я всегда печальна. Но вот она – воистину трагическая фигура.
Но Дик был менее склонен прощать.
– Лейни, ты осуждаешь меня за то, что заставил увидеть ее в истинном свете?
Ее глаза были влажны:
– Нет, Дик. Я тебе благодарна.
Машина свернула с шоссе так быстро, что Лейни сначала подумала, что лопнула шина. Дик включил аварийный свет и обнял ее.
– Не хотелось подвергать тебя такому испытанию, но было необходимо разрушить возведенные тобой барьеры.
Он сжал ладонями ее лицо. Большие пальцы скользнули по ее губам.
– Считай это чем-то вроде шоковой терапии.
Она опустила глаза.
– А то, другое? Тоже терапия?
Он медлил с ответом, пока она снова не подняла глаза.
– Нет. Все это потому, что я очень хотел любить тебя. С той минуты, как вошел на школьный двор в тот день. Двадцать семь лет ты была лишена любви. Хотел дать ее тебе, и как можно больше. Это огромная привилегия – дать тебе то, в чем ты больше всего нуждаешься.
И тут он поцеловал ее, касаясь кончика ее языка своим. Лейни ощутила ласку всем телом, вспомнив о том, как они любили друг друга.
С этого момента она твердо знала, что будет тосковать, когда он уедет.
И застонала, когда он оторвался от ее губ. Не от страсти. От безнадежности.
– Дик, ты привязываешь меня к себе. А я не хочу. Боюсь.
– Этот страх вселила в тебя мать. Теперь ты это знаешь.
– Да, но от этого страх не становится меньше.
Он стиснул ее в объятиях.
– Мы прогоним его ласками и поцелуями. Привыкни к тому, что я нужен тебе. Я собираюсь стать для тебя незаменимым. И для Скутера тоже.
Он наклонился и громко чмокнул ее в живот.
Она рассмеялась. Впервые за день.
– Ты так и будешь звать его, когда он родится?
Дик лукаво подмигнул:
– Только если это девочка.
Ему так нравился ее звонкий смех, но его не одурачить. Он видел фиолетовые круги усталости у нее под глазами!
– Ты совсем измучена, верно?
– Вымотана.
Он пересел за руль и притянул ее к себе:
– Нам еще долго ехать. Вытяни ноги. Может, ляжешь на заднее сиденье?
– Нет, – тревожно прошептала она, – я лучше останусь с тобой.
Он что-то проворчал, прежде чем прижаться губами к ее губам. На этот раз еще не погасшее желание вырвалось на свободу. Он целовал ее жарко и крепко. И страсть сдерживало только сознание того, что она утомлена.
Он неохотно поднял голову и пальцем коснулся ее влажных губ:
– Спи.
Она прижалась к нему, положила голову на его плечо. Когда его рука легла на ее живот, она накрыла ее своей.
Та ночь знаменовала разительную перемену в их отношениях. Лейни постепенно стала доверять ему. Они не говорили на эти темы, но ее возрастающее доверие сияло на горизонте лучом надежды. Каждый день приближал их к этому маяку.
В первую неделю января она вернулась в школу. Дик был занят дома. Он работал над очень сложным делом и тщательно готовился к защите. Постоянно находился на связи с клиентом и своими помощниками, которым приходилось выполнять огромный объем расследований. По ночам он корпел над документами. Яростно черкая пером, делал поспешные заметки на полях. Ни одна мелочь не ускользала от него, и все же каждый раз на вопрос Лейни, когда назначен суд, Дик отвечал уклончиво.
Она поняла, как, должно быть, угнетает его необходимость работать в незнакомой обстановке.
– Тебе нужно быть в Нью-Йорке, верно?
– Мне следует быть здесь, с тобой, – отрезал он, подняв голову от бумаг.
– Ты знаешь, о чем я. Уверена, что переговоры с клиентом были бы куда более плодотворны при личной встрече, чем по телефону. Тебе необходимы справочники, которых здесь нет, так что тебе приходится ждать до завтра и просить помощников…
– Я наизусть знаю все свои проблемы, Лейни. И веду самые оживленные перепалки, пока ты в школе, – безуспешно попытался пошутить он.
Она чувствовала себя грузной и жирной. Устала от постоянных судорог в ногах и болей в спине. Устала от того, что распухала прямо на глазах. От вида одежды для беременных ее тошнило. Она ненавидела снимки стройных моделей в модных журналах.
Все ее раздражало. Картина в рамке на стене висела криво, а у нее не хватало энергии ее поправить. Один из учеников сломал ей ноготь, уронив на него коробку с фломастерами. Ей была противна собственная переваливающаяся походка. И в довершение всего она упорно разрушала карьеру блестящего адвоката!
