— Мы не хотим спускаться вниз, — сказала Клер. — Спасибо.
— Мадам не хочет спускаться вниз, — доложил слуга.
Внезапно дверь из кабинета в парк распахнулась. Кто-то бросился ее закрывать. Зажгли одну, две, три, четыре лампы. Комната снова приняла свой безличный и торжественный вид. Кастор выпрямился, попросил виски и сказал:
— Итак, каковы наши дела, господин министр внутренних дел?
Поллукс вкратце обрисовал принятые им меры. Набросок Клер лишь слабо воспроизводил облик человека, которого она видела. Он был размножен и разослан повсюду, в том числе на погранпункты. Теперь он должен непременно попасться в сети. Но Клер придется обождать до тех пор, пока он не будет пойман.
— Это непросто, — сказал Кастор. — Но мы ее подержим.
Поллукс ввел его затем в курс других, не менее срочных дел. Ширились крестьянские демонстрации. Воздушные диспетчеры грозили начать 15 августа забастовку. Премьер-министр хочет посоветоваться с президентом по какому-то вопросу и ждет его звонка после 17.30. У него тоже есть новости.
Кастор говорил по телефону, когда слуга принес виски и сказал Поллуксу, что начальник охраны хочет видеть президента, кажется, срочно:
— Пусть войдет, — ответил Поллукс. — Президент кончил разговаривать по телефону.
— Он говорит, что не может войти, господин министр.
— Кто не может войти? — спросил Кастор.
— Начальник охраны. Но у него что-то срочное.
— Что еще такое? — проворчал Кастор.
Замызгав грязью бесценный паркет, двое охранников просили принять их извинения, но ступить в таком виде на ковер они просто не могли. Кот забрался на вершину дерева, снять его оттуда пока невозможно: лестница чересчур коротка. К тому же стоит к нему приблизиться, как он перескакивает на другую ветку.
— Что вы предлагаете? Думаю, животное меня тоже не послушается. Где это дерево?
— Метров восемьсот отсюда, господин президент. Мои люди оцепили его. Иначе кот еще где-нибудь спрячется. Эти звери очень подвижны.
— Есть только один способ, — сказал Поллукс. — Пусть его позовет сам Майк.
— Я тоже так думаю, господин министр. Тут есть кое-какой шанс.
Дело оказалось непростым. Кастор поехал с Поллуксом на машине — он хотел все видеть лично. Но, чтобы достичь холма с рыжим столетним вязом, на вершине которого Красавчик выбрал себе убежище, пришлось миновать трясину. Дождь стих, и снова стало светло. В своих летних сандалиях на босу ногу Клер вся перемазалась. Майк кричал: «Где он? Где?»
Окружившие величественное дерево люди отдали честь, в листве на самом верху что-то белело.
Клер снова позвала Красавчика. Майк тоже. Тщетно!
— Я полезу, — сказал Майк.
— Будь осторожен! Не подходи к нему близко.
— Знаю, — ответил Майк, ставший за четыре дня экспертом в обращении с котами.
С лестницы он ступил на ветку и стал взбираться наверх по сучьям. Красавчик, поднявшись на задних лапах, с интересом наблюдал за Майком.
Снизу к ним была обращена дюжина лиц. Время шло.
— Что он там делает? — спросил Кастор.
— Беседует, — ответила Клер.
Майк нежно звал Красавчика, говоря ему всякого рода ласковые слова. Затем умолк и притворился, что смотрит в другую сторону. Прошло две минуты. Кот вытянул сначала одну лапу, затем другую, прыгнул на ветку, на которой стоял Майк, и улегся у его ног.
Майк взял его на руки. Теперь надо было спуститься.
— Он сломает себе шею. И тебя это нисколько не волнует, — сказал Кастор с упреком. Клер не удостоила его ответом. Она видела, что Майк был в замешательстве, не зная, как добраться до лестницы — руки его были заняты. Он позвал:
— Мама, ты меня видишь?
— Да, — спокойно ответила Клер.
— Мне прыгнуть?
— Нет. Не двигайся. Я лезу к тебе.
Когда она оказалась на верхней ступеньке. Майк протянул ей Красавчика, затем спустился, перелезая с ветки на ветку, в то время как его мать добралась до земли. Наконец они все были вместе. Красавчик лизнул своим шершавым языком руку Клер.
— Высоко забрался, — сказал Майк.
— Да, очень.
Майк взял ее за руку, потянул к джипу охраны и сказал шоферу:
— Я хочу, чтобы ты нас отвез, пожалуйста. Я устал.
Начальник кивнул, чтобы они ехали.
Кастор, совершенно ошеломленный, наблюдал за этой сценой. В сопровождении Поллукса он дошел до своей машины и молча сел на заднее сиденье.
— А вы? — обратился он к Поллуксу.
