Настя проехала на кресле к двери, крикнула:
– Принеси ей пуф!
Пуфик был низким, обитым парчой, как из падишахских апартаментов. Присев, я оказалась ниже Насти, которая смотрела на меня сверху вниз.
– Могу тебя только поздравить, – сказала я. – Репетитор, во всяком случае по русскому языку, тебе не нужен.
– Я по всем предметам отличница.
– Ещё раз поздравляю.
– Сказала маме, что хочу, чтобы пришла Ася Топоркова, и вы тут.
«Попроси маму, – раздражаясь, подумала я, – вытребовать губернатора, пусть окна вам помоет. Развлечётесь».
– Зачем?
– Вы меня не помните? – вопросом на вопрос ответила Настя.
Память на лица у меня хорошая, с этой девочкой я никогда не встречалась.
– Я вам на передачу звонила. Как дура. Про папу рассказала.
Это та самая девочка, из-за которой мы перебрали эфир, которая назвала отца то ли швалью, то ли шаромыжником.
– По голосу трудно узнать. А почему ты не пришла, как мы договаривались?
– А зачем? – вернула мне Настя вопрос.
– Но всё-таки домой… пригласила. Хоть и по надуманному поводу.
– Интересно было. Скучно.
– «Интересно» и «скучно» – антонимы. Человеку либо интересно, либо скучно.
– Сначала было интересно на вас посмотреть, а теперь скучно. Вы меня разочаровали.
– Извините, ваше высочество! – встала я.
– Проваливайте! К чёрту идите!
Выделила голосом «идите», из чего можно было сделать вывод, что мою передачу она сегодня слушала.
Повернулась к компьютеру, щёлкнула мышкой. Осветился экран, на котором не игра застыла, а какой-то текст.
Юная невежа. (Кстати, разница между «невежей» и «невеждой» вполне годится как тема передачи. Надо будет подобрать примеры.) Избалованное дитя, умненькое хамоватое создание. Развернуться и уйти проще всего. Но ведь девочка страдает, невооружённым взглядом видно. Она ждала от меня помощи, надеялась. Хотя какую помощь я могу оказать ребёнку с исковерканной психикой?
– Последний раз меня посылал к черту один звукорежиссёр. Я так волновалась после передачи, что нечаянно дёргала какие-то рычажки на пульте. А пульт на радио – страшно важный аппарат, как в центре управления атомными ракетами. Словом, я чуть не разбомбила полземли. Режиссёр ахнул и принялся восстанавливать нормальный звук, потому что в эфире то вопили оглушительно, то едва шептали. И он заорал на меня: «Аська, иди ты к чёрту!» Так мы перешли на «ты». Что и вам – тебе предлагаю.
– Чаю хотите, хочешь? – повернулась ко мне Настя.
Больше всего я боялась увидеть слёзы. Но девочка не плакала. Выражение лица у неё было недетским, такие бывают у женщин, уставших от страданий, когда слезы кончились.
Чай мы пили на кухне, такой же стерильной, как и вся квартира, нежилой, сошедшей со страниц журнала по дизайну интерьеров.
Я рассказывала о радийных ляпах. Как правило, они связаны с ситуациями, когда ведущий думает, что микрофон выключен, и несёт в эфир отсебятину. Прочитав официальным голосом сводку погоды, наша диктор выругалась: «Гололедица, блин! Опять навернусь, у меня сапоги скользкие». Самое забавное, что бдительные слушатели, принявшись звонить на радио, говорили о том, что мы правильно подняли вопрос о плохой работе дворников. А спортивный комментатор, который собирался в отпуск по случаю свадьбы, закончил фразу: «Соревнования посетил губернатор» и, не дождавшись, пока выключат микрофон, пустят музыку, сам запел: «Губернатор – экскаватор – ватор, ватор. Он не квакал – вакал, вакал». Женитьбу не посчитали смягчающим обстоятельством и комментатору влепили строгий выговор, лишили премии. К сожалению, большинство радийных баек не для детских ушей. Нейтральный текст, будучи произнесённым, когда сливаются окончания и начало слов, приобретает неприличное значение. Попробуйте произнести без пауз и знаков препинания: «Поздравляю моего папу. Дочь Лена» – и вы меня поймёте.
Настя постепенно оттаяла, прыскала от смеха. Я поделилась и страшной тайной: как ловили Сталина и как я его предупредила про готовящийся захват.
Всё испортила прибывшая Настина мама.
– Мама, это Ася Топоркова, – представила меня девочка. И почему-то соврала: – Мы русским занимались.
– Моя любимая, моя крошечка! – осыпала поцелуями мама Настю, словно они тысячу лет не виделись.
– Меня зовут Нелли. А вас полностью?
– В каком смысле?
– Ася – сокращённо от чего?
– Ни от чего. Просто Ася. Ася Викторовна.
