О том, кто и для чего рожает кикимор в таком количестве, вмиг ставшая ревнивицей Малаша даже не задумалась.
Она вспомнила, как нахваливала жениха Неонила Игнатьевна, и увидела его перед собой как живого – красавчика писаного, собой крепенького и нравом приятного.
Такого жениха нельзя было уступать приблудной кикиморе! Он, бедненький, поди, и не понимает, кто вокруг него петли вьет!..
То, что пришло Малаше на ум, было для домовихи отчаянной смелостью. Она вдруг решила отыскать жениха и открыть ему глаза на разлучницу. И пусть этот Трифон Орентьевич после попробует на ней не жениться!
Время было ночное, однако совсем немного оставалось до рассвета. Понимая, что мать вот-вот возьмет ее за руку и поведет из женихова дома прочь, Малаша бочком-бочком, да в щелку, да подвалом, да в неизвестно куда ведущую трубу – так и скрылась.
И не слышала, как сваха с матерью заголосили наперебой:
– Ахти мне! Кикимора невесту унесла!..
* * *Аникей Киприянович хотел немного отсидеться в подвале, а потом уж пробираться в тот дом, где имел местожительство на чердаке. Он порядком испугался кикимориных шкод и затаился тихо, как мышка. Так бы и сидел, думая о своем, но вдруг услышал легкие бабьи шаги.
Аникей Киприянович стал отступать, но шаги его преследовали и по межэтажным перекрытиям, и по вентиляционной шахте. Это оказалось настолько страшно, что он тихонечко заскулил. Злая и голодная кикимора шла по его следу – а ростом эти твари бывают даже с человека, так ему рассказывала давным-давно бабушка. Схрумкает – и не подавится!
Стоило заскулить – шаги стихли. Очевидно, кикимора сообразила, где прячется домовой, и изготовилась к прыжку.
– Ты меня не тронь! – негромко, но по возможности внушительно предупредил домовой. – Я вот наговор скажу – и тебя отсюда ветром вынесет!
Никакого наговора он, понятное дело, не знал.
– А ты не грозись, тетенька! – отвечал дрожащий девичий голосок. – Я тебе за жениха глазенки-то повыцарапаю! Ишь, ловкая нашлась – чужих женихов отбивать!
– Какая я тебе тетенька?!?
Тут воцарилось молчание. Оба собеседника боялись пошевелиться.
– Это ты, Аникей Киприянович, что ли? – первой догадалась Малаша.
– Маланья Гавриловна?
Они поспешили друг к дружке.
– Как же ты, Аникей Киприянович, не заметил, что к тебе в дом кикимора забралась? – укоризненно спросила Малаша. – Она, поди, на моего жениха глаз положила и всех, кто свататься затеет, будет пугать.
Тут только безместный домовой вспомнил, что корчил из себя одного из здешних домовых дедушек.
– Так она же след путать умеет, – выкрутился он. – И может голодная хоть полгода, хоть год сидеть.
– Так что же – она тут у тебя уже год сидит? Так за год же она с моим женихом спутаться могла! – закричала Малаша. – А дуре-свахе и невдомек!
– Тихо ты, девка! – прикрикнул Аникей Киприянович. – Откуда я знаю, что у кикиморы на уме? Коли она уже старая, ей, может, женихов дед, Мартын Фомич, полюбился?
– Пошли разбираться, – решительно сказала Малаша. – Вдвоем не так страшно.
И оказалось, что домовиха прекрасно запомнила дорогу в богатую квартиру, которая внезапно оказалась самой что ни на есть разоренной.
– Трифон Орентьевич! – позвала Малаша и выглянула из вентиляции.
Зарешеченная дырка выходила на кухню, и сперва Малаша, а за ней и Аникей Киприянович увидели: вся мебель на месте и даже оконные занавесочки сверкают белизной.
Они спустились так, как умеют спускаться по стенам только домовые, используя вместе ступеньки любую трещинку и даже завиток узора на обоях.
– Что за диво! Все, как было! И ковер вон! И ваза! – приговаривал Аникей Киприянович, ступая по паркету из натурального дуба.
– Ты их позови, – велела Малаша. – Сперва Мартына Фомича, а потом Трифона Орентьевича.
Безместный домовой прекрасно знал, что никто ему не отзовется, но исправно голосил, пока не стало ясно – хозяева в отсутствии.
– А не похитила ли их кикимора? – предположила Малаша.
– Для чего бы? – удивился было Аникей Киприянович, но вдруг вспомнил всю суету со сватовством, вспомнил Неонилу Игнатьевну, и решил, что лучшего способа помочь ей просто на свете нет. – А что? Очень даже может быть! Я слыхивал, что кикимора со злости и выкрасть домового может.
– А потом?