— Ничего, я дойду пешком, — ответил тот. — Мне хочется пройтись.
— Как угодно. Поехали, — сказал Кастор шоферу.
Машина отъехала.
— Видели? — спросил Кастор шофера.
— Да, господин президент. Смелый парень, как и его мать.
— А я разве не смелый?
Шофер поглядел в зеркальце. Сидящим впереди плохо слышно то, что говорят им сзади.
Когда в 8 часов вечера Клер спустилась вниз, Поллукс уже прибыл. Она не перемолвилась с ним ни словом.
— Где он? — спросил Кастор.
— Я его покормила в постели.
— Хорошо, — сказал разочарованно Кастор. — Очень хорошо.
— Постель с балдахином — отличная штука, но вода едва теплая.
Вопреки своему намерению она искупалась и переоделась, потому что изорвала платье.
— Черное идет тебе, — сказал Поллукс, не получив ни ответа, ни улыбки.
Молча они пошли к столу.
Кастор употребил все свое искусство, чтобы разговорить Клер, заставить ее улыбнуться. Он был остроумен, блистал разнообразными знаниями. Он был легкомыслен и одновременно нравоучителен, словом, развлекал, как умел, но Клер сидела, точно каменная, точно Красавчик на дереве.
— Через два-три дня ты будешь свободна, — сказал наконец Кастор. — Стоит ли дуться? Это ведь плохо действует на печень.
— Кто меня выберет, получит то, что заслуживает, — парировала она.
Не имел успеха даже Шекспир. Но упрек ее тронул. Когда-то она умела отгонять от себя всякий призрак печали, особенно если предстояла их встреча.
Его сына хотя бы познакомили с Шекспиром?
Кастор ответил, что, конечно, не имеет никаких прав на ребенка (действительно, никаких, кивнула Клер), и тем не менее он позволит себе удивиться: зачем было увозить его так далеко? Клер сказала, что поначалу нужно было, чтобы Майка с Кастором разделял по крайней мере океан. Иначе она бы не выдержала… Затем… А затем все уладилось благодаря Жюли — ее настоящей сестре, и она могла лишь этому радоваться.
— Я и сама собираюсь перебраться в США.
На дворе прояснилось, но воздух был влажный. Кастор предложил ей пройтись по парку. Она согласилась.
— Значит, он родился в США. И стало быть, может стать там президентом.
Клер ответила, что такое ей никогда не приходило в голову… А, впрочем, действительно… Однако если он будет с нею, то этого никогда не случится.
— Признай, что это было бы забавно!
— Что значит забавно?
Кастор покачал головой. Женщины действительно стали невыносимы. В былые времена, когда им не приходилось рассчитывать на карьеру, они нянчили своих детей, и хорошо поступали! А теперь все озабочены честолюбивыми намерениями! И еще утверждают, что хотят сделать потомство счастливым! Удивительно ли, что из детей вырастают растяпы, лодыри, подхалимы?!..
Генеральный секретарь просил президента позвонить.
Кастор вернулся в дом медленной и тяжелой походкой.
В Женеве Эрбер нашел Пьера в отвратительном расположении духа. Что он делает в этом незнакомом городе под чужим именем? В какой западне оказался? И что это за странный врач? Кто такой сам Эрбер?
Они обедали на воздухе у берега неподвижного озера.
Пьер ненавидел озера. К тому же он никак не мог припомнить строчку из Гёльдерлина, где говорилось, что надо бы разорвать озеро. Трата-тата и разорвать озеро.
— Сколько раз вы говорили — я цитирую, — что вам опротивела наша мерзкая страна, закрываю кавычки, и вам хочется оказаться в другом месте? — спросил Эрбер. — Вот и пользуйтесь этим и не задавайте глупых вопросов! Ресторан отличный. Отель комфортабельный. Край красивый. Надеюсь, денег у вас достаточно, но если нужно еще, могу помочь. Климат тут мягкий — это для вас тоже полезно.
— Деньги, деньги… Я не шлюха!
— Не задавайтесь, мой мальчик! Вы просто мелкий воришка, который должен был бы сейчас сидеть за решеткой.
— Я ненавижу, ненавижу себя, до посинения.
Эрбер предложил пойти в кино. Пьер уже видел фильм — дрянь!
На живопись ему наплевать. Концерт? Почему бы не партия в бридж с двумя старухами, тогда я и вовсе сдохну, сказал Пьер.
С ним было тяжело.
И вообще, что вы тут делаете вместо того, чтобы заниматься своим листком? Мелкой спекуляцией? Или еще чем-то?
— Я питаю к вам дружеские чувства, — сказал Эрбер. — Я думал, вы это поняли.
Пьер резко поднялся.
— К черту! Я возвращаюсь в Париж.
— К черту! Я возвращаюсь в Париж.