Лицо у Нелли было лисье – злое и хитрое одновременно. Она походила на нашу соседку тётю Веру – не внешним сходством, а производимым впечатлением: такая вцепится острыми зубами – не оторвёшь. Хотя, возможно, моё мнение необъективно, ведь я заранее настроилась против матери, которая довела ребёнка до невроза. Да и глупо ожидать, что брошенная женщина будет светиться покоем и счастьем.
– Эта Шваль звонил? – спросила Нелли дочь.
От дальнейшего разговора мне стало дурно до тошноты. Во-первых, с моей лёгкой руки Швалью они называли Настиного папу. Во-вторых, Нелли сочла необходимым подробно рассказать мне, как муж её бросил, какой он подлец, грязнуля, спутался с такой же неряхой, которая волосы моет раз в месяц. Самым отвратительным было то, что мать призывала в свидетельницы дочь, которая явно находилась в курсе отнюдь не детских проблем родителей. Настя кивала, поддакивала и смотрела на меня в ожидании одобрения и поношения человека, обеспечивающего им небедное существование.
На месте Настиного папы я сбежала бы от Нелли не через двенадцать лет, а на второй день после свадьбы. Что касается хлорной чистоты, то её обеспечивала девушка-молдаванка, которая имени-то не имела. К ней обращались в повелительном наклонении: подай, поставь, убери. Аристократы, ёшкин корень! Представляю, сколько девушке приходится вкалывать и какой вздорно-требовательной бывает Нелли, помешанная на чистоте. Она полагает, что вылизанная квартира – это высший класс. А тут выть хочется, моргом отдаёт. Схватить бы Нелли за волосы на затылке и сунуть под кран с холодной водой – посетила меня дикая идея. Чтобы остудить её стремление к совершенству, а главное, чтобы смыть мерзкую привычку использовать дочь в неблагих целях.
Кажется, аналогичное желание – облить, правда, не водой, а дорогим коньяком, – посетило меня при разговоре с Димой Столовым. Эта семейка вызывает у меня бунтарские порывы.
На моё счастье, зазвонил телефон, и Нелли ушла разговаривать в другую комнату. Самое время смотаться. На прощание я дала Насте свой телефон:
– Давай как-нибудь встретимся? Мне нужно посоветоваться с тобой.
– О чём?
– Хотим делать сайт «Словарика». Возможно, у тебя будут идеи. Пока! Рада была с тобой познакомиться.
– Я тоже.
Выйдя на улицу, я несколько минут стояла, вдыхая чистый морозный воздух, будто проветривала лёгкие от смрада, в котором находилась последние два с половиной часа. В безупречно чистой квартире. Бедная Настя!
Ожидание телефонного звонка – настоящая пытка. Раньше был один телефон – домашний, теперь добавился сотовый. Приходится гипнотизировать оба, потому отвести взгляд от них получается с трудом.
Костя обиделся? Решил порвать со мной, не видеть, не слышать, не общаться? Правильно. На его месте так поступил бы каждый. Чего валандаться с капризной барышней? Но Костя – не каждый! Он совершенно исключительный, необыкновенный, уникальный. Дружбой с такими людьми не разбрасываются, а их влечение, пусть и короткое, мимолётное – подарок судьбы, который только законченная дура не оценит. Чтобы увидеть законченную дуру, мне требовалось лишь подойти к зеркалу.
Работа валилась из рук, точнее – глаза не видели. Они, вместо того чтобы скользить по тексту, надолго застывали то на одном телефонном аппарате, то на другом. Цивилизация всё-таки множит страдания, а не сокращает их. Вот в шестнадцатом веке у какой-нибудь Брунгильды уплыл избранник за славой и добычей – сиди себе полтора года, жди терпеливо, мечтай, совершенствуй ткацкое мастерство. А у нас сплошное мытарство – выйти на связь твой любимый может в любой момент. Но не выходит!
К вечеру воскресенья я извелась окончательно. А тут ещё по радио передали песню из кинофильма «Карнавал». Проникновенный голос Ирины Муравьёвой, и слова… Как молитва, в которой повторы усиливают просьбу, рвущуюся из души:
Песня старая, сто раз слышанная, но сегодня она произвела на меня особое впечатление. Поэт потрясающе выразил моё состояние. Будто нырнул в моё сознание, а потом из сумятицы отчаяния, надежд, паники выстроил, используя простые художественные средства, образ тоскующей женщины. Ирина Муравьёва, наверное, была бы довольна произведённым эффектом: после её пения я разрыдалась.
Песня старая, сто раз слышанная, но сегодня она произвела на меня особое впечатление. Поэт потрясающе выразил моё состояние. Будто нырнул в моё сознание, а потом из сумятицы отчаяния, надежд, паники выстроил, используя простые художественные средства, образ тоскующей женщины. Ирина Муравьёва, наверное, была бы довольна произведённым эффектом: после её пения я разрыдалась.
