Пока гости садились в «Мерседес», Джон успел спросить Наташу:
— Как она тебе?
— Будем дружить.
На самом деле Джейн не вызывала у нее ни отвращения, ни раздражения. Миссис Биркин была открытым и наивным человеком: все, что она делала, делала от души и обстоятельно. Сама не всегда понимала шутки и удивлялась, почему кто-то не смеется над ее остротами. Удивлялась по-детски и при этом хлопала ресницами. А еще она умела любой разговор перевести на интимную сферу.
— В Нью-Йорке мы временно, — рассказывала миссис Биркин новой подруге, — а так в Вашингтоне живем. Здесь у нас командировка при секретариате ООН — мистер Биркин одного африканского представителя обрабатывает на предмет смены руководства его страны, где есть нефть и алмазы. Ты представляешь, муж меня с этим африканцем познакомил, и у того, как меня увидел, аж глаза кровью налились. Мы потом с ним встретились пару раз. Он хотел еще встречаться, но я сказала: «Когда станешь президентом в своей Африке, тогда хоть каждый день».
— А что мистер Биркин по этому поводу думает?
— По поводу секса? Ничего не думает, ему не до того. Он политикой занимается и разведкой.
В России ее звали Зиной Пахомовой. Джиной стал называть сбежавший от бандитов адвокат Яков Брук. Имя Джейн Зинаида придумала себе сама. Она казалась себе настоящей американкой и удивлялась тому, почему люди, пришедшие к ней в банк, очень долго рассматривают табличку на дверях ее кабинета, а войдя внутрь, интересуются, когда придет миссис Биркин.
— Дело в том, — объяснила наивной приятельнице Наташа, — что одна Джейн Биркин уже есть на свете, причем весьма известня. Она — англичанка, певица, снявшаяся во многих французских фильмах.
— Ты не врешь? — не поверила бывшая Зина.
— А зачем? Мне один сокурсник подарил диск с ее песнями, одна из которых была очень популярной. Римский папа даже наложил на нее проклятие. Песня назвалась «Я тебя люблю, ты меня тоже нет». Тот сокурсник считал, что я на нее очень похожа.
— А-а, — изобразила пробуждение памяти Джейн, — это такая, с лошадиной внешностью?
Себя она считала красавицей, и Джозеф Биркин всячески поддерживал супругу в данном убеждении.
Судя по всему, работа в банке не очень утруждала ее. К тому же ходить в офис каждый день никто не заставлял — клиенты из России всегда за пару суток предупреждали звонками о своем возможном визите. В случае необходимости присутствия в банке по другому поводу миссис Биркин также извещали звонками. Когда Наташа удивилась такому демократичному графику работы, Джейн ответила, что ею просто очень дорожат, так как основные клиенты банка — граждане России, в силу разных причин скрывающие свои доходы: депутаты, губернаторы, чиновники и даже один начальник регионального ГИБДД.
Джейн приезжала к Наташе почти ежедневно, считая, что оказывает неоценимую помощь в подготовке вечеринки, а на самом деле просто поболтать. Говорить же девица могла долго. И еще она очень любила французское шампанское.
Хозяйка дома и гостья уже час сидели у стойки и мило беседовали. Хотя говорила и пила шампанское в основном Джейн, Наташа слушала, поднимала свой бокал, касалась им бокала миссис Биркин, а потом ставила обратно на стойку.
— Я тогда не знала, кто тот мужик в России. А потом мне наш управляющий сказал, что этот клиент чрезвычайно важен для нас, потому что он сенатор, и поручил мне отслеживать все движения на его счете: откуда приходят средства, куда мы их переправляем, сколько владелец снимает наличных и в каких странах… На вид такой плюгавенький мужичонка, но одет хорошо. Предложил мне недавно как-нибудь обсудить наше сотрудничество в каком-нибудь заведении на мой выбор. Вот я и думаю, соглашаться или нет. Может, его в «Масу» пригласить? То есть чтобы он меня пригласил. Я там не была ни разу. Хоть и японский, зато самый дорогой в Нью-Йорке ресторан. А что, сенатор не обеднеет, у него только в нашем банке почти полмиллиарда…
Зазвонил мобильник Наташи, лежавший на стойке. Она взял телефончик и посмотрела на экран. Вызов шел из России, но не от мамы. Мама вообще редко звонила сама — за месяц их разлуки не более трех раз. Зато дочка каждое утро после завтрака набирала ее номер: мама в то время как раз возвращалась с работы.
Наташа прижала мобильник к уху.
— Слушаю вас.
Ответом ей было молчание.
— Это Наташа, говорите.
— Как дела? — услышала она женский голос и не смогла узнать его.
— Да вроде идут.