Она не хотела признаваться себе, как волнуется из-за того, что будет после рождения ребенка. Дик покинет ее. К тому времени он устанет от игры. И оставит ее тосковать.
Она хотела ускорить его отъезд, чтобы не изнемогать от дурных предчувствий.
– Возвращайся в Нью-Йорк, Дик, там у тебя все, – рассерженно бросила она. – Я не могу позволить тебе жертвовать своей работой ради того, чтобы оставаться со мной. Я позвоню, как только начнутся схватки, и через несколько часов ты будешь здесь. Если захочешь. Честно говоря, я считаю, что любой мужчина, желающий повсюду сопровождать груду жира, безумен.
Он подошел к ней и присел на корточки перед диваном, на котором она лежала. Взял ее руку и сжал ладонями.
– Кто будет ходить с тобой в школу материнства?
– Первые шесть месяцев тебя здесь не было. Преподавательница заменяла мне партнера.
– И фурия не дает мне об этом забыть, – улыбнулся он, вспоминая первый вечер, когда пошел на занятия с Лейни, и суровую выволочку, полученную за былую небрежность. – Доктор Тейлор назначил меня своим заместителем по обеспечению твоего покоя.
– Это другое дело, – сухо процедила она, вырвав руку. Лейни понимала, что совершенно зря ноет, ведет себя как стерва, но ничего не могла с собой поделать. Пусть хотя бы ненадолго почувствует себя на ее месте. И увидим, в какое настроение придет!
– Буду очень благодарна, если, когда мы в следующий раз приедем на осмотр, ты не станешь вести себя так, словно меня не существует. Пусть я вся распухла и беременна, все же умственных способностей не растеряла.
Но он рассмеялся и привлек ее к себе.
– Сегодня ты в прекрасном настроении! Почему бы тебе не принять перед сном горячую ванну?
– Все гиппопотамы обожают отмокать в воде, – буркнула она.
Его губы дернулись в улыбке, но он хорошо усвоил, когда не нужно сметься.
– Иди! Будешь лучше спать.
Охая и стеная, она сползла с дивана и направилась в ванную. И уже вытиралась, когда Дик открыл дверь. Стукнул один раз, но тут же вошел, боясь, что с ней что-то случилось: слишком долго она пробыла в ванной. А вдруг поскользнулась?
Вокруг них вился пар. Оба в молчаливом изумлении смотрели друг на друга.
– Ты так прекрасна, Лейни, – хрипло выговорил он.
Даже со своим набухшим животом она влекла его больше, чем любая другая женщина.
Бесполезно тянуться за полотенцем, чтобы прикрыть раздавшееся тело. Оставалось стоять под его взглядом, скользившим по ее наготе. Она не верила его словам, но так в них нуждалась!
– Ты все еще считаешь меня прекрасной?
– Очень. А ты себя таковой не считаешь?
– Ты не…
Она осеклась и отвела глаза.
– Занимался с тобой любовью?
Она содрогнулась.
– Тебе необязательно объяснять.
– Не хочу, чтобы ты думала, будто я ожидал этого из-за того, что случилось в Талсе.
– Я стыжусь того, что произошло.
Он шагнул к ней, положил руки на плечи, вынуждая себя не сводить глаз с ее лица, а не любоваться прелестями женственных форм.
– Ты отвечала мне как страстная, чувственная женщина. Тебе нечего стыдиться и не за что извиняться.
Она с трудом сглотнула и едва слышно ответила:
– Я думала, моя агрессия внушает тебе отвращение.
Вот тут он не выдержал и рассмеялся искренним, тихим, раскатистым смехом, отдавшимся в ее ухе, когда он прижал ее щеку к своей груди.
– Вот уж нет, любовь моя, вот уж нет, – серьезно шепнул он, отстраняя ее. – Ты закончила?
Она слегка задыхалась после столь крепких объятий. Было нечто греховно-возбуждавшее в том, что она голая, а он полностью одет! Соприкосновение кожи с шершавой тканью воспламенило крохотные искорки желания по всему телу.
– Я… каждый вечер втираю в живот лосьон, – пояснила она, втайне желая, чтобы сердце немного успокоилось. – Вроде он препятствует возникновению растяжек.
– Ложись на кровать. Я сам вотру тебе лосьон.
Через несколько минут он лег рядом в одних плавках и с бутылкой лосьона в руке. Она не посчитала нужным надеть ночную сорочку, поскольку лосьон оставит пятна. Сейчас только мягкий янтарный свет ночника окутывал ее. Она удивлялась собственной нескромности, но не слишком. Излишняя застенчивость сейчас казалась глупой.
