Так что тогдашняя порнография была лучше теперешней.
Конечно, всякая порнография ужасна и отвратительна, но ведь даже умышленное убийство бывает простое, а бывает — с отягчающими обстоятельствами.
В общем, почти все фотосерии и видеоролики 1960–1970-х и даже 1980-х годов были с остроумной или хотя бы забавной фабулой, с предысторией, которая занимала какое-то время. Были даже намеки на какие-то отношения между персонажами. Любовь, ревность, обида, шутливый розыгрыш, ссора, примирение. Поэтому это было весело и интересно смотреть. То, что делают сейчас, — тупо и пошло, стереотипная игра бездушных пластмассовых тел.
Импортная порнография сыграла огромную роль в расширении так называемого диапазона приемлемости. Я уже говорил, что некоторые сексуальные действия в начале 1970-х считались непотребством, бесстыдством и вообще ужасным развратом. Но уже в конце 1970-х эти действия были приняты в гораздо более широких кругах, а потом и вовсе стали общим достоянием.
Почему? А вот почему. Когда девушка возмущенно говорила: «Ну уж нет! Ты что, совсем с ума?!» — молодой человек доставал заветный потрепанный альбомчик и объяснял: «На Западе все так делают!»
И это действовало.
этнография и антропология Советский секс. 13. Конфликт цивилизаций
Конфликт цивилизаций — это не «когда свирепый гунн в карманах трупов будет шарить, жечь города и в церковь гнать табун…». Нет, что вы!
Конфликт цивилизаций — это примерно вот что.
Ночь. Вернее, не ночь, а без четверти одиннадцать. Улица, фонарь, аптека, опять тот же поэт, господи! Аптека работает круглосуточно, но с девяти вечера до утра — надо нажать кнопку и общаться с провизором через окошечко в двери.
Подхожу. Передо мной девушка и юноша. Они что-то покупают. Становлюсь за ними. За мной через две минуты еще кто-то становится. Сквозь широкие стеклянные двери (в них прорезано окошечко) я вижу, что аптекарша подходит к стоящему посреди зала стеклянному шкафичку, что-то оттуда берет, несет к окошку, покупатели смотрят, советуются, просят принести еще. Доносятся слова: «Нет, малиновые не надо. А клубничные у вас есть?» Есть и клубничные. «Может, лучше банановые? Клубничные мы брали в прошлый раз!» — «Нет уж, пусть клубничные, мне понравилось».
Парочка выбирает презервативы.
Выбрали. Потом они решают купить лубрикант. Долго разбираются в тюбиках. Ну, не очень долго, а ровно столько, сколько им нужно.
Бывают разные люди. Есть такие, которые, если за ними становится очередь, стараются побыстрее справиться. А есть такие, которые совсем наоборот — начинают проявлять всяческую неторопливость.
Но это я отвлекся. Ибо вежливые и хамоватые люди были, есть и будут всегда.
А вот вслух обсуждать презервативы и смазки — это серьезнее.
В семидесятые годы секс считался неприличным занятием. Разговоры о сексе и сопутствующих приспособлениях были табуированы. Презервативы продавались в аптеке. Но! Но большинство мужчин либо едва прошептывали: «прзрвтф», либо говорили: «пакетик», а то и вовсе: «пирамидончик» — но с непременным подмигиванием.
Про это была масса анекдотов. Например, такой.
Приходит мужчина в аптеку и шепчет: «Фслн…» Аптекарша: «Что-что?» — «Вслн…» — «Как?» — «Взлн…» — «А?» — «Вазелину мне…» — «Пожалуйста. А почему шепотом?» — (шепчет) «Мне для секса».
Невозможно было себе представить, чтобы стеклянный шкаф с презервативами и лубрикантами стоял посреди аптеки и чтобы покупатели и покупательницы мило консультировались с аптекарем и друг с другом по поводу качества, цвета, вкуса и аромата продаваемых товаров.
Вот я и говорю: разлом цивилизаций.