— А у нас тут все плохо… У вас там в Америке сейчас день или ночь?
— Скорее вечер.
— А у нас ночь. У нас тут всегда ночь и никакого просвета. Марину Степановну похоронили. Не забыла такую?
Только сейчас Наташа сообразила: звонит Светлана Томина, работавшая вместе с ней в аналитическом отделе фонда. Но раньше Света всегда была веселой, и голос у нее был звонкий, восторженный, а теперь звучит глухо и печально.
— Помню, конечно. И про Марину Степановну мне все известно. Я переживаю.
— А я на похороны не ходила, потому что и так нервы ни к черту. Меня же тоже в камере шестнадцать дней продержали… Врагу не пожелаешь такого! А главное — за что? Что мы такого сделали? Кое-кто из наших ходил на кладбище, но там столько народу было… Полиция все оцепила, а потом решили не пускать никого, якобы чтобы не разнесли другие могилы. Потом какие-то с плакатами пришли. А раз плакаты — значит, митинг, и начали всех разгонять… Ты про Грановского уже знаешь?
— А что с ним?
— Значит, не доложили еще. Он умер. Вернулся домой из следственного изолятора, лег поспать и во сне… Сердце не выдержало. Тело его мамы рядом на полу нашли. Видимо, подошла, увидела, что сын мертвый, и… Максим же у нее поздний ребенок. Отец его рано умер, мама ребенка одна воспитывала.
— Ужас какой… — прошептала Наташа.
А Томина не слушала ее.
— Я бы уехала куда-нибудь, но с меня подписку взяли, что обязуюсь не покидать пределы города. Вчера на очередной допрос вызывали. Я спросила, можно ли на дачу ездить, та в сорока километрах от города. Разрешили. Буду там жить, пока тепло и дожди не начались. Хоть на сорок километров, да подальше от того кошмара, в котором оказалась… И потом, за рулем мне спокойнее…
Света была заядлой автомобилисткой, до замужества даже в раллийных гонках участвовала.
— А вчера мистера Хейза встретила. Машину паркую во дворе, вышла уже, а рядом «девятка» неприметная. Мимо прошла, но показалось, что вроде лицо знакомое мелькнуло. Обернулась, смотрю — начальник нашей службы безопасности. В тех же самых солнечных очках, что он носил постоянно. «Рейебен»-авиатор, помнишь?
— Помню, — ответила Наташа, после известия о смерти Грановского не понимавшая, при чем тут чьи-то очки.
— Я его спрашиваю, как дела. По-английски, разумеется. А мистер Хейз на чистом русском отвечает: «Вы, девушка, ошиблись. Я в этом доме живу, сейчас жена выйдет». Только я-то вижу, что это он, и меня тоже узнал. А главное, нет в нашем доме ни у кого такой «девятки», я ж все машины во дворе знаю… Зачем врал? И зачем раньше всех уверял, что по-русски не понимает?
Томина замолчала, а потом из трубки донесся вздох. И снова наступило молчание.
— Света, не переживай, подожди немного, — постаралась утешить ее Наташа. — Мы с мистером Хадсоном тоже не сидим на месте, стараемся как-то помочь, облегчить вашу участь. Крепитесь — все будет хорошо.
— Вам-то наверняка хорошо и сейчас, а нам-то всем каково! У меня сына в школе другие дети уже спрашивают: «А правда, что твою маму в тюрьму посадили?» Мальчик и сам переживает, а ему восемь лет всего. Каждое утро просыпается и бежит меня обнимать. «Мамочка, ты здесь?» — кричит. Как представлю, что меня посадят, а когда выйду, он уже школу заканчивать будет… Я ему уже совсем чужой стану!
Света заплакала.
— За что вас всех сажать? — попыталась успокоить бывшую коллегу Наташа. — Вы же лично противозаконного не делали, ни у кого из вас не было права финансовой подписи, вы исполнители, ваше дело бумажки перекладывать…
— Тебе хорошо там такой отважной быть, а каково нам здесь, ты подумала?
И тут же в трубке пошли гудки.
Настроение было испорчено.
— Я вообще-то к японской кухне абсолютно равнодушна, — как ни в чем не бывало продолжала бывшая Зина. — И потом пусть этими палочками сами японцы ковыряются где хотят. Мне шашлыки больше нравятся. И почему американцам не пришло в голову открыть на Манхэттене самую дорогую в мире шашлычную?
Возле универмага «Генри Бендель» на Пятой авеню Джон остановил машину, сказав, что сумочку лучше подыскать здесь. «Генри Бендель» серьезный бренд, все-таки универмагу уже сто двадцать лет, и с каждым годом он становится все популярнее. Здесь хотя и дороже, чем в других магазинах, зато качество не подвергается никакому сомнению.