– Я говорила, что мне нравятся твои волосы? – спросила она, когда он щедро налил лосьон в пригоршню и стал втирать в туго натянутую зудящую кожу живота.
– Седые волосы? У тебя пристрастие к старикам?
– Ты не старик! Когда они начали седеть?
– Лет в двадцать пять. Как у отца. К пятидесяти годам его волосы были совершенно белыми.
Его руки творили настоящее волшебство массажа. И надавливали ровно настолько, что усталость и сварливость куда-то исчезли под его успокаивающими прикосновениями. Ее веки отяжелели, и она почти заснула, когда он объявил:
– Все!
– Ты не натер мне груди! – выпалила она и широко раскрыла глаза, поняв смысл собственных слов. Дик с любопытством уставился на нее.
– Неважно, – поспешно заверила она. – Я могу пропустить один вечер.
Она попыталась натянуть на себя одеяло, но он поймал ее руки.
– Ты втираешь лосьон в груди?
Она прикусила губу, хотя понятия не имела, какие муки желания доставила Дику своими неосторожными словами.
– На груди тоже могут появиться растяжки.
– Мы не можем этого допустить – решил он, плотоядно улыбаясь, и, налив в пригоршню еще лосьона, растер между ладонями.
Он растирал обе груди одновременно, а Лейни закрыла глаза и затаила дыхание, изнемогая под сладкой тяжестью восхитительных ощущений.
Его руки были теплыми и скользкими от лосьона. Ее груди наполнили его ладони. Он поднимал их, сжимал, взвешивал, увлажнял кожу. Сильные тонкие пальцы выдавливали неглубокие ямки в сливочно-белой плоти.
– Жаль, что не поручила мне эту работу с самого начала, – выдохнул он. Темно-розовые кончики ее грудей живо отвечали на его ласки. Забыв о первоначальной цели, он стал легонько пощипывать ее соски, пока они не затвердели. Когда она прохрипела что-то, напоминающее его имя, он стал прикусывать соски губами.
Лейни судорожно выгнулась и жадно запустила пальцы в его волосы. Он стал сосать и обводить языком сосок, пока она не начала извиваться под ним. Руки сами собой поднялись и стали вновь знакомиться с тугими мышцами его спины, жесткой канавкой позвоночника, углублением на талии и тугой упругостью ягодиц.
– О боже, Лейни! Я снова хочу тебя, – простонал он, целуя ее груди. – Помнишь, каково это, когда мы вместе? Когда я вхожу в тебя?
– Да-да, – выдохнула она.
Помнила слишком хорошо, и тело тоже помнило. Жаждало, чтобы он снова ее наполнил.
Его рука скользнула вниз по ее бедру, по шелковистой внутренней стороне. Палец очертил мягкий треугольник и с бесконечной интимностью коснулся ее.
– Я целовал тебя там. Помнишь? И здесь.
– О да, – вздохнула она и, повернувшись на бок, вжалась бедрами в твердый бугор его мужественности.
С отчаянием, граничившим со свирепостью дикаря, он приподнялся, чтобы поцеловать ее губы жадным, жарким поцелуем. Они впились губами друг в друга, словно изголодавшиеся – в кусок хлеба. Лейни почти чувствовала, как кипит кровь в его жилах.
Но тут он внезапно откатился на спину, стиснул зубы, торопливо сорвал с себя плавки и швырнул на пол. Самообладание дорого ему давалось.
Немного отдышавшись, он повернулся к ней лицом и стал нежно обводить ее губы кончиком языка и стирать тревожные морщинки на лбу.
– Мы не можем, Лейни.
Она с безмолвной обидой уставилась на него.
– Ты же знаешь, как я этого хочу!
Но она по-прежнему молчала.
Он взял ее руку и притянул к своей плоти, все еще твердой и пульсирующей жизнью.
– Я хочу тебя. Но когда мы в следующий раз будем любить друг друга, нужно, чтобы все было идеально. Не желаю сдерживаться. Беспокоиться, что могу повредить тебе или ребенку. Хочу для нас обоих чего-то большего, чем просто оргазм. Хочу слиться с тобой не только телом, но и душой. Хочу ощутить единение, как в ту ночь, в Нью-Йорке. Чужие и одновременно знакомые друг другу люди. Все равно что прийти домой. Наконец.
Он коснулся ее щеки.
– Понимаешь?
Она понимала. И с блестящими от слез глазами кивнула:
– Да.
Отстранив ее руку, он сначала поцеловал ее пальцы, а потом – губы. Накрыл одеялом их обоих. Еще долго после того, как Лейни услышала его мерное дыхание, лоно казалось заполненным и растянутым. Ощущения были не физическими, а скорее духовными. Что-то вроде радости, любви бурлило в ней, как лава в готовом извергнуться вулкане.
