Учитывая грубость нападавших, остается невыясненным, могут ли молитвы, даже страстные, принести существенную пользу. Впрочем, какая разница, налетчики не теряют времени даром, открывают все витрины и сгребают их содержимое в большие брезентовые мешки.
Ограбление прекрасно организовано и длится не более четырех минут. Время выбрано очень точно, роли распределены профессионально: пока один опустошает прилавки, второй — человек решительный и крепкий, — расставив ноги, следит за тем, что происходит в магазине, с одной стороны, и за галереей — с другой.
Камера видеонаблюдения в магазине покажет, как первый налетчик открывает витрины, и прилавки, и ящики и сгребает их содержимое. В поле видимости второй камеры попадает вход в магазин и небольшая часть торговой галереи. На ней-то и видно распростертое в проходе Аннино тело.
С какого-то момента все в организации ограбления идет наперекосяк. С того момента, как видеокамера фиксирует, что Анна начинает двигаться. Едва заметно, скорее рефлекторно. Камиль даже сначала засомневался, не поверил своим глазам, но да, никаких сомнений, тело двигается… Анна очень медленно поворачивает голову — вправо, влево. Камилю хорошо известно это движение: днем, когда Анне хочется расслабиться, она начинает поигрывать своими шейными позвонками и мускулами шеи, говоря о «стерно-клеидомастедектомии». Камилю даже неизвестно, существует ли такая. Ясно, что на этот раз в ее движениях ничто не напоминает о спокойствии и свободе релаксации. Анна лежит на боку, подвернув под себя правую ногу, упирающуюся коленом ей в грудь, левая нога вытянута, верхняя часть тела развернута в другую сторону: она как будто хочет перевернуться, из-под задранной юбки видны белые трусы. Лицо залито кровью.
И вовсе она не лежит, ее там бросили.
В начале ограбления мужчина, стоящий недалеко от Анны, изредка на нее поглядывал, но, поскольку она не двигалась, он сосредоточился на происходящем в галерее. Анна перестала его интересовать, он поворачивается к ней спиной и даже не замечает струйку крови возле каблука своего правого сапога.
Анна же с трудом выплывает из кошмара и пытается осмыслить происходящее. Когда она поднимает голову, на пленке мелькает ее лицо. Смотреть на это невозможно.
При виде душераздирающего зрелища Камиль теряет самообладание, дважды изображение проходит перед ним, стоп, отмотка назад: он даже не может узнать это чужое лицо. Это не Анна. Где сияние ее кожи, смеющиеся глаза? Они на окровавленном раздутом лице кажутся в два раза больше и совсем перестали быть похожи на глаза.
Камиль вцепляется пальцами в край стола, слезы застыли в глазах: прямо в объектив камеры на него смотрит Анна, она чуть поворачивается к нему, будто хочет заговорить, попросить о помощи, так ему сейчас кажется, и это причиняет острую боль. Представьте себе страдания кого-то из ваших родственников, представьте, как он умирает, и вы тут же покрываетесь холодным потом, а теперь чуть измените перспективу и представьте, как он, не в силах вынести боль и ужас, зовет вас на помощь. И вам захочется умереть. Камиль перед монитором оказывается именно в такой ситуации: он бессилен что бы то ни было изменить, он может только смотреть эту пленку, а все уже давно кончено…
Это невыносимо, буквально невыносимо.
Он еще десятки раз будет ее пересматривать.
Анна же будет вести себя так, будто вокруг нее ничего не существует.
Налетчик снова будет вставать над ней, и снова дуло его винтовки будет нацелено ей в затылок, и снова она будет делать то, что делала. Это удивительный рефлекс выживания, даже если при виде всего происходящего, заснятого на пленку, все будет, скорее, походить на самоубийство: в ее положении, метрах в двух от вооруженного человека, который несколькими минутами ранее уже показал, что готов совершенно хладнокровно пустить ей в голову пулю, Анна старается сделать то, что никому бы и в голову не пришло. Она будет пытаться подняться на ноги. Совершенно не думая о последствиях. Она будет пытаться бежать. Анна, конечно, женщина решительная, но тут — идти с голыми руками против винтовки, это уж чересчур.
То, что произойдет далее, не более чем механический результат подобного развития событий: схлестнутся две противоположно заряженные энергии. Сложное стечение обстоятельств. С небольшой поправкой: одна из этих энергий поддерживается двенадцатым калибром. Естественно, подобная поправка помогает одержать верх. Но Анне не под силу оценить расстановку сил, хладнокровно рассчитать шансы, она ведет себя так, будто она одна. Собирает оставшиеся у нее жизненные силы и — на пленке видно, как их у нее мало, — подтягивает ногу, опирается на руки. Движения даются ей с трудом, ладони скользят в ее собственной крови, выпрямиться ей не удается, она пытается еще раз — все происходит так медленно, что начинает походить на галлюцинацию. Тело не подчиняется ей, почти слышно, как она тяжело дышит, ее хочется поддержать, помочь ей встать на ноги.