Который прошел не между Западом и Востоком, а между поколениями.
приют мечтателей Робкая девочка и добрый мальчик
Был такой Сережа Лакомов, в школе его звали Лакомый Кусочек, но это к делу не относится. А дело в том, что Сережа Лакомов был очень добрый и мечтательный, примерно с девятого класса по четвертый курс.
Он жалел некрасивых робких девочек. Как увидит такую — тихую, забитую, обидчиво насупленную, с кривым пробором, с прыщавыми щеками, короткими ноготками и обидно тонкими ножками, — сразу сердце его переполнялось какой-то странной нежностью и жаждой тихого подвига. «Вот возьму и женюсь на ней! — мечтал Сережа. — Подарю ей любовь, заботу и уют. Она научится улыбаться. Прыщи сойдут. И ах, как хорошо, когда рядом с тобой тихая, скромная, преданная женщина».
Он влюбился в одну такую Ниночку из параллельного девятого. Ну, влюбился в кавычках, конечно. Вмечтался, точнее говоря. И уже совсем было решился подойти к ней после уроков пригласить в кино, как вдруг увидел в коридоре Танечку из десятого. Она была почти точно такая же — грустная, тихая и некрасивая.
Сережа смутился и пошел домой. А дома мама велела ему вынести ведро, и там он увидел какую-то соседскую девочку, она тащила домой две сумки с продуктами, очень усталая, несчастная и забитая… Что делать-то?
В институте, где он учился, была та же история: очень много некрасивых тихих девочек с сальными носиками и кривыми проборами.
Всех очень жалко, но нельзя же на всех жениться!
Поэтому на четвертом курсе, весной, Сережа Лакомов женился на красивой, дерзкой и умной девушке из очень хорошей семьи.
Она была очень умная и дерзкая. Точнее, хитрая и наглая. Нашего Сережу она использовала на все сто, обгрызла его, как яблочко, — и потом выкинула на тротуар. В буквальном смысле слова: сорокапятилетний Сережа был вынужден прописываться обратно к своей маме.
И вот однажды он шел по улице из магазина, нес две сумки из «Ашана».
А в это время по этой улице ехала в своем маленьком «мерседесе-купе» некая Чагатай-Маттеус Нина Илларионовна. Она остановилась на светофоре и увидела, как улицу переходит мужчина в старой куртке, с двумя зелеными пакетами в руках. У него было милое, умное и доброе лицо. Он пошел по тротуару по ходу движения машин. Дали зеленый. Нина Илларионовна переставила ногу с тормоза на газ, двинулась вперед.
Обогнала его.
Вспомнила, как она пережила развод, потом второй брак и вдовство, и потом еще один брак и развод, теперь уже окончательно. «Но почему окончательно? — вдруг подумала она. — Я немолода, но обеспечена… Почему бы не выйти замуж просто за хорошего человека? Тоже немолодого. Пусть бедного, но милого, доброго и умного. Подарить ему любовь, заботу и уют. Как хорошо, когда рядом с тобой тихий, скромный, преданный мужчина…»
Подумавши так, она притормозила и встала у тротуара. Когда он ее нагонит и поравняется с ней, она откроет дверцу и предложит подвезти его до дома.
Но вдруг увидела, что на автобусной остановке, в десяти шагах впереди, стоит почти точно такой же мужчина. Милый, добрый и обтрепанный. А по улице бежит еще один. Тоже с хорошим, добрым и очень одиноким лицом.
«Да что это, я совсем с ума сошла!» — шепотом вскричала Нина Илларионовна, крутанула руль влево и дала газу.
Ее машину страшно ударил и отбросил грузовик, который несся по дороге.
Искореженный «мерседес-купе» вылетел на тротуар и смял Сережу Лакомова.
Сережа успел на секунду вспомнить, что в школе его звали Лакомый Кусочек и что он купил в «Ашане» мармелад. Нина Илларионовна не успела вообще ничего.
