Эти мысли или подобные им бродят сейчас в голове у каждого участника стройки плотины, и чем ближе гребенка к закрытию, тем осязательнее становится грандиозность того, что буднями делалось и строилось.
И когда легло посередь Днепра сто десять миллионов пудов бетона, принявших стройную материальную форму семисотметровой, покоящейся на мощных быках плотины, каждый строитель, самый рядовой и самый молодой, почувствовал величайшую в своей жизни кровную радость и гордость.
Последний кубометр клали лучшие бригады плотины: бригады Ткаченко, Жени Романько, Ильгова и Макаренко.
Это было наградой за дело чести.
И в то время, как здесь клали последний кубометр, в турбинном вале гидроэлектростанции заканчивался монтаж первой очереди турбин, каждая из которых равна по мощности Волховстрою. На Алюминиевом комбинате в лесах стояли огромные корпуса трех заводов. Неутомимо шла стройка завода ферросплавов и цехов инструментальной стали. Стройными силуэтами входили в панораму чудес на Днепре скелеты домен. Клались мартеновский и прокатный цехи, заводы строительных материалов. Строились коксовые печи с неразлучным своим соседом — химическим заводом. Всюду на обоих берегах Днепра, на правом и левом, одетые строительными лесами, стояли крепкие костяки будущего.
На реке шумно и тяжело ломался лед. Через сплошной бетонный гребень плотины бурно шел весенний паводок.
Днепрострой,
1932
РИСК
Когда с карандашом в руках стали прикидывать сроки пуска мартенов, выяснилось: все дело решает бак.
Лягут покорно подъездные пути, станут, как часовые, по своим местам колонны, подымутся мосты, огнеупорные кирпичи плотно прижмутся друг к другу, образуя ванну, — только бак не станет в срок на свое место. Только бак не успеют смонтировать на водонапорной башне. Это ясно.
За окном бродил грустный октябрь, похожий на отъезжающего. Первую плавку на новых мартенах нужно дать в марте.
— Значит, бак? — произнес начальник и постучал карандашом по календарю.
Итог был прост и ясен, как стекло. Там, где быть водонапорной башне, — сейчас гора металлического хлама: колеса, дырявые цилиндры, листы смятого железа. Вот подсчет: подготовка и постройка башни — три месяца; монтаж бака на башне (зима, морозы, сорокаметровая высота) — четыре-пять месяцев. Итого: восемь месяцев. Бак будет готов к июню. Не раньше.
Начальник сжал кулаки: он чувствовал, как время течет, хлюпая между пальцами, — жидкое, липкое время. Значит, бак? — темнея, спросил он. — Что можно сделать?
Ему хотелось схватить время в кулак и сжать его. Время нужно уплотнить до состояния сжатого воздуха в компрессоре — вот какое ему нужно время.
Люди, столпившиеся около стола, смущенно молчали. Молодой техник в фуфайке пожимал плечами и досадливо думал: «В марте?» — Он смотрел, как сыпались с тополей листья. «Авантюра!» — Он видел через окно: там, где быть мартенам, только фундаменты, немногие конструкции, котлованы, ржавые холмы глины. Над этим развороченным миром одиноко высятся трубы. Трубы на стройках кладут раньше всего: они украшают пейзаж. Техник считал себя сведущим человеком и скрывал свою юность.
«В марте? — щурился он. — О, мы узнаем еще одну осень».
Вслух он сказал:
— Можно объявить штурм. Выгадаем немного.
Начальник зло усмехнулся: он ждал этого совета.
Слава богу, уже техники научились предлагать штурмы!
Из календаря, раскрытого на марте, глядела на него техническая задача. Она дразнила. Бак качался перед ним, огромный, в сто шестьдесят пять тонн, бак, который обязательно нужно монтировать на башне. Почему обязательно? Ведь вот же они стали одновременно строить и монтировать — раньше этого не умели делать. Он смеялся, встречая в газетах напыщенную фразу репортера: «Ни одного строителя не осталось на площадке, пришли монтажники». У него строители и монтажники работали одновременно. Строители воздвигали стены, а монтажники уже монтировали механизмы. За монтажниками шли чеканщики. С разных концов начинали класть какой-нибудь газопровод, — люди встречались, как при прокладке туннеля. Время, место, работа людей — все это нужно уплотнить. В этом секрет удачи. Почему же терять пять месяцев из-за бака?
Он представлял себе: люди будут качаться на лесах на сорокаметровой высоте. Ветер, моров. То и дело они будут слезать греться. Пять месяцев — сто тысяч тонн стали. Итог тоже простой и ясный, как стекло.
— Ясно, — все сбились к столу, — ясно, надо одновременно строить башню и монтировать бак. На земле. Потом поднять и поставить.