Эрбер не пошевелился. Не произнес ни слова.
— Вы слышите? — Старик оставался неподвижен. — Отдайте письмо.
— Какое письмо?
— Письмо того типа. Отдайте. Оно мое.
— Не кричите, прошу вас. Вы можете уехать или остаться, но в любом случае сядьте. Мы в приличном месте, где меня хорошо знают.
Пьер сел.
— Отдайте письмо, или я сейчас дам вам по морде, — сказал он тихо. — У вас не останется зубов, чтобы грызть сладости!
Эрбер медленно вынул бумажник из кармана пиджака. Пьер выхватил его, вынул письмо, встал и ушел.
— Пьер! — крикнул вслед Эрбер.
Наблюдавший уже некоторое время за столиком метрдотель подошел к нему. Эрбер взял себя в руки.
— Он забыл свою зажигалку, — сказал он, показав на свою. — Счет, прошу вас.
— Но вы уже его оплатили, мсье Эрбер.
Конечно! Где его голова? Сегодня он решительно все забывает!
Он поболтал с метрдотелем. Много приезжих в Женеве? Да, много иностранцев, как обычно. Какая погода стоит в последние дни? В Париже тоже жарко. Пойду пройдусь. До скорого.
Выходя, он увидел немецкого коллегу и поинтересовался последствиями поездки канцлера в Москву и его заявления.
Эрбер вытер платком взмокший лоб.
— Присядьте, — сказал немец. — Вам плохо?
— Ничего. Легкое недомогание. Очень жарко.
Он сел и попросил стакан воды.
Выйдя наконец на улицу, он поймал такси. В отеле увидел, что ключ Пьера не висит на щитке, и постучал к нему.
— Войдите! — крикнул тот.
Ключ был в дверях, Эрбер вошел. Раздетый до пояса Пьер работал за столом.
— Я перевожу. Увидимся позднее? Не разыщете ли вы мне томик Гёльдерлина? Найдется же он в этом проклятом городе?
— Разумеется. Я попробую найти.
Клер мыла голову в своей комнате.
Кастор работал в кабинете, когда пущенный кем-то мяч влетел в его комнату. Один из охранников попросил президента не беспокоиться и убежал. Ему было приказано развлечь Майка, и он дал ему «покидать мяч». Приученный, как и каждый истинный американец, к бейсболу, Майк обладал верным глазом и хорошим броском. Он брал мяч двумя руками, поднимал ногу, раскачивался всем туловищем и бросал с необыкновенной точностью, к великому изумлению охранников. В конце концов он сам стал их учить, и теперь было совсем непонятно, кто кого развлекает.
При виде того, как Майк командует его «гориллами», заставляя их бегать по парку, Кастор испытал минутную гордость. Из состояния задумчивости его вывели мотоциклисты, доставившие два пакета от Поллукса — один для президента, другой — для Клер.
Поллукс сообщал, что вынужден знакомиться с записью всех звонков к ней и почтой, доставлявшейся на улицу Гренель, что он посылает ей письма, в том числе доставленное утром и имеющее огромное значение, что приедет поговорить с ней в середине дня.
Клер спустилась в парк, чтобы подсушить волосы на солнце. Она вынула из конверта два листка, исписанных незнакомым почерком, и прочитала.
«Мадам, однажды мартовским вечером кто-то толкнул вас и вырвал сумочку. Это был я. В тот вечер любимая мной девушка была голодна, вот так. Я больше не люблю ее. Но в этой сумочке еще был бумажник, а в нем письмо из Токио, автор которого мне омерзителен. Его немного подразнили. Это сделал я. В июле к вам заходил человек под предлогом опроса общественного мнения. Это тоже был я. Мне понравились ваши ответы. Мне понравилось ваше лицо, мне понравился ваш взгляд. У вас был печальный, усталый, расстроенный вид, но вы тем не менее приняли меня.
В августе один человек пришел к вам отдать письмо. Это снова был я. Взамен я хотел получить только одно обещание: безнаказанность за кражу сумочки. Дело в том, что у меня есть мать, и я не хочу, чтобы она увидела меня в тюрьме. Но вы вызвали вашего друга полицейского, и я сбежал.
Теперь я за пределами Франции и намереваюсь вернуться. Я предлагаю сделку: вам — письмо, мне — свободу! Если вы скажете «да», я поверю. Если «нет» — прости-прощай!
Я позвоню вам в среду в шесть вечера, чтобы узнать ответ. Если не застану вас дома, буду звонить в то же время каждый день».
В постскриптуме Пьер добавил: «Я вам верну эти пять тысяч франков, непременно верну».
— Ты, конечно, в курсе, — сказала она Кастору.
— Конечно. Все именно так, как я думал, мелкий жулик — анархист, который пытается еще читать мораль.