Бог, который смотрел с неба на этот ужас и кошмар, вдруг подумал:
— Стоп… А вдруг это та самая Ниночка, в которую Сережа был мечтательно влюблен в девятом классе?
Но тут Бога отвлекли на более важные дела, и Он про них забыл.
Поэтому там они друг друга не узнали.
нет, не тебя так пылко я люблю Взаимность
«Она была замечательная — да почему была? Она, слава богу, жива-здорова — она чудесный человек. Умная, красивая. Но не это главное. Я не за то ее любил. То есть она мне сначала понравилась, конечно, потому, что красивая, очень эффектная девушка, я ее сразу заметил — в театре дело было — и вот так прямо подошел познакомиться. А когда стал уже с ней встречаться, увидел, какая она умная, образованная, острая. С ней удивительно интересно было и как-то необыкновенно легко. Вот тут-то я и влюбился. А по-настоящему полюбил уже потом. Когда почувствовал, какая она добрая. Господи, как она меня понимала! Никто меня так не понимал, не чувствовал. А главное — никто меня так не умел прощать, как она.
Я же говорю — она была чудо что за женщина, а я — грубый, бестолковый и довольно подлый. Кстати, я ей почти не изменял. Точнее, не слишком часто изменял. Всего раза четыре было; и все разы с ее подругами. Она знала, но виду не подала. Ужасно другое — я все время был недоволен. Сам не знаю почему. Бесился. Орал на нее по пустякам, стыдно вспомнить: волосок на раковине — скандал на полдня. Пьяный приходил довольно часто, начинал орать. Да что орать, руку на нее поднимал. Нет, не бил, слава богу. Но замахивался. Толкал в плечо. И вдобавок — полный нуль в смысле карьеры и денег. Ребенком почти не занимался. То есть и добывал мало, и этакого мужика из себя корчил. Все это было бы смешно, когда бы не было так мерзко…
А она прощала. Целовала, говорила: “Ну, ничего, погорячился, бывает, я тебя очень люблю”.
Но любое святое терпение кончается когда-нибудь.
Так что она совершенно права была, что меня выгнала».
«Он прекрасный человек был — был и остается, надеюсь… Я прямо сразу, когда он рядом со мной оказался в театре — в ту же секунду почувствовала: это он. Тот человек, который мне нужен. Сильный, надежный. Красивый, благородный, умный. Сдержанный. Он именно такой и оказался. Верный: ни разу в сторону не посмотрел, хотя ой-ой какие акулы вокруг плавали. Он меня просто обожал. Пылинки сдувал, в прямом смысле: вот я случайно забуду раковину обтереть после прически, через минуту вспомню, что там волосами засыпано, прибегу — готово, все сияет, и ни намека.
А дура я была. Дура и сволочь, и блядь к тому же. Сама не знаю почему. Он ведь роскошный мужик был, до обморока меня уделывал, а я из постели вылезала, шла на работу и там давала… начальнику? Ха-ха, если бы. Кому попало. Мальчику-стажеру, просто так, назло всему свету. Злая была, сама не знаю на что. Вроде хороший муж, любящий, верный, непьющий, мягкий, добрый — а меня все в нем бесит. Дома оставаться не могла: все вечера по подружкам или хахалям, а он с ребенком сидит, книжки читает. Орала на него, а иногда била. За что? Смешно. Знала б за что, убила бы. Шутка такая, чисто мужская… Ну, к примеру, купит он себе галстук, а я ему: “Ребенку бы лучше купил свитерок, дерьмо такое!” Он тихо: “Зачем ты ругаешься?” — а я ему с размаху в морду. Иногда в нос попадала, кровь брызгами, кошмар. Так стыдно…
А он все прощал. Вот буквально высморкает кровь, умоется, обнимет меня и говорит: “Всё, всё, забыли, дальше живем, весело и дружно”.
Но, конечно, наступает какая-то последняя капля.
В конце концов он все-таки ушел. Я бы тоже так сделала, на его месте».
