Души возмущенно переглянулись, удивленные категоричностью Категоричной Души. Совсем не свойственна была душам критика, непринятие и осуждение. Потому что были души любовью, Божественным светом. И могли только высвечивать и показывать человеку то, что ему важно. Но, видно, наболело уже на душе Категоричной Души. И души не стали ей возражать и одергивать ее. Да и нечего ей было возразить, ведь, по сути, права она была…
— Вы, конечно, правы, — мягким голосом произнесла одна из душ, — моя женщина, в которой я жила, была здоровой, жизнерадостной, веселой. А потом, когда повстречался на ее пути бездушный подлец и испытала она сильное разочарование в людях и в своей любви, — закрыла она свое сердце и от меня отказалась. И вот как стала она жить с закрытым сердцем, так и стала объедаться. Просто жор на нее напал. Все ест, ест, ест — никак наесться не может. Растолстела ужас как. И на диеты пыталась садиться, и к врачам ходила, а толку никакого. Только диета закончится — она опять вес набирает. И как она этому удивлялась!.. Но, сами подумайте, а что в этом удивительного? А ничего удивительного, — если человек живет без души, если в его сердце и в его жизни нет любви — нужно же это чем-то компенсировать? Вот и начинает тело есть что попало в больших количествах… Вот поэтому… — душа посмотрела вниз, на тела, и души тоже посмотрели вниз, на тела, — у них и тела такие негармоничные. Потому что живут они негармонично. Без согласия с душой…
Души помолчали, и опять только слышны были в тишине легкие их, соболезнующие вздохи. Потому что жалко им было тела эти, одинокие и бездушные, которые были обречены на болезни. Ведь не может тело быть здоровым и гармоничным, когда оно уже разрушено и негармонично, потому что самой важной, центральной его части — души — в нем нет!
А Категоричная Душа, как будто бы только сейчас осознав всю свою категоричность, сказала извинительно:
— Вы меня простите за категоричность, даже за грубость, конечно же, не дело душе осуждать да критиковать, потому что душа есть любовь. Да только так обидно иногда становится, что они, тела эти несчастные, неудовлетворенные, бродят там, заблудившиеся по жизни, такими тяжелыми, негармоничными жизнями живут, как мертвые — не чувствующие и одинокие, а мы тут сидим и помочь не можем, и сами пропадаем. Потому что — какая же это душа, когда ей любить некого? Что же это за душа, когда ей светить некому? Вот и срываюсь я иногда в категоричность и осуждение… Боюсь, если так дальше пойдет, вообще нормальной душой быть разучусь…
Категоричная Душа замолчала, потом уже более мягко сказала Душе, Ищущей Тело Потерянного Холодного Мужчины:
— Может это и есть ваше тело мужчины, только опущенное уже, нездоровое, с пивным животом…
Душа, Ищущая Тело Мужчины, с каким-то ужасом посмотрела вниз, на удаляющееся в толпе тело это, как бы боясь узнать в нем свое тело…
— Нет, — неуверенно произнесла она… — Вроде — не мое… А впрочем… — и она сорвалась с карниза, полетела вниз, за ним, чтобы получше его рассмотреть…
И души с завистью посмотрели ей вслед: а вдруг, и правда ее это тело, и найдется в нем место для нее — его души…
И опять слышалось:
— Это не ваше тело пьяного мужчины идет?…
— Мое, родимое, мое… Хоть в пьяном теле поживу… Пьяные, они душевные… Они открытые, добрые, и душе легко на место вернуться… — Душа Тела Пьяного Мужчины замолчала, потом добавила расстроенно: — Вот когда протрезвеют они, — опять становятся жесткими и закрытыми, и жить начинают в гонке и бездушии… — Душа замолчала и сказала в сердцах, как бы сама смущаясь сказанного: — Прости Господи, но иной раз и думаешь — лучше бы они все пили и пьяными жили. Пьяные, они больше на живых, нормальных людей похожи…
Души замолчали, как бы переваривая сказанное Душой Тела Пьяного Мужчины. И после долгой паузы какая-то душа тихо и неуверенно произнесла:
— Они потому и пьют-то все, наверное, что им самим трезвыми быть не хочется… — Душа, сказавшая это, замолчала — как будто бы прислушиваясь к своим словам, и продолжила уже смелее: — И то — кому захочется постоянно такой жизнью жить — мчаться куда-то, никому не доверять, жить с закрытым сердцем — никого в свою жизнь не пускать, все контролировать, постоянно что-то из себя изображать, быть бесчувственным и жестким… От такой жизни кто хочешь устанет…
Душа опять замолчала, а души, только крылышками согласно подрагивали, — потому что, конечно же, права была говорившая такие мудрые слова душа. Конечно, разве можно жить такой тяжелой жизнью и не устать от нее, и не захотеть расслабиться?