У Камиля возникло желание молить ее ничего не делать. Даже повернись тот тип минутой раньше, в том состоянии опьянения, помутнения рассудка, в котором находилась Анна, она смогла бы продвинуться вперед лишь на три метра, прежде чем первый винтовочный выстрел не рассек ее практически надвое. Но Камиль смотрит эту пленку через много часов после случившегося, и все, что он думает теперь, не имеет никакого значения, слишком поздно.
Анна действует совершенно безрассудно, это из области решений в состоянии чистого существования, не подчиняющегося никакой логике. На пленке это видно совершенно отчетливо: в ее упрямстве есть только желание выжить. Она как будто не женщина, находящаяся под угрозой смерти, когда выстрел в любую минуту может ее настигнуть. Она, скорее, похожа на пьянчужку, пытающуюся в конце вечеринки собрать свою сумочку, в которую вцепилась в самом начале и которая теперь тянется за ней, купаясь в ее крови, — эта пьянчужка, еле держась на ногах, ищет выход на улицу, чтобы вернуться домой. Можно подумать, что она борется с собственным помутненным сознанием, а не с винтовкой двенадцатого калибра.
На то, чтобы произошло самое главное, уходит меньше секунды: в голове у Анны нет ни одной мысли, она с трудом поднимается, обретает нечто вроде равновесия, юбка у нее по-прежнему задрана, и ноги видны до самых ягодиц. Она еще не встала на ноги, а уже начала бежать.
С этого момента все идет не так, становится просто собранием несоответствий, случайностей и оплошностей. Можно подумать, что бог, которому опротивело все происходящее, не знает больше, во что удариться, а актеры начинают импровизировать, и это уже никуда не годится.
Прежде всего потому, что Анна не понимает, где она находится географически, и никак не может найти хоть какие-нибудь ориентиры. Она даже бежать начинает в совершенно неправильном направлении. Она может сейчас протянуть руку, дотянуться до плеча мужчины, впрочем это обязательно случится, он обязательно обернется…
Она долго старается обрести равновесие — разум ее затуманен, одурманен. То, что она покачивается, но стоит, — просто чудо. Она проводит тыльной стороной руки по окровавленному лицу, склоняет голову набок, как будто к чему-то прислушивается, и хочет сделать первый шаг… И вдруг, непонятно почему, решает бежать. Видя все это на экране, Камиль теряет самообладание, он просто перестает что бы то ни было чувствовать.
Аннино решение верно. Только вот оно невыполнимо — ее ноги расползаются в луже крови. Она катится, как на коньках, в буквальном смысле слова. Наверное, это было бы смешно в каком-нибудь мультике, в реальности же выглядит жалко, потому что шлепает она по собственной крови, потому что пытается удержаться на ногах, ищет направление движения и просто-напросто топчется на месте, то и дело поскальзываясь. Создается впечатление, что жертва бежит от преследования в замедленной съемке, — зрелище ужасающее.
Нападавший не сразу понял, что происходит. В тот момент, когда Анна едва не валится на него, ноги ее неожиданно находят твердую опору, она обретает некое равновесие, а больше ей ничего и не нужно: пружина спущена, она бежит.
Но не в том направлении.
Сначала она описывает странную траекторию: поворачивается вокруг себя, как кукла со сломанным механизмом. Делает еще четверть оборота, выносит ногу вперед, останавливается, снова начинает крутиться, как потерявший направление движения и ищущий ориентиры спортсмен, и, в конце концов, движется почти в направлении выхода. Проходит несколько секунд, прежде чем налетчик соображает, что жертва ускользает из его рук. Тогда он поворачивается и стреляет.
Камиль снова и снова просматривает запись: никаких сомнений, стрелок удивлен. Оружие он держит у бедра. С такой позиции, или почти такой, можно разнести выстрелом из винтовки все, или почти все, что находится метрах в четырех-пяти перед стреляющим. Впрочем, возможно, он растерялся. Или, наоборот, был слишком уверен в себе, такое часто случается: дайте только робкому человеку в руки винтовку двенадцатого калибра и свободу распоряжаться ею, как от собственной решимости он голову потеряет. А может быть, все дело в удивлении, или — все вместе. Да и ствол мог быть направлен высоко, слишком высоко. Это рефлективный выстрел. Не прицельный.
Но не в том направлении.