– Потом мучает. Щиплет, теребит, шерсть ему дерет, – страшным голосом врал Аникей Киприянович.
– Ахти мне! Так спасать же надобно!
– Уже не спасешь. Пойдем-ка лучше, мать твою отыщем со свахой, да всех предупредим, что в доме кикимора шалит.
Аникей Киприянович рассчитал разумно – чем больше тумана теперь напустить вокруг этого сватовства, тем больше надежды, что свахи-соперницы расторгнут договор, и Неонила Игнатьевна не пострадает. А, кстати, если свахи испугаются и какое-то время не станут сюда более соваться, глядишь, разборчивый жених и одумается. Тут-то Неонила Игнатьевна его и сцапает!
Он только не мог понять – что же происходит на самом деле в этой странной квартире. Если кикимора – чего она тут забыла? Ведь коли она принялась бы отводить глаза здешним хозяевам – они бы давно съехали. А вот живут же, из спальни хозяйский храп доносится, в детской тоже кто-то сопит…
Выведя утирающую слезки Малашу, сдав ее с рук на руки перепуганной матери, Аникей Киприянович тихонько дернул Неонилу Игнатьевну.
– Доведешь их до дому – и жди меня под лестницей, – приказал беззвучно, однако внушительно.
Сам он хотел подождать, пока домовихи отойдут подалее, и тогда уж пуститься в дорогу. Кроме того, что следовало оправдывать свое вранье, домовой просто не хотел слушать бабьи причитания. Иная домовиха так расхнычется, что хуже всякой кикиморы…
Он неторопливо двинулся вдоль стенки, соображая, с кем бы из стариков посоветоваться о странном деле. И споткнулся о вытянутые ноги.
Привалившись к стене и закрыв глаза, сидел странник и тяжко дышал.
– Да ты никак помираешь! – схватился Аникей Киприянович и уложил страдальца плашмя.
– Тяжко… – прошептал странник. – Пусто… Никого не вижу…
– А слышишь?
– Слышу…
– Ты продержись немного! Сейчас я позову кого-нибудь, в тепло тебя отнесем, вылечим! – пообещал Аникей Киприянович и понесся через асфальтовую дорожку и газон в магазин-стекляшку, где вполне мог жить кто-то из своих. Магазин – такое место, где простые женщины работают, которые еще понимают необходимость домовых и угадывают их присутствие, там и еды на тарелке в углу оставят, и по праздникам – рюмочку…
Магазинный домовой был ему незнаком. Обнаружил его Аникей Киприянович занятого делом – дохлую мышь на двор выволакивал.
– Развелись, спасу нет! – пожаловался магазинный. – Их ядом травят, а яд неправильный попался, они от него только толстеют.
– А эта от обжорства, что ли, померла?
– А эта в ловушку попала. Я на них ловушки ставлю там, где не видно.
Аникей Киприянович растолковал, что на дворе, у стенки, того гляди, покойник образуется.
– Может, его просто-напросто покормить следует? – предположил весьма упитанный и кругломордый магазинный. – Сейчас ко мне заведем, у меня тут всякого добра – прорва!
Подхватив странника с двух сторон, они через щель, образовавшуюся между квадратными бетонными блоками, дорошкой выложенными вокруг магазина, и магазинной стеной, втащили его на склад.
– Ну, выбирай, чего душеньке угодно! – щедро распорядился магазинный.
– А чего выбирать? Пустота одна… – прошептал странник. – Стенки голые, пыль на полах… одни запахи остались…
– Какие еще голые стенки? – магазинный обвел взглядом свое хозяйство и вдруг дико заорал:
– Обокрали!!!
* * *Впоследствии, вспоминая эту диковинную историю, Аникей Киприянович очень удачно изображал в лицах, как вопил магазинный и как сам он, увидев взамен ящиков и стеллажей с товаром полнейшую пустоту, тряс башкой и протирал глаза. А с особым удовольствием и успехом – что было потом.
– Бежать, бежать скорее, искать воров, ловить, хватить! – голосил магазинный. – Может, еще недалеко утащили! Телефон у заведующей! В милицию звонить!
Подвал был длинный, в конце имелась дверь, очевидно, открытая, потому что именно к ней понесся магазинный и вдруг его что-то отбросило. Башка его мотнулась, он шлепнулся на мохнатый зад и схватился рукой за лоб.
Аникей Киприянович поспешил на помощь.
– Тут кто-то есть, – заплетающимся языком сообщил магазинный. – К двери меня не пускает. Ступай ты, может, тебя пропустит…
– Ага, и меня по лбу благословит! – огрызнулся Аникей Киприянович и стал мелкими шажками продвигаться к двери, и не просто так, а в стойке кулачного бойца – левым боком вперед, левая согнутая прикрывает грудь, правая готова сверху нанести крутой и стремительный удар, при удаче стесывающий вражий нос вровень со щеками.