Она наслаждалась непривычным чувством. Но и пугалась его. Оно делало ее уязвимым. Но слишком восхитительным, чтобы от него отделаться.
– Все идет несколько быстрее, чем я предсказывал, – объявил доктор Тейлор на следующий день. Дик забрал Лейни из школы, – теперь он отвозил и привозил ее с работы, потому что не хотел, чтобы она сама водила машину, – и они отправились на осмотр.
– Похоже, вы родите раньше назначенного срока.
Дик сжал ее руку. Она ответила робкой улыбкой.
– Но ничего дурного в этом нет? – спросила она доктора.
– Нет-нет! – заверил тот. – Вы не набрали лишний вес, а плод очень велик.
– Лейни грозит опасность? – осведомился Дик, пронзая его взглядом, приводившим в ужас свидетелей.
– Нет, но я требую от нее чрезвычайной осторожности. Пусть возможно больше лежит с поднятыми ногами, когда приходит домой из школы. И не переутомляется.
Он глянул на Дика и откашлялся.
– Возможно, следует воздержаться от… ну, вы понимаете.
И Дик и Лейни покраснели, вспомнив, что случилось прошлой ночью.
– Конечно, – заверил Дик с серьезностью нашалившего озорника в воскресной школе.
– Увидимся на следующей неделе, – сказал на прощанье доктор.
Он сильно ошибался, если считал, что его предостережения облегчат жизнь Лейни. Наоборот, они сделали ее жизнь невыносимой. Дик хлопотал над ней, как мать-наседка. Он едва позволял ей самостоятельно почистить зубы. Доводил до умопомрачения, требуя быть осторожной в школе, а во время перемен даже парковал машину на противоположной стороне, чтобы наблюдать за школьным двором. И упорно игнорировал ее мольбы успокоиться.
Через три дня такой заботы она оставила учеников на попечение другой преподавательницы, которую крайне веселила ситуация, и решительно направилась через дорогу. Рывком открыла дверь машины и объявила:
– Дик, ты смешон. Все, включая меня, считают тебя психом.
– Почему ты подняла этого ребенка на качели?
Она яростно топнула ногой.
– Ты не слышишь, что я говорю?
– Это пальто достаточно теплое? Не хочу, чтобы ты подхватила простуду.
– Ладно, ты сам напросился.
– Куда ты идешь? – не выдержал он, открыв дверь, после того как Лейни ее захлопнула и, кипя гневом, пошла обратно.
– Вызвать полицию.
– И что ты им скажешь? Что твой муж беспокоится о твоем здоровье, даже если тебе на него наплевать?
– Я скажу, что извращенец в одном тренче слоняется у начальной школы. Могу добавить, что у него смешной выговор янки. Поверь, они в два счета будут здесь.
Он вернулся домой после пробежки за несколько минут до перемены в школе, накинул попавшийся под руку тренч и выбежал из дома.
Теперь он уставился на свои голые ноги, высовывавшиеся из четырехсотдолларового пальто, и виновато хихикнул.
– Эксгибиционист? Собираешься сказать им, что поймала эксгибициониста?
Он расстегнул пояс пальто и широко развел руки.
Лейни ахнула, сначала от ужаса, потом от облегчения. На нем были шорты и майка.
Дик умирал от смеха.
– Напугал тебя? Иди-ка сюда!
Он закутал в пальто их обоих и прижал Лейни к себе.
– Ты единственная, перед кем я буду обнажаться, – прорычал он ей на ухо. – Как только получу шанс!
Она вдохнула аромат его цитрусового одеколона и здорового пота.
– Я по-прежнему считаю тебя дурнем.
– И ты права. Там, где дело касается тебя и Скутера, я веду себя как человек, у которого совершенно не осталось мозгов. Боюсь, это проклятие отцовства. Тебе просто придется со мной мириться.
Мирился же он с ней, за что заслуживал ранга святого. После истории с тренчем он воздерживался от приездов в школу, но по-прежнему отслеживал каждое ее движение, чем безмерно раздражал. Кроме того, Лейни плохо себя чувствовала. Передвигалась тяжело и напоминала себе моржа. А доктор Тейлор повторял наставления и предупреждения так нудно, что ей хотелось закричать.
Вся ее досада выливалась на Дика, который выносил взрывы дурного настроения с достойной восхищения сдержанностью. Единственным, что выводило его из себя, были ее постоянные требования уехать из Арканзаса и вернуться в Нью-Йорк, где его ждал большой и сложный процесс.