Сначала она описывает странную траекторию: поворачивается вокруг себя, как кукла со сломанным механизмом. Делает еще четверть оборота, выносит ногу вперед, останавливается, снова начинает крутиться, как потерявший направление движения и ищущий ориентиры спортсмен, и, в конце концов, движется почти в направлении выхода. Проходит несколько секунд, прежде чем налетчик соображает, что жертва ускользает из его рук. Тогда он поворачивается и стреляет.
Камиль снова и снова просматривает запись: никаких сомнений, стрелок удивлен. Оружие он держит у бедра. С такой позиции, или почти такой, можно разнести выстрелом из винтовки все, или почти все, что находится метрах в четырех-пяти перед стреляющим. Впрочем, возможно, он растерялся. Или, наоборот, был слишком уверен в себе, такое часто случается: дайте только робкому человеку в руки винтовку двенадцатого калибра и свободу распоряжаться ею, как от собственной решимости он голову потеряет. А может быть, все дело в удивлении, или — все вместе. Да и ствол мог быть направлен высоко, слишком высоко. Это рефлективный выстрел. Не прицельный.
Анна же ничего не видит. Полностью дезориентированная, она движется в какой-то черной дыре, и тут на нее со страшным звоном обрушивается ливень осколков, потому что заряд угодил в арку прямо над ней, в нескольких метрах от выхода. Вниз рухнул трехметровый витраж в форме полумесяца. Чтобы ни у кого не возникало никаких сомнений насчет Анниной судьбы, как это ни жестоко звучит, на витраже была изображена сцена псовой охоты. Два ретивых всадника гарцевали в нескольких метрах от загнанного оленя с ветвистыми рогами, со всех сторон окруженного сворой охотничьих собак: агрессия так и рвется наружу, клыки блестят, хищные пасти, за оленью жизнь не дашь и полушки… Странное дело: галерея Монье с ее витражами пережила две мировые войны, и понадобился всего-навсего вооруженный и неловкий налетчик, чтобы… Существуют вещи, в которые трудно поверить.
Всё — стекла, хрусталь, пол — задрожало, защищаясь по-своему.
«Я вобрал голову в плечи», — скажет Камилю антиквар, показывая, как все происходило.
Антиквару тридцать четыре (он настаивает на этой цифре, не путать с тридцатью пятью). На нем короткая дубленка, задирающаяся сзади и спереди. Нос у него широковат, а правый глаз почти не открывается, почти как у мужчины в колпаке в «Поклонении волхвов» Джотто. С какой стати такое сравнение? Просто он до сих пор не может прийти в себя от той выставки:
— Ничего особенного: я решил, что это террористы. — Ему кажется, он выразился вполне ясно. — Но тут же подумал: нет, с какой стати совершать здесь террористический акт? Просто смешно, не тот уровень, и так далее, и так далее…
Подобные свидетели выстраивают реальность со скоростью припоминания. Таких не собьешь. Прежде чем направиться в галерею и посмотреть, что произошло, антиквар оглядывает магазин, чтобы убедиться, есть ли потери.
— Никаких, — говорит он с удовлетворением и постукивает ногтем мизинца по резцу.
Галерея гораздо больше в высоту, чем в ширину, это пятнадцатиметровый коридор с витринами магазинов по обеим сторонам. Взрывная волна в подобном пространстве приносит колоссальный ущерб. После взрыва вибрация увеличивается со скоростью звука, затем оборачивается против себя самой и обрушивается на все, что возникает у нее на пути, — это как эхо, раскаты которого слышатся один за другим.
Выстрел, потом тысячи стеклянных осколков, градом сыплющихся сверху, остановили Анну. Она прикрывает голову руками, желая защититься, прижимает подбородок к груди, теряет равновесие, падает, теперь на бок, ее тело катится по осколкам, но такую женщину не может остановить ни винтовочный выстрел, ни разбитые стекла. Непонятно, каким образом, но она снова встает на ноги.
Стрелок промахнулся в первый раз, усвоил урок и теперь выжидает. На пленке видно, как он перезаряжает винтовку, наклонят голову, — будь качество записи получше, можно было бы разглядеть, как его указательный палец ложится на спусковой крючок.
Неожиданно появляется чужая рука в черной перчатке — это второй налетчик, который толкает его как раз в тот момент, когда первый спускает крючок…
Витрина книжного магазина разлетается на тысячу осколков, большущие стекла, некоторые размером со столовую тарелку, острые как бритва, падают на пол и разбиваются.
