Он. А на самом деле это будет не Вера?
Она зло засмеялась.
По-моему, это ужасно. А если она не ответит, что ее зовут Вера? Она. Ответит. В этом весь фокус. Я набираю… (Поднимает трубку. Набирает.)
Звонок в квартире ее матери.
Мать. Алло…
Он. Здравствуйте.
Мать. Кто это?
Он (после паузы). Это… капитан… Я приехал.
Мать. Боже мой!.. Вы получили письмо?
Он (после паузы). А вы… Вера, да? (Молчание. Он повторил.) Вы Вера, да?
Мать (после долгой паузы). Да.
Он. Я хотел бы вас повидать, Вера.
Она торжествующе засмеялась.
Мать (опять после паузы). Хорошо.
Он. А когда?
Мать. Давайте завтра… Нет, послезавтра… Нет, вы позвоните мне… в это же время. Хорошо? Послезавтра в это же время. Я буду ждать.
Он. Хорошо. До свидания, Вера.
Мать (глухо). До свидания…
Гудки в трубке. Повесила трубку.
Какой у него… интеллигентный голос.
Он. Теперь объясни мне наконец! (Заорал.) Я хочу знать!
Она (засмеялась). Нет, не хотите… Ну, вы точно как она!.. Что она сказала?
Он (глухо). Чтобы я позвонил послезавтра.
Она. Да не пугайтесь! Ничего нового я не придумала. Все ждут своего капитана: я, Вера, она, все мы… (Усмехнулась.) Ну ладно, прощайте. Ах да… вы все беспокоились насчет моего пальчика. Я опустила письмо для вас в ваш почтовый ящик, а потом… позже… когда поняла, что это письмо вам не принадлежит, я просунула палец в отверстие и пыталась его выковырить… Но письмо не шло обратно… и я почувствовала ужасную боль, но я все равно поворачивала палец и края отверстия рвали… и кровь лилась в ваш почтовый ящик. Потом я все-таки вырвала палец, и кровь пошла сильнее, и я позвонила вам… Я ненавижу вас! (Засмеялась .) Не дай вам Бог узнать, что я выстрадала сегодня! Ничего, когда-нибудь я сумею отомстить за свои страдания! (Кричит.) Меня многому учили в жизни, и только сегодня вы научили меня жить! Будьте прокляты! (Выскочила, хлопнув дверью.)
Он остается один. Она появляется у телефона-автомата, набирает номер. Звонок.
Он (торопливо хватает трубку). Алло…
Молчание.
Алло!.. Она. Через тридцать минут спуститесь и возьмите письмо, я напишу его сейчас… вместо того.
Молчание.
Он (тихо-тихо). Ты нарочно засунула палец в ящик и вертела, пока не облилась кровью…
Она швырнула трубку на рычаг. Стоит у телефона-автомата и плачет. Потом набирает номер.
Алло…
Молчание.
Алло!..
Она. Это подлость! Подлость! (Бросает трубку и убегает.)
Он один в квартире. В это время Ее мать перестала подпрыгивать и уселась перед зеркалом, причесывается. В ванную входит Его жена и тоже причесывается, разговаривая с Доктором, стоящим на пороге ванной.
Жена. Я не соврала ему. У нас с тобой действительно ничего не было. «Лав мэйкинг», как говорят англичане, — всего лишь. А для меня это ничто! Я ведь мечтала… А!.. (Махнула рукой.) Я звоню тебе со своей несытой нежностью, но ты занят! Вечно занят! (Яростно.) И ты смеешь быть занятым после того, что я для тебя наделала?!
Доктор. Но я…
Жена. Замолчи! Ты — садист! Тебе доставляет удовольствие смотреть, как я суюсь в эту жуткую реку, не зная броду… как я буквально давлюсь своей нежностью к тебе! Знаешь, все! Хватит! Была любовь… предопределенная и не заслуженная тобой.
Он гладит ее по волосам и очень нежно по лицу — и Она двигает головою в такт его ласке.
Да! Тебе легко… Достаточно взгляда, и я, как дрессированная тигрица, сажусь на тумбу и глазею на хлыст! Нет, нет! Все, я решила! Мы будем с тобою друзьями! (Выходит из ванной.) Голос его жены. Мы будем только друзьями! Слышишь?! Мы только-только друзья!