Именно потому, что он двигался медленно, то и не пострадал, а уперся плечом в нечто плотное, хотя и незримое. Тут только до него дошло, что в дело опять вмешалась кикимора и отвела всем глаза. Ощупав незримое, он установил, что это край железного стеллажа, на котором стоят пакеты и банки.
– Эй! Ты того, не волнуйся! Ничего не украдено! – сообщил Аникей Киприянович магазинному. – Это нам кикимора глаза отвела…
Сказал он это – и задумался.
Выходит, кикимора за незваными гостями следом поплелась?
И на кой ей это все нужно?
– Отродясь у меня тут кикимор не бывало, – обиженно отозвался магазинный. – Я за порядком круто слежу! Кабы завелась бы – я бы всех на помощь позвал, а ее выставил!
– Кого это – всех?
– А тут у нас общество, – сообщил магазинный. – В соседних домах довольно много домовых завелось, мы на чердаке собираемся, это зовется сходка. Кикимора никому не нужна, мы бы ее всем миром выперли!
Аникей Киприянович знал, что у домовых нет такой привычки – что-то делать всем миром. Впрочем, кикимора – такой подарок, что ради нее, пожалуй, и самые сварливые домовые дедушки объединят усилия.
– Иди к старшим, собирай сходку, – сказал Аникей Киприянович. – А пока хоть наощупь нужно чего-то сыскать и найденыша покормить, пока не помер. Где тут у тебя ну хоть печенье в пакетах?
Растирая правой лапой пострадавший лоб, а левой ведя вдоль края стеллажа, магазинный пошел искать печенье.
– Морок это, – вдруг сообщил странник. – Нет тут печенья и не будет.
– Точно, нет печенья… – удивленно подтвердил магазинный. – Это что же делается?!
Аникей Киприянович опустился рядом с ним на корточки и крепко встряхнул за плечи.
– Будешь под лапу говорить – пасть порву, – тихо, но увесисто пообещал он. – Ишь, разболтался, покойник!
– Ты меня не трожь… – прошипел странник. – Меня обижать не велено…
– Кем это не велено?
– А не помню, – основательно подумав, произнес странник, и по роже было видно – прекрасно помнит, но скрытничает.
– Ну, ладно… – Аникей Киприянович выпрямился. – Ну-ка, брат магазинный, помоги мне найденыша обратно на двор вытащить! Обижать его не велено! Ну так и кормить тоже не велено!
– Погоди… – магазинный обшаривал полки. – Тут у меня шпроты, тут сардины…
– Потом банки сочтешь. Бери его слева, а я справа.
Через ту же щель они выволокли странника и уложили на травку.
– Пусто, сыро… – пробормотал тот.
– На кой хрен ты с ним связался? – безнадежно спросил магазинный. Но Аникей Киприянович, не отвечая, полез обратно в щель.
Как он и думал, магазинный склад был виден во всех подробностях.
– Ступай сюда! – крикнул он. – И гляди внимательно, все ли на месте!
Магазинный ворвался на склад и ахнул.
– Как это у т-т-тебя получилось? – спросил, теряя и вновь обретая дыхание.
– Беги, собирай своих, – велел Аникей Киприянович. – А я этого постерегу. Близко подходить уже не стану. Кто это диво разберет – вроде помирает, а никак не помрет и вон что творит…
– Да что ж это за диво такое? – уже предчувствуя ответ, без голоса произнес магазинный.
– Сдается мне, что это мы с тобой кикимору изловили…
* * *Деревенские домовые хотя и плохо знают повадки нежелательной соседки, однако ни разу ее на превращении в мужской пол не ловили. А городские домовые уже не знают, какой пакости ожидать, и потому ожидают всех пакостей разом. С другой стороны, вот вычитал Трифон Орентьевич в книгах не шибко длинное, но ученое слово «мутация». И как сели разбираться – так и обнаружили, что городской домовой от деревенского уже заметно отличается – шерстка шелковая, особенно у домових, у которого растут усы – так длинные и упругие, как у холеного кота, и уши как-то иначе торчат.
Сказалось, видимо, и то, что городским очень хотелось чем-то отличаться от деревенских родственников.
А раз с домовыми приключилась эта самая мутация, то почему бы ей не приключиться с кикиморой? Раньше не умела мужиком перекидываться, а теперь вот выучилась. И ведь ее, заразу, от домового не отличить! Правда, домового тощего и изможденного, а такие встречаются очень редко. Но на то, чтобы упитанность изобразить, у проклятой кикиморы, надо думать, сил уже недостало.
Так рассуждало высыпавшее из квартир на улицу незримое для человека население.
К тяжко дышащему страннику близко подойти боялись – следили за ним из углов и щелей, строили домыслы и догадки, иной домовой помоложе кидал в него камушком и получал за это от старших подзатыльник.