тест Никогда всегда
Я никогда не мучил животных.
Я никогда не выпивал больше 200 граммов водки (или больше 1 бутылки сухого вина или больше 5 бутылок пива) за один вечер.
Я никогда не выкуривал больше 15 сигарет в сутки.
Я никогда не принимал наркотические или психотропные средства.
Я никогда не испытывал неприязни к своему отцу.
Я никогда не удовлетворял половое влечение необычным способом.
Я никогда не рассматривал свой кал в унитазе.
Я никогда не обращался к врачу с жалобами на сильную головную боль, плохое настроение или постоянную усталость.
Я никогда не считал ступеньки на лестницах.
Я всегда учился на «хорошо».
Я всегда работал добросовестно и прилежно.
Я всегда знал, что существует Бог (или некая Высшая Сила).
Я всегда делал утреннюю зарядку, а потом принимал душ и растирался махровым полотенцем.
Я всегда ходил с ребенком гулять по воскресеньям.
Я всегда целовал жену после полового акта и говорил ей «я тебя люблю».
Я всегда уважал своих родителей, и родителей жены, и вообще старших, и начальство на работе, и руководство страны.
Я всегда подавал нищим старикам или инвалидам.
Я всегда тщательно запирал дверь, даже если выходил буквально на минуту.
Но вот почему, почему, почему поздним вечером 31 декабря, когда я стоял один на автобусной остановке, ехать к теще и тестю на Новый год — жена была уже там, она еще утром уехала помогать готовить, — почему, когда к остановке подъехала машина такси, и высунулась девушка, и спросила, где тут ресторан «Вермильон», вы не скажете, как тут по улице номера идут, дом сто семнадцать — это вперед, или мы уже проскочили? — почему я ее вытащил наружу и убил головой о бордюр тротуара?
Не знаю.
феноменология русского духа Некто в белом
Сережа Корданцев умер чуть за пятьдесят — рано, конечно. Пил, курил, себя не жалел, сутками что-то писал. Вечером кофе, ночью снотворное, утром опять кофе, и вот так вся жизнь.
Он все время куда-то бежал. В библиотеку, на семинар, по бабам, просто к приятелям выпить чуть-чуть… Он говорил своей жене Гале: надо обсудить ряд вопросов с рядом лиц. Говорил на бегу, глядя в сторону, садясь в лифт. Поэтому Галя на него орала и сын его не любил.
Он вообще-то подавал надежды, еще когда учился, и особенно потом, когда ходил в кружок Южнорецкого, помните? Кандидатскую защитил довольно рано, а вот докторскую не вытянул. Противна ему была вся эта формальная бодяга, рецензенты и отзывы — вот как он говорил. Другие, правда, говорили, что ему просто-напросто заворачивали текст. Хотя третьи говорили, что диссертация была просто гениальная. Ну, издал десяток статей и две брошюрки, одну еще при Советах, в 91-м, библиотечка «Знание», а вторую недавно, за свой счет, тираж 300 экз. Доцент в пединституте. Старый пестрый свитер. Седые патлы. Желтые от табака пальцы.
Ну, вот и умер.
Похороны в среду. Галя обзвонила человек двадцать родных и близких.
Но вдруг всем вокруг — друзьям, приятелям, коллегам и случайным знакомым — всем вдруг стало просто невыносимо, просто до боли душевной жаль Сережу Корданцева. Наверное, его все-таки любили. Все засуетились, забегали, звонили друг другу, даже в другие города, собирали деньги на венки, кто-то громко плакал в телефон, кто-то нашел и напечатал старые фотографии, а кто-то предложил переиздать его труды.
На похороны пришла целая туча народа, человек двести или даже больше.
Говорили речи. Говорили, кого мы потеряли. Говорили, что ушел настоящий философ, выдающийся философ, великий русский философ, вот. Цитировали его труды. Девочка-студентка плакала, вслух читая его отзыв на свою курсовую, и клялась продолжать его дело. Престарелый академик сказал: «Сережа! До свидания! Мы с тобой скоро встретимся и обо всем договорим, доспорим!»