А Мудрая Душа продолжала, уже уверенно, потому что сама окончательно уверовала в правду своих слов.
— И вот маются они и маются от такой своей тяжелой жизни, от гонки, от постоянного контроля и бесчувственности, — и рано или поздно рождается в теле желание выпить. И — забыться. И — расслабиться. И стать, хоть на время, самим собой, таким, какой ты есть. Мягким, и нежным, и душевным, и добрым, и любящим весь мир… Стать нормальным, естественным человеком. Вот и пьют они, родимые… И пьют, и пьют, и пьют…
— Да, — согласно протянула одна из душ, — и пьют, и пьют, и пьют…
И опять души замолчали, потому что — что тут можно было еще сказать?
И опять после долгой паузы раздалось:
— Кто искал тело замотанной, уставшей женщины, — вон оно идет…
— Да пусть себе идет… Толку-то, что я за ним летаю — устало как-то и расстроенно сказала Душа Замотанной Женщины, — ей все равно не до меня, сейчас начнет посуду мыть, полы драить, чистоту наводить… Не до души ей, не до себя… Я за ней сколько летала… Летала за ней, летала, да только каждый раз расстраивалась — она обо мне и не вспоминает. Ей за кастрюлями, да за глажкой белья совсем не до меня. Для нее кастрюли важнее…
— Вы знаете, я тоже жила в теле такой же вот женщины, — скороговоркой начала одна из душ. — Чистюля она была необыкновенная, все надраивала, начищала, ее домашние боялись ступить — все вокруг сверкало, а я, душа ее, вся была в пыли. Обо мне она и не вспоминала, — как и ваше тело… Представляете, до того дошло, что я чихать начала… От пыли… А она начала тело свое по врачам таскать, чтобы простуду вылечить… И так, знаете, себя залечила, что я, простите, даже пропахла лекарствами…
Душа Женщины-Чистюли замолчала и смущенно добавила:
— Мне, представляете, когда она меня окончательно потеряла, даже неловко было находиться среди других душ, — все осматривались и принюхивались — от кого это так лекарствами пахнет…
— Да, это они постоянно делают — тела свои по поликлиникам, по врачам таскают, — произнесла одна из душ. — А чего тела-то лечить, — когда все проблемы их оттого, что живут они без души. Живут в недовольстве собой, своей жизнью. Живут в нелюбви, в зависти и злобе. И как тут телу не болеть…
— Не понимают они этого, бедные… Не понимают… — горестно произнесла одна из душ, и опять слезинки их стали капать, и легкий, грустный какой-то дождик падал на толпы бездушных тел…
И вдруг раздался шелест крыльев, и шорох, и жужжание, и Брошенная Душа не сразу поняла, что происходит, но уже все вокруг нее говорили:
— Смотрите, смотрите — живой, живой…
— Живой… Живой… — доносилось от подлетающих душ, и все они, паря в воздухе — только крылышки порхали, с радостью, с любованием смотрели на человека со светлым лицом, ясными глазами, идущим в толпе. И был он другим, и выделялся из всей толпы. Потому что был он спокоен и расслаблен, и глаза его улыбались, и шел он радостной какой-то походкой, и чувствовались в нем энергия, жизнь, любовь, которая просто переливала через край. Потому что когда ты живешь с душой, ты всегда полон любви, и она переполняет тебя и рассеивается вокруг — и свет идет от таких людей. И рядом с ними тепло и светло. И радостно.
— Живой…
— Живой… — не уставали повторять души и радовались человеку этому, свету, от него исходящему, жизни, которая в нем чувствовалась…
Но был он, — как маленький одинокий островок в океане напряженных, хмурых, недовольных собой и своей жизнью людей…
И Брошенная Душа, пораженная этим зрелищем, опять сорвалась с места и полетела — полетела искать свою девочку, чтобы она тоже стала живой и светлой, какой была еще вчера, — когда верила в любовь и любила, и жила в согласии с душой…
…Один свадебный кортеж уезжал с площади, другой подъезжал.
И в этой смене машин, украшенных цветами и лентами, было что-то радостное, что-то обнадеживающее: вот ведь — женятся люди, выходят замуж, любят друг друга. Значит, не все еще потеряно, значит, живы их души, значит, открыты их сердца друг другу.
И Брошенная Душа, подлетая к этой площади, даже воспряла духом.
— Все будет хорошо, — думала она. — Все будет хорошо… Все — будет хорошо…
И вспомнила она девочку свою — милую, светлую девочку, которая точно светилась любовью, когда бежала на свидание, когда приходила со свидания — с горящими щеками, с томными какими-то глазами. И замирала она, такая вот светлая и красивая в своей любви, у окна, и мечтала.