– Кто эту дрянь сюда приволок – тот пусть и уволакивает! – распорядился домовой дедушка Анисим Клавдиевич. – Эй, ты, безместный! Твоя ведь работа!
– Так я ж ее из дома выманил, на двор доставил! – отбивался Аникей Киприянович. – Кабы не я – она так бы и шкодила в доме!
– Пришибить ее, и точка! – перебегая с места на место, убеждал каждого поодиночке сварливый Евкарпий Трофимович. – Раз уж попалась нам в лапы – беспременно пришибить. А как дух испустит – сразу к ней ее натуральный облик вернется!
Почтенный домовой дедушка Мартын Фомич не столько вопил, сколько поглядывал по сторонам – вот-вот должны были появиться люди.
Дом, из которого Анисим Клавдиевич с риском для жизни, как ему теперь уже казалось, вытащил кикимору, уже был разбужен до срока совместным визгом трех домових. Мартын Фомич знал, что люди с утра что-то больно суетились, нервничали, и очень не хотел, чтобы такой вот нервный и недоспавший человек случайно вмешался в сходку. Заметить домового в кустах и в траве мудрено, и даже на куче гравия мудрено, и с асфальтом он уже научился сливаться, но голоса-то не спрячешь!
– Ступал бы ты прочь, – посоветовал он Аникею Киприяновичу. – Как ты смоешься, так и они угомонятся.
– А кикимора?
– Жалеть ты ее, что ли, вздумал? Все одно помирает.
– А коли притворяется?
– Хм… Ну, ты все равно ступай. Сами разберемся. Где живешь-то?
– За Матвеевским рынком.
– Ого… Ишь откуда забежал… А чего у нас в доме ночью искал?
– Да вот мимо пробегал, как-то оно вышло… притомился… – забормотал безместный домовой, но Мартын Фомич был сметлив.
– Невесту нам сватали из-за Матвеевского рынка. Уж не по этому ли дельцу ты приходил? – он задумался, почесал в затылке, и тут его осенило. – Понял! Раскусил! Это ты нарочно все затеял, чтобы нашего жениха опорочить! Да ведь как станет известно, что мы из дому кикимору изжить не можем, так ни одна девка за него не пойдет!
И кинулся домовой дедушка с кулаками на Аникея Киприяновича.
Домовые нередко схватываются драться, но там, где никто их забаве не помешает. Правила драки у них довольно расплывчаты. Давным-давно, еще в пору деревенского житья, они были более определенными: одно дело, когда домовой дедушка защищает свое жилье, и совсем другое – когда пришлый домовой на это жилье покушается. Но один закон соблюдается свято: людей в свои разборки не путать!
Так что побоище на обочине асфальтовой дорожке можно объяснить только временным помешательством умов от вторжения кикиморы.
Прочие домовые сразу не сообразили, из-за чего лай и склока, потому с изумлением наблюдали за дракой, не решаясь вмешаться и развести буянов по углам.
И тут явился наконец виновник всей этой катавасии – тот, из-за кого сваха Неонила Игнатьевна билась об заклад с соперницами и затеяла свой хитросплетенный обман. Явился молодой домовой, ходивший пока в подручных у родного деда, – сам Трифон Орентьевич, наизавиднейший жених во всей округе.
– Дед, ты сбрендил? – с тем Трифон Орентьевич решительно отпихнул Аникея Киприяновича, а Мартына Фомича поймал в охапку.
– Пусти! Пусти, крысиный выкормыш! – верещал дед. – Я ему все кости переломаю! Ишь, чего удумал! Кикимору в наш дом подсадил!
Вот как преобразилось событие в голове у шибко взволнованного домового дедушки.
– Кикимор не бывает, – строго отвечал внук. – Это одни предрассудки деревенские.
– Ни хрена себе предрассудки! Вон же она лежит, кикимора!
– Где?
– Вон, на травке!
– Не вижу никакой кикиморы.
И точно, пока домовые дрались, помирающий странник подхватился и убрел куда-то.
– Морок! – воскликнул Анисим Клавдиевич. – Я ж ее своими глазами видел! Вот тут лежала и кряхтела!
– Кто? Кикимора? – уточнил Трифон Орентьевич. – И как же она выглядела?
– Да вроде… – Мартые Фомич задумался. – Вроде нашего дедушки Феодула Мардарьевича. Такая же ветхая. Только вся в клочьях…
– То есть, кикимора была с лица как мы, домовые? – продолжал следствие Трифон Орентьевич.
В отличие от прочих городских домовых, редких домоседов, он за недолгую свою жизнь успел постранствовать, побывал в деревне и даже ездил дважды на автомобиле, потому с его жизненным опытом считались и старики.