Слёзы слезам рознь. Плакать от боли, от невозможности доказать свою правоту в споре с родными, плакать из-за гормонов в предменструальные дни, из-за воров, которые стащили у тебя кошелёк в троллейбусе, из-за подружки, которая увела кавалера, – всё это лечебно, терапевтически полезно. Наревелась – и легче стало. Плакать тихо, чтобы бабушка не слышала, кусая подушку, плакать из-за собственной глупости – профукала, идиотка, свою судьбу, – никакого облегчения не приносит. Хуже и хуже становится. Выть хочется, в голос и отчаянно. Теперь понимаю, откуда в старину черпали силы профессиональные плакальщицы. Они настраивали себя, мысленно представляя несбывшиеся мечты, упущенный шанс. Прошлое не вернёшь, остаётся только выть и выть.
Искусав и вымочив почти насквозь подушку, я обессилела и потому утихла. «Надо взять себя в руки, – вяло подумала я, – или хотя бы внести ясность, самой позвонить Косте, по голосу понять его настроение, отношение ко мне…» Ага! Разбежалась! Ничего понять ты сейчас не способна. Но мне требуется услышать его голос. Хоть два слова: «Привет! – Пока!» Может, он не звонит, потому что в аварию попал, гоняет ведь? Тьфу-тьфу! А хорошо бы! Я к нему в больницу ходила бы, носила фрукты и книги, вытирала испарину с лица. И судно подкладывала? Он этим судном в башку мне запустит. А пусть бы чуть-чуть травмировался. Ногу сломал. Висит Костина нога в воздухе на штуке вроде маленького подъёмного крана, я сижу рядом, кормлю как маленького: «Ещё одну ложечку, пюрешечка вкусненькая, открывай ротик». Нет, руки-то у него здоровые. Тогда пусть руки сломает, они у него на двух подставках покоятся перед грудью…
Так! Я дошла до того, что мечтаю Костю покалечить. Мне никто не запрещает ему позвонить. Повод? Есть отличный повод: сказать, что его пожертвования больному ребёнку очень пригодились. Сейчас ребёнка уже готовят к перевозке в Москву, есть надежда, что бесплатно на самолёте МЧС отправят.
Я очень торопилась, боялась, что негаданная решительность меня покинет. Схватила сотовый, зашла в телефонную книжку, выбрала строчку, нажала «вызов»…
– Здравствуй, это Ася! С тобой всё в порядке?
– Привет! Более-менее, – ответил мне… Прохиндей!
– Ой, извини, ошиблась номером.
– Да ладно, Аська! Скучаешь по мне? Я тоже иногда вспоминаю, неплохо время проводили, а?
– Я действительно ошиблась!
– Брось! – не поверил он. – Я тебе позванивал, но бабка твоя гонит волну на меня.
– Мою бабушку зовут Вера Петровна, – невольно втянулась я в разговор. – Она тебе не «бабка»!
– Значит, увидимся? – гнул своё Прохиндей. – Дай сообразить, где и когда. Может, отправишь ба… Веру Петровну прогуляться, а я подскочу? Только не в понедельник и среду, у меня тренировки.
– Не хочу я с тобой встречаться!
– Ты ж первая мне позвонила! Любишь ты, Аська, ломаться. Давай во вторник?
Зазвонил наш городской телефон, бабушка на кухне сняла трубку.
– Хорошо, во вторник, приходите с женой и малышом, приготовлю что-нибудь вкусненькое. У ребёнка нет аллергии на какие-нибудь продукты?
– При чём тут аллергия, то есть жена? Я с тобой хочу увидеться, – многозначительно сказал Прохиндей.
Бабушка приоткрыла дверь, просунула руку с телефонной трубкой и пол-лица с любопытными глазом и носом:
– Костя звонит.
Взрывная волна подкинула меня на стуле. Плохо соображая, я простонала в микрофон:
– Наконец-то! – И выхватила у бабушки трубку: – Да!
– Ася, привет, Костя.
– Да.
Мысленно: «Где ты пропадал? Я измучилась».
– Тебе удобно сейчас говорить?
– Да.
«С тобой всегда удобно, в любой час дня и ночи».
– Мы можем встретиться?
– Да.
«Вот счастье привалило!»
– Если я сейчас подъеду, нормально?
– Да.
«Отлично, великолепно, лучше не бывает!»
– Ася, с тобой точно всё в порядке? – подозрительно спросил Костя.
– Да.
«Только сердце выпрыгивает из груди, ноги дрожат и голова кружится».
– Я не буду к тебе приставать, не бойся.
– Да.
«Хочу, чтобы приставал, ещё больше, чем боюсь».