Захлопывается дверь ванной. Он взглянул на часы; выходит из квартиры, потом мигом возвращается в свою квартиру с письмом и читает. Он (читает). «Еще мой обожаемый Бернард Шоу сказал: «Нет в мире женщины, способной сказать «прощай» меньше чем в тридцати словах». (Усмехнулся.) Банально? Все, о чем мы с вами говорим, почему-то тонет в банальности! Но мне больно! Мне очень больно! Слышите?! Чтобы понять, что я пережила сегодня, обратитесь к классике — «Дневник Печорина», перед словами: «Тем временем Мери перестала петь»! Я не понимаю, что такое для меня эта встреча: величайшее счастье или величайшее несчастье всей жизни… Но я уже точно знаю, что ни одного человека в мире я не полюблю, как вас. Я готовилась к этой любви! Я не стыжусь признаться в ней! Я пишу вам с гордостью, как о награде, — я вас люблю! И мне не стыдно и не страшно, потому что во мне горы любви! Слышите, вы! Уходя от вас, я подаю вам, нищему, свою любовь. Держите на бедность!» Подпись «Я».
Затемнение.
Глубокая ночь. Она на цыпочках проходит через комнату матери в свою. Мать не спит. Мать даже не ложилась, демонстративно сидит с книжкой в руке, ждет ее. Но, не оборачиваясь, Она проходит в свою комнату и стоит у своего стола и стоя ест оставленный ей ужин. Одновременно в кухне появляется Маленький джазист, открывает холодильник и так же стоя ест свой ужин.
Мать. Я не живу, чтобы дать тебе возможность сдать экзамены! (Кричит.) Не ешь стоя! Что с твоим пальцем?
Она молча ест.
И почему ты опять в брюках? Я ведь просила тебя приучаться ходить в нормальной юбке. Тебе в институт на экзамен скоро идти!
Она (миролюбиво). В юбке у меня ноги голые. Это меня очень смущает. (Ставит тарелку.) Спокойной ночи. (Закрывает дверь, подходит к магнитофону, щелчок, включила запись.)
Мать (распахнув ее дверь). Ты сразу скажи… ты решила проваливаться в институт, двоечница? (Кричит.) Выключи этот проклятый магнитофон! (Орет.) И почему ты не ответила — что с твоей рукой?!
Она. Я никогда не была двоечницей. Кстати, я заметила, что люди, не знающие языка, когда они разговаривают с иностранцами, кричат. Им почему-то кажется, что так их поймут.
Мать (вдруг спокойно). Мне не нравятся твои встречи с Эрикой. Меня очень заботят твои ночные возвращения с порезанными пальцами. Короче — все.
Она. Не поняла.
Мать (помолчав). Я пошла к Наденьке… к твоей любимой подруге…
Она. Я не хочу слушать.
Мать (продолжает) … твоей ближайшей подруге Наденьке, которая, правда, не знает, что она твоя ближайшая подруга. И она мне сказала, что Эрики больше нету.
Она. Мама!
Мать. Да, Эрика внезапно уехала к себе во Львов. Эрика абсолютно неожиданно вернулась к родителям, слышишь? И вообще мне надоели все твои глупости. У тебя через два дня экзамены! С завтрашнего дня ты будешь учиться! Эрика во Львове!
Она … Еще одна… подлость.
Мать. Милая, я знаю жизнь. К сожалению, ты у меня сумасшедшая, и я не хочу, чтобы дело кончилось… первым встречным!
Она (сухо). Капитаном.
Мать. Что… ты сказала?
Она. Я ничего не сказала… Это ты говоришь. Это ведь ты хочешь сделать мне больно?
Мать (молча выходит из ее комнаты и начинает стелить свою постель). О Боже! Как мне надоело разбирать эту постель… (Задумалась и добавила как-то устало.) Знаешь… я виновата, что родила тебя сразу и без сердца и без мозгов. Я постараюсь исправить это, как могу. Ложись спать. И больше ты никуда не выйдешь из дому, пока не сдашь экзамены. (Ложится в постель.)
Она (укладываясь в кровать, включает магнитофон). Письмо двадцать третье. «Итак, сегодня я потеряла сразу вас и Эрику. Я в пространстве, никого вокруг… О нет! Ничего подобного… Ведь слово осталось. Утром, перед приходом к вам, я включила магнитофон и машинально бормотала что-то. Потом мне пришло в голову прослушать свое бормотанье… Это было одно слово, повторяемое на разные лады. Я испугалась. Я записала тотчас музыку на этом слове. Отмотала ленту, включила. Но это слово тихо звучало сквозь музыку. И в панике я сожгла эту ленту. Смешно! Люди стесняются этого слова! У меня есть теория: человек прочитал определенное количество рассказов, человек наблюдал вокруг, человек знает — сначала должна быть любовь, чтоб потом была свадьба. Человеку нужна свадьба, и человек идет не от причины к следствию, а — наоборот: рядом есть объект, подходящий для свадьбы… значит? Значит — я его люблю! Так просто! Ион вынужден говорить то, чего не чувствует. И оттого людям так неудобно произносить это слово, и оттого люди привыкли стесняться его. Они стесняются своей лжи… Но почему же осталось это слово у меня после всего?!»