Мистер Хадсон сам предложил ей отправиться по магазинам, чтобы развеяться. И не только для этого. Он решил купить супруге нечто особенное, в чем та встречала бы гостей. А сумочка, разумеется, только предлог, чтобы затащить ее в ювелирный салон «Генри Бенделя» — не станет его жена встречать гостей в собственном доме с сумочкой через плечо.
Наташа позвонила ему, желая рассказать о звонке Томиной, но оказалось, что Хадсон уже знает о смерти Грановского, просто не сообщал — не хотел расстраивать. Тогда Джон и сказал, что надо подобрать Наташе что-нибудь из одежды для вечеринки. И про сумочку.
Но в универмаге повел ее не к отделу аксессуаров, а в ювелирный салон. Там сияли светильники, вероятно для того, чтобы драгоценные камни на украшениях сверкали еще ярче и переливались всеми возможными цветами. В салоне было пусто, у витрины стоял лишь один человек и беседовал с продавщицей. Мужчина был высок ростом и опирался на трость.
— Что-нибудь стоимостью около трех тысяч, — произнес покупатель в тот момент, когда Наташа проходила мимо.
К ним подошла другая продавщица, мулатка, и принялась разглядывать мистера Хадсона. Затем поинтересовалась:
— Что вы хотите приобрести?
Джон обернулся к Наташе, усмехнулся и произнес по-русски:
— Полкило колбасы.
— Работники наших салонов издеваются более изысканно, — ответила Наташа. — Они спрашивают мужчин: «Вы ищете подарок для любимой женщины или для жены?»
Услышав незнакомую речь, продавщица напряглась: возможно, ей повезло, и в салон забрели русские? Не эмигранты, а самые настоящие, о расточительности которых сообщают в телевизионных новостях и пишут в газетах.
— Вы из России? — с надеждой спросила мулатка.
— Да, — кивнула Наташа.
— Мы из Асбери-парка, — сказал Джон.
И оба рассмеялись.
Мужчина с тростью обернулся на их смех.
— Вы скажите конкретно, что вас интересует, — обратилась к нему обслуживающая его продавщица.
А мулатка вздохнула:
— Вон тот инвалид сам не знает, чего хочет. Сказал бы сразу, что денег нет, я бы посоветовала поехать в Гарлем: там на каждом углу ему предложат полукилограммовую цепь за тысячу или пятикаратный бриллиант за девятьсот девяносто девять баксов.
Высокий покупатель, опираясь на трость, похромал к стеллажу, за стеклом которого сверкали сапфиры и изумруды. Остановился рядом с Наташей, потом посмотрел на Джона и поздоровался:
— Добрый день.
Мистер Хадсон кивнул в ответ и спросил:
— Для девушки подарок ищете?
— Если бы… — усмехнулся мужчина. — Нет, для мамы — ей пятьдесят пять через неделю исполняется. Хочется подарить что-нибудь эдакое, а на военную пенсию не разгуляешься.
— А страховка по ранению? — спросил Джон.
— Я возмещения два года ждал, да и страховка не шибко, чтобы… По кредитам рассчитался, квартирку в Вест-Сайде снимаю, это тоже недешево. Хорошо, что не женат, а то…
— Не женат — это плохо, — возразила Наташа. — Неужели трудно найти девушку, которая полюбила бы героя?
— Было бы не трудно, давно бы встретил. Только догнать ее с палочкой все равно не смог бы.
Джон кивнул, посмотрел на трость и, протянув руку, представился:
— Джон Хадсон.
— Майор Хендерсен, — произнес мужчина, отвечая на рукопожатие.
— А я — Наташа. Сейчас мы что-нибудь подыщем вашей маме.
Джон обернулся к продавщицам:
— Отдыхайте, девушки, мы как-нибудь сами.
Втроем стали рассматривать сережки, так как новый знакомый решил подарить маме именно их.
— Мне нравятся вот эти, — показала Наташа, — с изумрудами.
— Мне тоже. А вот моему кошельку — нет, — вздохнул мистер Хендерсен.
— Вы где служили? — спросил Джон.
— Сначала в палубной авиации, потом год в Афганистане. Перед самым отпуском сбили. Успел катапультироваться, но это произошло над горами, приземление было неудачным, сломал ногу. Трое суток выбирался, пока меня вертолет не обнаружил. Думал, вернусь в строй, однако кость плохо срослась… Надеялся, что оставят в наземной службе, но уволили подчистую. Хотел устроиться в главный штаб ВВС или в военную разведку — не берут. Знаю четыре языка: немецкий, испанский, арабский и русский…
— Вы хорошо говорите по-русски? — спросил Джон на знакомом ему языке.
— Понимаю все, — ответил на русском майор Хендерсен, — говорю с акцентом.