– Мы будем говорить о русском языке.
– Да.
«Какой, к лешему, русский язык? Впрочем, о чём бы ни говорить, лишь бы его увидеть».
– Через полчаса приеду.
– Да.
«Так до-о-олго?!»
– Ася, тебя заклинило? Кроме «да» другие слова имеются?
– Я буду тебя ждать.
«…вечно. Хотя тридцать минут – это вечность в квадрате или в кубе, это бесконечность…»
Костя положил трубку, затренькали короткие гудки. Я хотела нажать кнопку «отбоя» и только тут обнаружила, что в другой руке у меня сотовый телефон.
– Алло? – непроизвольно спросила я.
– Я тоже буду ждать нашей встречи, – ворковал Прохиндей. – Как сексуально ты да-да-дакала! Весь горю.
Входящие звонки бесплатно, платит позвонивший, поэтому Прохиндей и не подумал отключиться. И услышал то, что не предназначалось для его ушей.
– Пропади ты пропадом! – вырвалось у меня.
– Строптивенькая моя. Соскучилась? Жди! Целую!
– Кретин! Только попробуй заявиться!
Но Прохиндей меня не слышал, отключился.
Часть вторая Дневник Кости Аверина
Тридцать минут – вовсе не бесконечность, когда нужно привести себя в порядок. Умыться, переодеться, зарёванное лицо попробовать замаскировать с помощью косметики, ткнуть кисточкой для туши в глаз и пустить химическую слезу, искать заколку для волос, обнаружить её под тахтой, увидеть себя в зеркале и понять, что макияж не спас, а подчеркнул одутловатость пострыдательную. Снова умыться, сообразить, что кофточка с блёстками не годится. Кто ходит дома в блёстках? Другую кофточку надеть задом наперёд и наизнанку. Во время переодевания смахнуть заколку с волос и наступить на неё. Уронить флакон с духами и превратить квартиру в газовую камеру. Распахнуть окна, чтобы проветрить, и попутно снести на пол горшок с цветами. И ещё задуматься над бабушкиной фразой: «Что ты носишься как угорелая?» Странно, угорелые, то есть надышавшиеся угарным газом, по идее, лежат в обмороке, а не бегают. Тогда откуда это выражение?
Мне нужно сходить к кардиологу и проверить, что происходит с моим сердцем. Оно потеряло крепления: то падает в пятки, то рвётся из грудной клетки. А когда я увидела Костю в дверях, сердце и вовсе остановилось, стучать перестало. Хорошо, что мыслительная способность полностью не отключилась, и я подумала, что зомби с мёртвым сердцем – не выдумка. И ещё я сумела изобразить улыбку, потянувшись к цветам, которые держал Костя.
– Как мило! Спасибо!
Костя цветы мне не отдал, напротив, отвёл руку с букетом в сторону:
– Это не тебе, а Вере Петровне. У нас с тобой деловой разговор.
– Бабушка! – громко и жалобно позвала я.
Таким же голосом я звала её в детстве, когда мальчишки опасно раскачивали меня на качелях.
Она вышла с веником в одной руке и совком, наполненным землёй и глиняными черепками, – в другой.
– Здравствуйте, Вера Петровна! Это вам! – протянул букет Костя.
– Тюльпаны! Мои любимые. – Бабуля сунула мне веник и совок, приняла цветы. – Они весной пахнут.
Первый раз слышу, что бабушка тюльпаны любит. Кроме того, по всем правилам она должна была сказать: «В честь чего мне цветы-то?» Ничуть не бывало. Улыбается, нюхает жёлтые бутоны, которые запаха не имеют. Можно подумать, что прибыл горячо любимый внук.
– Проходи, Костя! – веником показала я в сторону своей комнаты.
Но Костя остановился у дверей в гостиную:
– Можно сюда?
– Конечно, – пожала я плечами.
В центре этой большой комнаты у нас по старинке, по бабушкиным представлениям об уюте, находится круглый стол и шесть стульев вокруг. Накрывается стол редко, а мешает проходу постоянно.
Костя вытащил из сумки папку с бумагами, принялся их раскладывать на столе. Я села напротив.
– Костенька, может, чаю? – спросила бабушка, появившаяся в комнате с вазой цветов.
– Не откажусь. А к чаю у вас не найдётся корочки хлеба? Я с утра в бегах, даже позавтракать не успел.
– Так я ужин сделаю! – обрадовалась бабуля. И пожаловалась на меня: – Ася мне не разрешает нормальную еду готовить. Питается, как в застенках гестапо. Ты, Костенька, рыбу или мясо предпочитаешь?
– И то и другое. Я всеядный. Заранее – громадное спасибо!
– Салатик рыбный, – вслух рассуждала вдохновившаяся бабушка, – а на горячее куриное филе с грибами, из слоёного теста пирог яблочный…