Мать молча входит в ее комнату, выдергивает шнур у лампы. Темнота. Возвращается к себе и долго ворочается в постели.
Джазист (в кухне закончил есть, взял инструмент и тихонечко напевает).
Реквием
Я не заживусь на этом свете,
Я недолго буду жрать наш общий кислород,
Нарушая экологию среды.
Я умру, и в последний путь пусть провожают
Меня друзья:
Дохлая птица, которую я закопал под забором,
Моя любимая кошка, которую не разрешила держать мать…
Только они, эти двое… меня не предали.
Затемнение.
Глубокая ночь. Во всех комнатах спят. И тогда Она зажигает свет. Щелчок магнитофона — включила.
Она (шепчет в магнитофон). Письмо двадцать четвертое. «Три часа ночи — это мой час. Только ночью я чувствую себя полностью человеком… Ночью я читаю и думаю, даже ем. Только хищники и убийцы едят по ночам… поэтому у всех убийц желудки порченые… Я проснулась сейчас совсем счастливая. Поразительно: вместо того чтобы умирать от горя — я свечусь от радости и освещаю собою всю комнату, меня надо выключать на ночь… иначе все загорится… Я вас не видела несколько часов, но я не теряю с вами связь. У меня есть теория: у женщин более высокое предназначение, ибо они должны отдавать. И создавать новую плоть. Поэтому природа наделяет их щедрее. Доля природы в женщине больше. И оттого в них мало логики и много хаоса и безмерности… то есть природы… Поэтому установление связи между людьми сквозь пространство — дело женщин… Чтобы все стало в мире на свои места… я должна непрерывно чувствовать эту связь с вами… Иначе все останавливается. И вот сейчас, наладив связь с вами, — после всего!.. — я испытываю радость! Потому что… я чувствую правду. Боже мой! Как мне нравится вот так разговаривать с вами! Я вас люблю. Сколько раз на день я ловлю себя на этом слове, срывающемся с губ. Я сойду с вами с ума, но я не смогу от вас уйти. (Смеется .) Какое счастье. Наконец я смогу сказать вам то, что повторяла тысячу раз, вас предчувствуя: «Каждое утро, проснувшись, я захлебываюсь в собственном дыхании… я ощущаю ваши губы с такой физической реальностью, что почти теряю сознание. Только молоточки в висках. Я становлюсь безумной… и со всей силой этого безумия я говорю вам: я вас люблю! Спокойной ночи, милое чудо!»
Раннее утро. «Квартира». В своей комнате спит О и, комнаты матери и подруги — пустые, в кухне играют Джазисты. Она встает, распахивает свою дверь, включает магнитофон на полную мощность и, пританцовывая, движется по пустой квартире, напевая: «Тирли-тирли-тирли-бом!»
Она (в магнитофон ). Как всегда: третье письмо за ночь. «Доброе утро, милое чудо! Я тихонечко двигаюсь по квартире под собственное вытир… вытирли… рование. Ощущение радости: если я подпрыгну — я повисну в воздухе! Всю ночь мне снился сон… оставшийся в наследство от давно ушедших детских времен. Бесконечное поле с блеском холодного неба, и мой полет с высоты этого неба, резкий и прохладный, к земле. После этого у меня целый день от восторга судорожно раздвигаются губы, а глаза горят по-хищному. Счастье, что я не родилась в Средние века, иначе меня сожгли бы, как ведьму. Я люблю вас! Я люблю вас! Ужас! В течение ночи я трижды снимала трубку и только усилием воли заставляла себя не звонить вам. Счастливейший день сегодня! И знаете почему? Потому что сегодня я уже не выдержу… я не выдержу… и увижу вас… И вы этого хотите сами! Я не знаю, как это произойдет! Я чувствую! Я увижу вас сегодня! (Смеется.) Тайники души…»
Вечер. Та же «квартира». Он в своей комнате читает, лежа на кровати. Мать и Подруга в комнате матери лежат на тахте. Она в своей комнате, включила магнитофон и что-то бормочет в такт мелодии.
Мать (Подруге). Подожди, я только позвоню по делу. (Набирает номер.) Ты не звонил мне, а то меня не было дома?.. (Выслушивает.) Ну хорошо. Ну хорошо. Давай в следующий понедельник… Нет, не обиделась. Чао. (Повесила трубку.)
Подруга (продолжая рассказ). Ты представляешь, сколько стоит мраморный памятник на кладбище в Ереване? И кто хозяева этих памятников?