— Скорее мальчишка, натворивший глупостей. Я припоминаю его… Мальчишка, которого наказывали, запирая в шкаф.
— Меня тоже запирали в шкаф. Но я, как видишь, не стал ни вором, ни шантажистом.
— Так ты принимаешь его условия?
— Разумеется, принимаю!
— Ты даешь слово, что с этим парнем ничего не случится?
— Это уж дело министра внутренних дел. Я командую армией, а не полицией.
Он вышел в парк, чтобы посмотреть на Майка. Теперь партнеры учили того бить по мячу ногой.
— Значит, когда все уладится, я его больше не увижу? — спросил он.
— Увидишь, когда он вырастет и если он сам того пожелает. В тот день, — засмеялась Клер, — тебя будут ждать великие радости!
— Ты жестока. Прежде ты не была такой жестокой.
Подкатила машина Поллукса, и Клер удержалась от ответа, который едва не сорвался у нее с губ.
Было решено, что Клер вернется на улицу Гренель, чтобы ответить на звонок молодого человека, что она назначит ему свидание у себя, что пообещает ему прощение. Поллукс дал слово.
Он стал было выговаривать право посадить двух своих людей на кухне, чтобы в случае чего обезопасить Клер. Но она отказалась — риска, по ее мнению, не было.
— Позвольте, по крайней мере, быть там мне самому.
Она позволила. Он предложил подвезти ее и Майка в Париж.
— Что ты будешь делать с Майком в такую жару в Париже? — спросил Кастор. — Дай ему поиграть тут. Шофер отвезет его вечером.
Это предложение Клер отклонила.
— Тогда останься с ним.
Она была в нерешительности. Сделать ему такой подарок? Чтобы он пробыл еще несколько часов с Майком? В конце концов она сказала:
— Если хочешь…
После обеда она объяснила Майку, что они свободны.
— Ты получил выкуп? — спросил тот у Кастора.
— Пока нет. Но получу.
— Его внесет мой отец?
— Да, — ответила Клер. — Твой отец.
— Как зовут твоего отца? — спросил Кастор.
— Это секрет.
Майк встал, сказал, что пойдет посмотреть, хорошо ли пообедал Красавчик.
— Тяжелый получился выкуп, — сказал Кастор. — Никогда бы не подумал.
— Через неделю ты все забудешь, — ответила Клер.
Он спросил, куда она собирается на следующей неделе, увидит ли он ее в сентябре, действительно ли она решила перебраться в США? Он признался, что там есть прекрасные университеты, что надо бы выбрать для Майка самый лучший, что, если Клер согласна, он будет платить за учебу.
— Может быть, я попрошу тебя об этом, — ответила она. — Там действительно дорого… Пока я как-то выпутываюсь.
Он захотел узнать, кто такие Гофманы, за кого они голосуют, как Клер познакомилась с Жюли, что у них за дом в Коннектикуте…
Кастор играл с Майком в шахматы, когда пришло время ехать.
Клер наблюдала за ними. Ее охватило смутное волнение. Ей вдруг захотелось сказать Кастору, что она обязана ему и худшим, и лучшим, двумя-тремя прекрасными минутами, каких у нее уже наверняка в жизни не будет, что…
Но сдержалась, подумав, что для Кастора она теперь только мать Майка.
Он проводил их. Когда машина исчезла, Кастор вернулся в пустой салон, постоял неподвижно, затем ударил тростью по шахматной доске — фигуры посыпались в разные стороны.
Час спустя президентский самолет доставил его в Париж.
Вечером, около восьми, Эрбер постучал в комнату Пьера. Горничная сказала, что тот вышел. В течение двух дней Пьер был неузнаваем, говорил, что снимет шале в горах, чтобы там спокойно завершить работу, после чего поедет на несколько дней в Англию, хотя ужасно говорит по-английски. Может быть, Эрбер съездит с ним? Извинился за свою несдержанность, и, когда Эрбер пришел с Гёльдерлином, купленным за баснословную цену, сказал:
— Вы по-своему уникальны…
И весь вечер читал ему «гимны», и они долго спорили относительно символического характера реки в творчестве поэта, не переставая искать строчку трата-тата и «разорвал озеро».
Весь следующий день тоже прошел без стычек. Поэтому Эрбер спокойно ждал возвращения молодого человека.
К девяти он начал беспокоиться. Добился, чтобы горничная открыла ему комнату Пьера. Маленький чемодан, рукописные листки исчезли.
Эрбер помчался в аэропорт, где тщетно пытался узнать, улетел ли в Париж молодой человек под таким-то именем. Эти сведения никому не сообщались.
Он вернулся в отель в тщетной надежде увидеть там Пьера, который, сощурив свои черные глаза, скажет ему, смеясь: «Ну что? Долго ли вас дожидаться? Куда мы едем ужинать?»