Он показал рукой — поднять и поставить. Все засмеялись: это, очевидно, шутка.
Главный инженер задумчиво покрутил усы. Они были рыжие и пушистые.
— Не можно, хозяин, — сказал он. — Сто шестьдесят тонн — это такая тетя... Не можно, хозяин. Этого никогда не было.
Этого никогда не было. Он строил много заводов. Он пускал много печей. Его часто приглашали экспертом. Хитро щуря свои татарские узкие глаза, он рассказывал «фактики из практики», — она была богатая у него. Он знал по имени-отчеству всех старых мастеров и рабочих Юга. Он пил с ними водку. Он плясал с ними и с их женами на пусковых вечеринках, лихо притопывая короткими сапогами. Узнав о том, что он работает на стройке, к нему, к Василию Федоровичу Воробьеву, из многих мест приходили инженеры и рабочие, чтобы учиться у него, чтобы работать с ним. Но то, что предлагал начальник, ни в какие уложения не уложишь.
— Помилуйте, сто шестьдесят тонн — ведь это, батенька, по старому счету десять тысяч пудов весу. Восемнадцать метров — высота. Две тысячи пятьсот кубометров воды — объем.
И это поднять на двадцатидвухметровую башню? Это не можно, это риск.
— Я не боюсь риска, — качая головой, ответил начальник, — но голого риска я не хочу. Я хочу: расчет и технический проект.
Воробьев сощурил глаза.
«Нас этому раньше не учили», — хотел ответить он смеясь. Но подумал, надул щеки и, отдуваясь в усы, сказал серьезно:
— Я подсчитаю.
Он пришел через несколько дней и сказал:
— Поднять можно. Я считал. Можете меня поднимать на баке, и это не будет самоубийство.
Объявленный Макстроем конкурс проектов по подъему бака расшевелил многих конструкторов и техников.
Трудность, которая стала перед всеми авторами, была даже не в том, чтобы поднять бак с земли. Трудность лежала в том, чтобы, подняв бак, на весу передвинуть его по горизонтали и установить на башне.
Был фантастический проект: четыре мачты поставить на рельсы, на мачтах поднять бак. Потом все это сооружение передвинуть по рельсам. Доставить бак на башню, как вагон для скоропортящихся грузов. Возможны варианты.
Был простой и оригинальный проект Шибаева: две наклонных стрелы типа деррика схватывают бак. Выпрямляясь, они подымают и устанавливают бак на место. Это показалось слишком просто для того, чтобы обеспечить удачу. Проект получил первую премию, но принят не был.
Решено было соорудить вокруг бака и башни шесть мачт. На них укрепляются огромные ролики, по которым пойдут стальные ходовые канаты. Восемь лебедок будут тянуть канат. Сначала работают блоки первых четырех мачт. Схваченный канатами, бак должен будет покорно пойти вверх. Когда он подымется выше уровня башни, его потащат к себе последние две мачты, находящиеся за башней. Бак поползет и сядет на башню.
Должен сесть. Не сесть не может.
Первый прораб, которому была поручена подготовка бака к подъему, Шистко, внезапно уехал в Луганск. Он долго молча сидел там, потом прислал письмо, в котором путано сообщал, что вернуться не может.
Подъем был поручен Мельникову. О нем ходили легенды. На стройке ХТЗ его прозвали «железным прорабом». В метели, в ветра он один решался лазить по раскачивающимся мачтам.
Рассказывали, что он был когда-то моряком. Огромный седеющий человек с голубыми глазами. У него была хорошая глотка. Казалось, такого никакая сила не свалит.
Пустяковая простуда, воспаление уха свалили железного прораба. Его увезли в Харьков делать трепанацию черепа.
Откуда-то привезли старика такелажника Пономарева. Петушась, он пошел на площадку.
— Это мы можем! — говорил он со стариковской удалью. — Не такие подъемы подымали!
Он пришел на площадку и увидел бак. Почти склепанный, тот стоял на шпалах возле башни. Старик обошел бак кругом. Потом подошел к начальнику.
— Нездоров я, хозяин... — сказал он, съежившись. — Я уж уеду.
Старику подали машину и увезли.
Подъем бака поручили прорабу Глазунову. Личное руководство ваял на себя начальник Мартенстроя инженер Лин.
Инженер Лин носил кожаную куртку и капелюху, наползающую мехом на глава. С площадки Лин уходил поздно ночью. Ложась спать, он ставил около кровати телефон. К спинке кровати привешивал ручные часы. Телефон трещал всю ночь. В восемь утра Лин уже был на площадке.
Невысокий, легкий, похожий на подростка, он ходил по стройке, постукивая ногой об ногу. Несмотря на морозы, валенок он не носил. Ему еще не было тридцати. Он кончил советский вуз. Он работал на стройке Нигрэса и Штеровки.