И Брошенная Душа, подлетая к этой площади, даже воспряла духом.
— Все будет хорошо, — думала она. — Все будет хорошо… Все — будет хорошо…
И вспомнила она девочку свою — милую, светлую девочку, которая точно светилась любовью, когда бежала на свидание, когда приходила со свидания — с горящими щеками, с томными какими-то глазами. И замирала она, такая вот светлая и красивая в своей любви, у окна, и мечтала.
Мечтала она о белом этом платье невесты. О таком вот кортеже. О совместной жизни с любимым. О ребенке, которого она когда-нибудь ему родит. Мечтала о том, о чем может мечтать такая вот чистая и любящая девочка. И все ее мечты были знакомы ее душе. Ведь шли они — из ее души.
Так она светилась и мечтала, и на площадь эту любила приходить — чтобы посмотреть на чужие свадьбы, о своей мечтая, до тех пор, пока не отрезвил ее бесчувственный этот человек.
— Относись к жизни проще, — сказал он ей при последнем их свидании. — Ну, потрахались, ну, получили удовольствие — и ладно…
И увидя, как закипают на ее глазах, как текут по ее щекам слезы, добавил, морщась, как от головной боли:
— Ну, полегче, полегче… Никто ничего никому не обещал… Вообще не понимаю, в чем проблема…
Проблема была только в одном — был он бездушным и бесчувственным. И сердце его холодное могло только заморозить открытое сердце девочки. И девочка эта светлая, пережив боль этого бездушия и холода, тоже отказалась от своих чувств, от своей веры в любовь, от желания любить. И отказалась от души своей, и теперь — бродит где-то, неприкаянная и бездушная…
Брошенная Душа замотала головой, прогоняя ненужные воспоминания, и устремилась к огромному рекламному транспаранту телефонной компании, растянутому над главной площадью.
— Новый вид услуги «Мы — вместе»… — было написано на нем. И в этом Брошенная Душа тоже усмотрела хороший знак.
И она спланировала на транспарант, с которого сотни душ наблюдали за свадебными ритуалами. За тем, как выходила из подъезжающей машины новая пара, как окружали ее нарядные гости и разливали шампанское, и кричали «Горько!», как молодые несли цветы к памятнику, потом выпускали из рук в небо пару белых голубей, которые им услужливо передавали организаторы этих ритуалов, и опять все кричали «Горько!», и разливали шампанское, — и фотографировали себя, и молодых, и садились в украшенные автомобили, и новая пара приезжала, чтобы положить цветы и выпустить голубей, выпить шампанское, и сфотографироваться…
Души молчали. Просто — мертвая тишина стояла тут, наверху, на растяжке транспаранта. И Брошенная Душа не поняла сначала, почему все молчат. Почему не радуются.
И тут только обратила внимание, как много среди сидевших на растяжке транспаранта было пар, как много душ, душевно и тепло укутав друг друга крылышками, сидели, прижавшись друг к другу нежными своими прозрачными телами.
— Чего это они? — шепотом, чтобы никого не обидеть своим непониманием, спросила она у души, сидевшей неподалеку. — Чего это они все молчат и сидят по парам?
— Оттого, — тоже шепотом, придвигаясь к Брошенной Душе, ответила та, что это души, нашедшие друг друга. Души, созданные друг для друга. Это две половинки, которые должны были встретиться, чтобы люди — полюбили друг друга… — Душа замолчала, и произнесла еще тише, как будто открывала какую-то большую тайну или то, о чем не очень-то приятно рассказывать: — Вот и получается, что души нашли друг друга. А тела их — бегают где-то, или вот так, — она показала крылышком вниз, — без души друг на друге женятся.
Брошенная Душа посмотрела вниз, прислушалась к происходящему.
— Они очень хорошая пара. Очень хорошая… — говорил кто-то. — Владимир — подает большие надежды в бизнесе. Ему нужна такая жена — спокойная, порядочная, из хорошей семьи… Сейчас, если хочешь сделать карьеру, ты должен думать, на ком женишься…
— Для Маши — это очень хорошая партия, — услышала Брошенная Душа из чьих-то других уст. — Сколько слез она выплакала от несчастной своей любви, а толку-то — он женился на другой… А Владимир уравновешенный, интеллигентный, ответственный человек. С ним она будет, как за каменной стеной…
И Брошенная Душа только тут и поняла все происходящее. Приезжают сюда тела, чтобы отметить свое бракосочетание с чужим телом. И браки эти не по душе, не из сердца, а из холодного расчета, из бесчувственной выгоды.
Брошенная Душа посмотрела на пары душ, любовно, нежно приникших друг к другу. Те плакали.