— Я как раз была во внутреннем помещении…
Пятидесятилетняя женщина, торговка до кончиков ногтей, такие, как эта уверенная в себе квадратная коротышка, тратят целые состояния на основу для макияжа и дважды в неделю ходят к стилисту. К тому же еще браслеты, колье, цепочки, кольца и серьги (непонятно, почему налетчики не унесли ее с собой вместе с украденным). Голос у нее хриплый, неизменная сигарета и, может быть, немного алкоголя. У Камиля нет времени на выяснения: все произошло часа два назад, ему очень плохо, и он торопится. Он должен знать, сейчас же.
— Я бросилась… — говорит она, неопределенно указывая на галерею.
Женщина тянет время: все, чем она может привлечь к себе внимание, имеет для нее безумное значение. А она привыкла производить впечатление. Но не на Камиля.
— Побыстрее можете? — спрашивает он хрипло.
Не очень-то он любезен для полицейского, отмечает про себя владелица книжного магазина, наверное из-за роста, эти мне маленькие мужчины — так и норовят взять реванш, все-то их не устраивает. Что, значит, она видела? Почти сразу же после выстрела тело Анны влетело в стеллажи с книгами в галерее, как будто ее толкнула в спину чья-то гигантская рука, потом отлетело в витрину и рухнуло на пол. Картина происшедшего настолько отчетливо стоит перед глазами расфуфыренной кубышки, что она забыла о том, какое производит впечатление.
— Ее просто расплющило о стекло, но стоило ей только коснуться пола, как она тут же поднялась на ноги! — Кубышка потрясена, ее почти восхищает то, что она видела. — Она была вся в крови, дрожала, размахивала руками во все стороны, понимаете, вращалась на месте…
На записи видно, как налетчики на мгновение застывают. Тот, кто толкнул руку стрелявшего, бросает мешки на пол. Руки у него болтаются, он готов линять. Из-под маски видны только его узкие губы, кажется, из них вылетают ругательства.
Стрелявший же опускает винтовку. Руки сомкнулись на стволе, видно, что он не может понять, стрелять ему еще раз или нет, но реальность берет верх, и он отказывается. С сожалением оборачивается в сторону Анны. Наверняка видит, как она поднимается и, качаясь во все стороны, начинает двигаться к выходу из пассажа Монье, но время поджимает, сигнал тревоги загорается где-то у него в мозгу: все как-то затянулось.
Его сообщник подхватывает мешки, сует один в руки стрелку, и это решает все. Оба бегут и исчезают с экрана. Секунды не проходит, как тот, кто стрелял, разворачивается, снова появляется в правом углу экрана, подбирает Аннину сумку, которую она бросила в своем бегстве, и снова исчезает. Больше он уже не вернется. Известно, что налетчики скрылись в туалете и уже через несколько секунд оказались на улице Дамиани, где их ждал сообщник с машиной.
Анна же не понимает, где находится. Она падает, поднимается, непонятно, каким образом добирается до выхода из галереи, и оказывается на улице.
— Она была вся в крови, но продолжала идти… Как зомби!
Женщине лет двадцать, волосы черные, лицо медного цвета, уроженка Южной Америки. Она работает в парикмахерском салоне, он как раз на углу, а она вышла за кофе.
— У нас сломалась кофеварка, приходится идти в кафе, если клиент хочет кофе…
Это уже объясняет хозяйка салона Жанин Гено. Она крепко сидит на стуле напротив Верховена — ни дать ни взять бандерша, для этого у нее есть все основания, даже чувство ответственности. Она никогда не позволила бы кому-нибудь из своих девочек болтать с мужчинами на улице, если это пойдет ей в убыток. Какая разница, почему парикмахерша вышла на улицу — пошла в кафе, сломалась кофеварка… Камиль прерывает ее жестом. Но не тут-то было.
Потому что в тот момент, когда Анна оказывается на улице, парикмахерша несет на круглом подносе пять чашек кофе и очень торопится, ведь клиентки в нашем районе очень капризные, денег у них много, они требовательные, чувствуют себя в своем праве.
— Остывший кофе — просто драма, — объясняет бандерша с трагическим видом.
Итак, молодая парикмахерша.
Она удивлена и заинтригована двумя выстрелами на улице, выбегает на тротуар со своим подносом и лицом к лицу сталкивается с какой-то сумасшедшей, которая, вся в крови, шатаясь, выходит из дверей галереи. Парикмахерша в шоке. Женщины сталкиваются, поднос вылетает из рук, прощайте чашки, блюдца, стаканы с водой, весь кофе оказывается на голубом халатике парикмахерши — это униформа их салона. Выстрелы, кофе, потерянное время, ладно, но халатик стоит немалых денег… Тут хозяйка парикмахерской срывается на крик, она хочет, чтобы ущерб был оценен, конечно-конечно, успокаивает ее Камиль, она спрашивает, кто будет платить, в законе такое, по крайней мере, должно быть предусмотрено… Конечно-конечно, повторяет Верховен.