Прораб Глазунов только что кончил свою работу на газопроводе. Еще не выцвели краски, которыми писалось на стенах: «Учитесь у глазуновцев». О нем говорили, что он хороший такелажник: в канатах не заблудится, канат чует, меру канату знает. Для такелажника канат то же, что для слесаря ключ.
Лин еще раз проверил расчеты, велел переделать звенья для мачт. Когда их переделали, Глазунов стал поднимать мачты.
Морозный, ветреный январь стоял на площадке. Кругом была степь, оттуда резкий, как хлыст, налетел ветер. Бак гулко звенел. Перчатки примерзали к железу.
Замерзшие люди забегали греться в деревянную конторку. Бак с водой, раскаленная печка, девочка-уборщица, дремлющая на лавке и вздрагивающая от хлопанья двери, — таких уютных уголков много на каждой стройке.
Мачты собирались из звеньев сверху вниз. Сначала подняли верхнее звено. Удерживаемое канатами (расчалками), звено повисло высоко над землей. Верхолазов Алексеева и Лысого послали на эту качающуюся верхушку укреплять расчалки. Они полезли по висячей лестнице, жалобно звякающей и гнущейся под ногами. Лысому все время казалось, что земля бежит от него. Наконец, они влезли на верхушку. Нельзя было понять, на чем она держится. Внизу, белая, дрожала земля, на ней копошились маленькие люди в синих ватных штанах, похожие на китайцев.
Вдруг заиграли лебедки, верхолазов стало качать. Лысый закрыл глаза.
Когда верхолазы все-таки благополучно спустились на землю, Алексеев замурлыкал песню.
— Молодец! — сказал ему прораб.
— У нас все молодцы! — ответил Алексеев.
В жестокие морозы люди лезли наверх и, зацепившись железной цепью предохранительного пояса о какую-нибудь точку, воевали с обледенелыми канатами. Звено подтаскивалось к звену, скреплялось болтами. Мачта росла и, наконец, последним, восьмым звеном прочно и тяжело становилась наземь.
— Еще одна, — говорил охрипший Глазунов. Он снимал капелюху и вытирал пот со лба. Несмотря на морозы, ему было жарко.
Бак стоял теперь в конвое стрел. Круглые заклепки тускло поблескивали, как солдатские пуговицы на френче. Некоторые заклепки были обведены мелом, около них написано на железном листе: «Срезать», или «Зачеканить», или «Заварить». Похоже было на корректурный лист.
О баке знали широко окрест. Знающие люди качали головой:
— Как бы расклепывать не пришлось.
Лин в ответ посмеивался. Его беспокоили только морозы: в такие морозы железо хрупко.
— Мне снился бак, — смущенно рассказывала жена начальника, — будто бак поднимала, а он упал.
Начальник, как и Лин, смеялся и размешивал сахар в стакане.
— Если бак упадет, он упадет нам на голову.
Пятую стрелу поднимали с земли целиком. Схваченная за горло блоком, она покорно шла вверх.
Вдруг сверху что-то полетело и, звякнув, упало наземь.
— Гайка, что ли?
Помощник прораба Поливянный нагнулся и ахнул. Глазунов бросился к нему.
— Что такое? — тревожно крикнул он.
Поливянный растерянно вертел в руке железный осколок.
— Ролик... лопнул... — прохрипел он.
Глазунов снял капелюху и вытер потный лоб. Позвонили Лину.
Перепрыгивая черев канавы и кучи железа, Лин уже бежал к баку. Ему молча подали обломок. Лин взял его, посмотрел и скрипнул зубами:
— Чугун...
Кромку огромного чугунного ролика срезало скосившимся канатом, словно это был не чугун, а лед, дрогнувший в марте.
— Что будем делать, хозяин? — тихо спросил прораб.
— Ролик менять, — резко ответил Лии, — вот что делать. Немедленно менять ролик. И никакой паники.
Но сам он был мрачен и темен. Он унес к себе обломок и опять и опять рассматривал серые зерна излома. Он возился с чертежами. Проверял расчеты. Потом, обхватив голову руками, долго сидел молча.
Вечером он сказал начальнику:
— Подымать на таких роликах рискованно.
— Вывод?
Лин пожал плечами.
— Буду подымать. За роликами сам следить буду. Других нет.
Для испытания канатов и роликов Лин произвел пробный подъем бака на триста миллиметров. Стрелы и канаты выдержали испытание. Лебедки работали дружно и плавно. Тогда Лин составил список лучших такелажников, которым поручил проверить состояние всех стрел, канатов, узлов, жимков, болтов. Все проверявшие дали личную расписку в том, что они сами осмотрели свой блок или канат и нашли его в полном порядке. Человек осознает себя в ответственности. Каждый из этих такелажников с чувством великой гордости щупал канаты.