Мать. Представляю — воры.
Подруга. Не в духе… И вот эти обеспеченные вдовцы… это, как правило, любимые тобою торговые работники… все свободное время проводят у монументов своим женам. Причем даже те, которые своих жен терпеть не могли. Понимаешь, как только он вообразит, что его мраморные пятьдесят тысяч стоят без надзора — так он со всех ног бежит на кладбище! Сидеть! У памятника! И вот там-то с ними знакомятся наши холостячки. И вот моя веселая армянка подружилась на кладбище с приятным вдовцом. Она описала ему меня. И тотчас в этом одиноком торговце вспыхнула любовь. Оказывается, он всегда мечтал о блондинке — любительнице стихов и природы.
Мать. А что же она сама за него не вышла?
Подруга. У нее нос! Она сейчас в очереди стоит на пластическую операцию! У них там в Ереване один репатриант… А уже с тем новым носом — она не останется «с носом»… Ха-ха-ха… Но мой вдовец… всем вдовцам вдовец… он имеет на своем участке целых два памятника!
Мать. Как?!
Подруга. Один — умершей жене, а второй — живому себе. Египетский фараон. Весь день он сидит на скамейке и любуется своим изображением. Идут люди, а он все наблюдает, какое впечатление производит он после своей смерти! Человек он добрый, незлобивый…
Мать. И честный.
Подруга. Кстати, любитель стихов и природы. На памятнике он изображен в большой кепке и с книжкой стихов Исаакяна в руках.
Мать. А тебе он памятник тоже про запас поставит?
Подруга. А ну тебя! (Хохочет.)
Мать (закатывается). Вы все трое… за одной оградой… и он в кепке с книжкой!
Подруга (заливаясь). И я тоже с книжкой!
Мать. С Цветаевой… которую сдали в букинистический…
Подруга. Умру… Умру! (Закатывается.)
Мать вдруг замолчала, замолчала и Подруга. Они лежат и о чем-то думают. В это время в своей комнате Она разгуливает, натыкаясь на вещи, и что-то мычит в такт своим мыслям.
Мать (прислушиваясь). Ни черта она не поступит! (Пошла к ее двери). Она (включает магнитофон). «Письмо тридцать второе, которое заканчивает серию неотправленных писем, поскольку пишется с твердым намерением предстать перед адресатом». Адресат, именуемый в дальнейшем «милое чудо»…
Мать распахивает дверь. Она немедленно замолкает.
Мать (выключает магнитофон). Завтра у тебя сочинение. (Подруге.) Она даже не раскрывала учебников. (Ей.) Ты ведь писать не умеешь, двоечница! (Подруге.) Ты бы посмотрела, как она пишет! Ты бы почитала!
Она. Ага. Ты почитала и посмотрела!.. Я это уже поняла!
Мать. Но и ты этим не брезгуешь… Хотя я сделала это случайно. (Подруге.) Ничего нельзя взять с ее стола… в доме не осталось клочка чистой бумаги. (Ей.) Все исписано ее идиотскими бормотаниями, даже жировки на квартиру. (Подруге.) Причем эти писания она разбрасывает всюду… потому что ко всему она еще и неряха!
Она. Не надо!
Мать. Малограмотная неряха! (Подруге.) Она «Тбилиси» через «Д» умудрилась написать — «Дбилиси». Кстати, кто это — «милое чудо»?
Она. Замолчи!
Мать. Кстати, этому «милому чуду», которому ты так образно описываешь интересные подробности твоей поездки на море в «Дбилиси»… следует знать, что ни в каком «Дбилиси» ты не была… Это так же точно, как то, что в «Дбилиси» нет моря!
Она. Я запрещаю читать мои бумаги!
Мать. Я запрещаю орать в моем доме! (Вдруг.) Уродина!
Она. А ты… ты… ты… (Вдруг пришла в себя, усмехнулась. Спокойно.) Кстати, звонил капитан.
Подруга. Какой… капитан?!
Она. Уж не знаю!
Мать побледнела.
(Усмехаясь, глядит на мать.) … Он сказал: «Передайте Вере, как мы договорились, — я позвоню ей завтра».
Подруга. То есть как — договорились? Когда мы договорились?
Она. Не знаю… Он сказал: «Как договорились с Верой».
Длинная пауза.
Мать (поняла. Задыхаясь.) Ты… страшная… ты… ты…
Она спокойно захлопнула дверь. Мать и Подруга молча лежат на тахте.
(Жалко.) Перепутала она что-то. Она ведь… «витает».
Подруга молчит. В это время Она в своей комнате зажигает спички, разводит на столе маленький костер и начинает сжигать всю необъятную гору бумаги, которой завален стол.