Грустно было им, нашедшим друг друга, что тела их не могли вот так нежно приникнуть друг к другу. Не могли вот так душевно слиться в одно целое, для них Богом подобранное.
— Вы знаете, я несколько раз наблюдала тут просто трагические ситуации, когда — одна из этих душевных пар увидела вдруг, как ее тело с чужим, не своим, с нелюбимым, не для нее созданным телом сюда приезжало… И какое это было душераздирающее зрелище, когда душа этого тела начинала кружиться над телом этим, чтобы пробиться сквозь толщу его бесчувственности, чтобы сигнал подать, крикнуть ему: «Не твое это!.. Что ты делаешь? Не твое это… Твое — другое… Вон его душа сидит…» — Душа, говорившая это, замолчала, потом добавила уже громче, говоря понятное всем: — Да только не слышат эти тела голоса своих бывших душ. Решили эти тела жить без чувств — только головой своей, умом, — а не сердцем. Закрыты их сердца — не слышат они ничего…
Душа, говорившая это, грустно покачала головой и тоже заплакала…И Брошенная Душа заплакала…
И опять грустный и легкий дождик закапал на головы свадебной процессии, и кто-то там внизу раздраженно сказал:
— Господи, и в такой день дождь…
И все поторопились сесть в машины. И кортеж отъехал. И уже подъехал — другой…
И опять слышала Брошенная Душа:
— Да, повезло тебе, Ирка, — такого папика отхватила! Повезло…
— Скажешь тоже — повезло! Я его, можно сказать своими руками из семьи выдрала. Мне его жена столько крови попортила… Хотя бабу понять можно — кто с таким мешком денег расстаться захочет? Но, с другой стороны, надо и совесть иметь: попользовалась — дай и другим попользоваться…
— У него там для меня дружка подходящего не найдется?…
— Найдется, все у него найдется… Подожди немного, освоюсь, — мы такие дела закрутим…
И опять — уезжал один кортеж и подъезжал другой.
И снова слышала Брошенная Душа:
— Не, ну ты, в натуре, влип! На кой черт тебе эта свадьба!..
— Влип — не то слово! Светка вцепилась, — женись, мать ее все мозги проела, мои предки как взбесились — у ребенка должен был отец… Нет, ну ты подумай, раз трахнулся неудачно — и как мудак вляпался. Ярмо на шею на всю жизнь…
И отъезжал один кортеж. Подъезжал другой.
И опять вышел из украшенного лентами и цветами лимузина жених, и выпорхнула за ним невеста. Но — что-то другое было в них, и души, сразу ощутив, почувствовав это другое — свет этот, легкость эту, зажужжали наперебой, зажужжали уже знакомое и такое желанное:
— Ж-ж-ж… Живые… Живые… Смотрите — живые…
Они были живые. Живые были их лица, и глаза. И взгляды их, которыми они смотрели друг на друга — были живыми. И столько любви было в них, любви — и единения. Были они одним целым. Одним прекрасным душевным целым, светлым и ясным, гармоничным, счастливым целым.
И души опять замолчали, только вздыхали счастливо, радостно, сопереживая, смакуя счастливое это ощущение живости и душевности.
И Брошенная Душа замолчала. Только с завистью, прекрасной и легкой светлой завистью, смотрела на пару эту. И даже пониже спустилась, чтобы насладиться прекрасным этим зрелищем.
И опять услышала Брошенная Душа разговоры гостей:
— Сколько мы ее отговаривали, сколько убеждали — нет, уперлась, и твердит одно и то же — «Я его люблю, мне никто другой не нужен… Я за ним на край света…» — Говорившая это женщина замолчала, головой покачала горестно и продолжила: — Ведь ничего еще в жизни не понимает, ей все любовь подавай… Любовь… А про то не подумала, что он — курсант, его в такую тьмутаракань отправить могут… Ведь знакомили ее с хорошим мальчиком из приличной семьи, с хорошим образованием, с перспективной должностью, с высоким окладом — так нет, уперлась: «Только Славик… Только Славик… Люблю его — и точка…» Ничего слышать не хотела. На все наши уговоры у нее только одно: «Я сердце свое слушаю…»
И из других уст услышала Брошенная Душа:
— Ведь так он нравился Мариночке, и мы ее поддерживали, и ему столько раз вдалбливали, что она будет ему хорошей партией, и папа ее в Генштабе работает — сразу бы и распределение хорошее устроил, и по службе мог бы помочь — так нет, уперся, как баран: «Только Даша… Только Даша… Я ее люблю…» Люблю… Нашел аргумент. Знаем мы, как любовь эта проходит… Да его не переубедишь. «Вы мне что хотите говорите, а мне мое сердце говорит, чтобы я с Дашей был…» Его сердце ему говорит… Нашел что слушать!..