Ночью Лин, присев на край стола в конторке, проверял «список мелочей»: что сделано, что нужно сделать.
— Ты все сейчас отстаешь. Колодочка, — сказал он скуластому бригадиру, — чтоб к утру канат на лебедке был.
— Понял. — Колодочка, прищуривая левый глаз, бросает папироску на пол, приминает ее осторожно подошвой, натягивая рукавицы. — Понял.
Он выходит, негромко хлопнув дверью.
— Обойди бак и иди спать, — говорит Лин Глазунову. — Спать надо. Спать.
— Ну, спасибо, что еще раз зашел, — тепло и тихо отвечает Глазунов. — Да, спать...
На стене — часы-ходики. Двадцать минут третьего. Морозная ночь бредет по площадке. Подъем завтра.
Утром в конторе рвали на полоски кумач. Вороха красных лент валялись на столе. Было похоже — люди готовятся к праздничной демонстрации.
На площадке устранялись последние недоделки. Как всегда бывает, в последний момент их оказалось много. Лин был всюду: он сам ходил осматривать якоря, зачалки, лебедки. Вокруг места подъема уже стояла охрана.
В половине третьего Лин собрал в конторку командиров подъема. Они стояли один к одному, в брезентовых грязных плащах, валенках и капелюхах. Докуривали цигарки; сняв рукавицы, грели над печкой зябкие руки. Сбивали снег с валенок.
Лин вышел на середину с листком бумаги в руках. Это был приказ о порядке подъема.
— Подъем начать в три часа дня. Всем рабочим выдать красные повязки. Лиц, у коих повязок нет, удалять немедленно с площадки. Командует подъемом Глазунов. Он один отдает команду. Выполнять беспрекословно. Никаких советов и криков. Хочешь посоветовать — тихо передай мне. Чтоб паники не было. Ясно?
— Ясно.
— Расстановка людей такая: на якорях бригада Ломакина.
— Есть.
— Мартыненко ставит по одному человеку на каждую стрелу. Только с головой человека.
— Есть.
— Отвесы смотрит Керн.
— Есть.
— Лебедками командуют Поливянный, Беспалов, Медведев, Оборин.
— Все ясно? Прикажите всем, кто у лебедок, поднять уши на шапках. Слушать в оба. Световую сигнализацию знают все? Точка.
Он натягивает рукавицы и говорит веско:
— Это нам экзамен, товарищи.
Люди уже по местам. Глазунов несколько минут еще топчется около канатов, потом, кашлянув, говорит электрику:
— Ну, едем.
Они лезут на сигнальную вышку. Люди смотрят им вслед: вот уже долез прораб до верха, вот уже на вышке, вот хлопает рукавицами.
— Все по местам! — кричит Глазунов.
Гудит заводской гудок: три часа. Рокот раскатывается широко окрест; наконец, замирает последняя нота. Глазунов, как дирижер, разводит руками. Над лебедками — номера. Эти же номера написаны на баке возле блоков. Электрик включает лампы. Шестая и четвертая лебедки Поливянного, первая и седьмая Медведева начинают дребезжать. Медведевские — звонко. Поливянновские — с грохотом. У каждой лебедки свой голос.
Что-то звякнуло, лязгнуло на баке. Бак завозился на шпалах, заерзал. Потом плавно пошел вверх. Воробьев спокойно посмеивается в усы. Лин внизу жмет каблуком канаты. Снег кружится по площадке. Ни одного голоса не слышно. Только лебедки поют.
Бак висит уже над землей — десять тысяч пудов железа.
Лину нечего больше делать внизу. Вместе с Воробьевым они взбираются на верх башни. Здесь будет все решаться. Лин то и дело поглядывает на ролики.
Верхолаз Рыбалка лезет снимать зацепившийся канат. Сотни глаз снизу следят за Рыбалкой, за тем, как он заносит ногу, как лезет, как освобождает канат. Вдруг вся площадка ахает: канат пошел. Рыбалка повисает на нем. Ноги его болтаются в воздухе. Наконец, он цепляется ногами за канат и вылезает на верх башни.
Он смотрит вниз и отворачивается.
Воробьев указывает Лину: канаты сбились в кучу. Инженеры берут доску и начинают ею высвобождать канаты. Инженеры работают на самом краю башни. Когда они толкают доску вперед, кажется: этот их бросок — последний. Переступят край и полетят вниз.
Уже весь бак поднялся выше башни. Лин чаще посматривает на ролики. Сейчас начинается самое трудное: передача на башню. Бак вздрагивает. Потом, качнувшись, медленно подвигается по горизонтали. Теперь звенят пятая и восьмая беспаловские лебедки, вторая и третья оборинские. Остальные только подыгрывают.