— Какие персональные награды имеете? — снова перешел на английский мистер Хадсон.
— Какая разница, что сейчас вспоминать! — отмахнулся новый знакомый. — Ну, имеется у меня медаль Почета, и что?
— Вы шутите! — не поверил Джон. — Вы удостоены высшей военной награды, а вам отказывают в приеме на работу?
— Такова жизнь, — грустно улыбнулся майор и посмотрел на Наташу.
Он был высок и красив, мужественен и подтянут, и у него была обаятельная улыбка. Наташа отвернулась и стала рассматривать то, что выставлено на прилавке.
— Все-таки сережки с изумрудиками самые приличные из всех, — сказала она.
— Для кого изумрудики, а для кого изумрудища, — снова улыбнулся майор.
Мистер Хадсон посмотрел на Наташу.
— Я договорюсь, чтобы отдали подешевле: у меня здесь скидки по золотой карте, а кроме того, я постоянный покупатель и умею ладить с менеджерами.
Он отошел в сторону и взмахом руки подозвал к себе обеих продавщиц.
Через десять минут все трое вышли из магазина. Джон подарил Наташе гарнитур с сапфирами, а майор все же взял те понравившиеся ему сережки.
— Надо же, какая у тебя замечательная карта! — восхищался тот. — Вместо восьми девятисот я отдал ровно три. Послушай, Джон, а виски тебе не продадут с такой же скидкой?
— Пьешь? — строго спросил мистер Хадсон.
— Конечно, — кивнул майор Хендерсен. — Стакан «бурбона» на День независимости и пару бокалов шампанского на Рождество. К большему не приучен.
Они подошли к машине и начали прощаться.
— Где твоя тачка? — поинтересовался мистер Хадсон.
— А я сегодня на метро. В мою машину нынче ночью мусорка врезалась, помяла основательно.
— Тогда мы тебя до Вест-Сайда подбросим, — предложил Джон. — Ехать-то всего ничего. А может, пообедаем вместе? У нас с Наташей сегодня ровно полгода, как я сделал ей предложение.
Так оно и было, но Наташа удивилась, потому что забыла об этом. Правда, она и не пыталась подсчитывать.
Новый знакомый от совместного обеда отказался, однако в машину сел. Когда подъехали к его дому, Джон протянул свою визитку и сказал:
— Мы собираемся отметить наш маленький юбилей, закатим в субботу вечеринку. Народу будет много, и ты лишним не будешь.
Хендерсен покачал головой, отказываясь.
— Это же в твоих интересах, — настаивал Джон. — На вечеринке познакомлю тебя кое с кем из объединенного комитета начальников штабов и из военной разведки. Думаю, ты со своим опытом, знанием языков и заслугами без работы не останешься. Может, даже добьемся того, что тебе вернут форму. Хотел бы этого?
— Очень. Армия — вся моя жизнь.
— Надеюсь, что она будет долгой, — улыбнулся мистер Хадсон и подмигнул Наташе.
Майор Хендерсен вышел из «Мерседеса» и похромал по направлению к входу.
Джон посмотрел ему вслед:
— Безумно красивый парень. Тридцать три года всего, а инвалид.
Когда он успел узнать возраст нового знакомого?
Глава 7
Светлана поднялась по ступенькам к будке охранника, просунула в узкое окошко парковочный талон и сказала:
— У вас шлагбаум не работает.
— Автоматика отказала, — объяснил охранник, не отрывая взгляда от экрана маленького телевизора, на котором шла перестрелка. — Вы уж сами поднимите его, а когда проедете, опустите. Это не трудно. А мне туда-сюда прыгать, каждому поднимать и опускать…
— Я поняла, — сказала Светлана и начала спускаться.
— Женщина! — крикнул вслед охранник. — Как вас там… Госпожа Томина! Если сегодня вечером машину парковать будете, то можете рядом с моей будкой ставить. Тут место на неделю освободилось. Могу машину вам помыть.
— Я поняла, — опять сказала Света.
Она подошла к своему «Субару» и увидела свежую потертость на переднем бампере: очевидно, молоденькая соседка, паркуя свой «Форд», зацепила ее машину. В другое время это обстоятельство расстроило бы, но теперь она только равнодушно скользнула взглядом по бамперу и нажала кнопку брелока, снимая сигнализацию. Ничто уже не волновало ее: все прежнее осталось далеко в том прошлом, где была какая-то радость ожидания следующего дня и счастливой безмятежности, которую иногда нарушали вот такие мелкие неприятности, которые, как оказалось, не стоили ровным счетом ничего. Только чтобы понять это, надо было отсидеть шестнадцать суток в следственном изоляторе, в камере, переполненной истеричными и злобными бабами.