Галя, его жена, стояла у изголовья гроба, делаясь все более мраморной и величавой: бедная жена непутевого доцента на глазах превращалась во вдову великого русского философа. Люди, обходя гроб, почтительно целовали ей руку.
И вот тут появился этот в белом.
Кстати, никто толком не мог рассказать, во что он был одет. Одни говорили, что он был в белом халате и белых широких брюках, похожий на служителя морга. Другие вспоминали, что он был похож на индийца — они ведь тоже носят белое. А третьи уверяли, что на нем был дорогущий и моднейший светло-кремовый костюм.
Но неважно.
Этот в белом вышел из толпы, стал у гроба, простер руку и сказал:
— Вставай! — и исчез.
Все вскрикнули, раздался страшный грохот, а потом треск. Это разлетелся гроб, и Сережа Корданцев встал, потирая поясницу и стряхивая с себя цветы, и спросил жену:
— Чего это они тут собрались?
Церковь не признала чуда.
Поэтому пришлось дать выговор главврачу и лишить премии лечащего врача и патологоанатома.
Ну, конечно, сначала много пили за счастливое воскресение. А потом все пошло как раньше. Докторскую не защитил, новую книгу не написал, труды его переиздавать не стали, но зато студентки и аспирантки полюбили его пуще прежнего. И он чаще прежнего стал убегать «встретиться с рядом лиц по ряду вопросов».
Вот однажды в половине первого ночи он пришел домой и что-то уронил в прихожей, явно был на взводе, а Галя, на кухне с сигареткой сидя, прошептала: «Чтоб тебя черти взяли!» И подумала, что, если бы не этот тип в белом, — у нее была бы совсем другая жизнь, благородная и осмысленная, с разбором черновиков и подготовкой мемуаров.
А теперь — всё.
Даже если он снова умрет, вторых таких похорон уже не будет.
Так что пусть живет, ладно уж.
сестра крылатых снов Свободный выбор
— Он мне предложение сделал, — сказала Лена своей подруге Насте.
Они разговаривали по телефону. Лена стояла у окна и смотрела во двор. У них был громадный сталинский двор, с аллейками, скамейками и клумбами, и даже со спортплощадкой. Была зима, спортплощадку залили, лед по утрам чистили дворники, и вот сейчас там двое мальчишек гоняли шайбу, и еще какая-то совсем взрослая тетенька аккуратно и медленно ездила кругами.
— Он? — спросила Настя.
— Ну да! — сказала Лена и замолчала.
Настя молчала тоже. Лена сказала:
— Эй, ты где? Куда ты делась?
— Тут я, — сказала Настя.
— Что же ты меня не спросишь: «это было красиво?».
— Это было красиво? — несколько принужденно спросила Настя.
— Очень! — сказала Лена. — Очень-очень! Пришел в смокинге, шикарный букет, встал на одно колено, ну, конечно, всякие слова-слова-слова, но не в том дело. Главное, он составил целый план. Свадьба в начале мая. Но уже на той неделе мы летим в Милан. Заказывать платье для меня и ему костюм. А потом оттуда в Лондон, выбирать отель, где пройдет первая половина нашего свадебного путешествия. А потом во Францию, в одно такое место, забыла, как называется, закупать вино на свадьбу. Потом снова в Москву. Свадьба в мае, я уже сказала? Вот. Он решил: пусть все будет по всем правилам. Чтоб белый лимузин, и выкуп невесты, и венчание в церкви, и голубей выпускать, и рисом обсыпаться, и на мосту замок вешать, ключ в реке топить, и смотровая площадка, и Поклонная гора, и Вечный огонь, и в общем всё-всё-всё. А потом свадебный ужин и утром в аэропорт. Неделю в Лондоне, а уже потом на Маврикий, еще на неделю.