Появление поющих женщин как-то оживило обстановку в толпе. Тут и там возникали короткие диалоги. В основном, обсуждали перспективы стояния. О метро уже никто не говорил, оно благополучно закрылось. Теперь обсуждали, попадем ли вообще в храм – доступ закрывался в семь утра.
– По грехам нашим стоим, – сказала одна из певших женщин, и улыбнулась.
– Точно, по грехам нашим, – ответила другая женщина, тоже из певших, и тоже улыбнулась в ответ.
– Если бы без грехов были бы, давно бы уже прошли. Давно бы уже домой поехали.
– Те, которые без грехов, они сразу проходят, а мы стоим, по грехам нашим стоим, – и они опять заулыбались, даже чуть ли не засмеялись.
Они еще немного попели, а потом одна из женщин стала читать Псалтырь. Она читала не как принято в храме, не пономарски-монотонно, а «с выражением», что придавало происходящему несколько сюрреалистический оттенок.
Кто-то спросил у молодого милиционера, почему возник такой затор. «Наверное, кто-то там приехал, – ответил милиционер. – Какой-нибудь, может, депутат проснулся и вспомнил, что надо бы в храм заехать. Сейчас, постоит полчаса или часик, уедет, и дальше пойдете». И опять все заулыбались.
Еще немного продвинулись, метра на три.
– Мне завтра на работу к восьми, – сказала одна из певших женщин с какой-то бодрой решимостью. – Ну, ничего, ничего, как-нибудь.
– А мне к девяти, – сказала другая певшая женщина. – Всем завтра на работу.
Потом они стали обсуждать, во сколько закрывается и открывается метро, были высказаны предположения, что закрывается оно в полвторого, а открывается в четыре тридцать. Сразу видно, совсем женщины не знакомы с реалиями ночной Москвы.
Окружавшая меня толпа (кроме, пожалуй, этих трех женщин, которые выделялись своим пением) выглядела очень светски. Модно одетые женщины. Молодые щеголеватые парни менеджерского вида. Осанистые мужички с видом крепких хозяйственников. Разнообразный «офисный планктон». Молодых и среднего возраста больше, чем пожилых. Очень светская, повторюсь, толпа, проявления специфической «православной субкультуры» практически отсутствуют. Не буду делать из этого каких-то выводов, просто отмечаю как довольно неожиданный для меня факт.
Со стороны проезжей части к нам подошел приземистый коренастый мужичок в кожаной кепке и, обращаясь как бы сразу ко всем, громко сказал:
– Вот вы скоро зайдете в храм, и знаете, чего я вам желаю? Я вам желаю, чтобы, когда вы войдете в храм, Патриарх воскрес! Да, воскрес и тем самым показал бы нам, как дух побеждает материю! Да, я серьезно!
Ему никто не отвечал, все как-то насупились и молчали.
– Если все мы этого сейчас вместе захотим, изо всех сил, то так и будет! Вы же понимаете, это энергетика, это совместный энергоинформационный посыл! Надо всем вместе захотеть и поверить! Давайте, давайте, вместе! Надо поверить!
И быстро ушел.
Нет, конечно, в таких случаях никогда не обходится без безумия, оно всегда найдет какую-нибудь щелочку, вот и сейчас прилетело небольшое безумие, махнуло своим совиным крылом и улетело, ну как же без этого, что ж поделаешь.
Все молчали, и только стоящий рядом со мной высокий дядька в зеленой камуфляжной куртке пробормотал: «Во чувак дает…»
Потом женщины опять запели, потом немного поговорили о перспективах успеть до семи утра. И тут впереди убрали железную перегородку, и мы прошли сразу на несколько сотен метров вперед, дошли одним махом почти до самого Соймоновского проезда, почти до поворота к храму. Все заметно оживились.
– Теперь точно успеем, – сказал дядька в зеленой камуфляжной куртке и улыбнулся.
Я все думал, что такого необычного в этой толпе, в этой нашей временной, на несколько часов, общности. Что-то такое необычное было, но я все никак не мог понять, что именно. Тут вдруг понял. Много улыбающихся лиц. С одной стороны, было понятно, что эти люди собрались здесь по случаю печального события (говорили все-таки мало, так, обменивались изредка отдельными репликами, в основном, стояли молча; поющих, кроме этих трех женщин, тоже не было). С другой – общая атмосфера этой очереди была не траурная, а какая-то бодрая, и даже ощущалась некоторая эмоциональная приподнятость. И – улыбающиеся лица. Не много, конечно, но для такого события – много.
Вспомнились слова одной хорошей песни: «Будет весело и страшно».
Вот, что-то такое во всем этом было. Весело и страшно. Эти слова хорошо отражают атмосферу этой гигантской очереди в храм, в ночь с понедельника на вторник, накануне похорон Патриарха Алексия.
Начал я с того, что у меня не было никакого личного отношения к Патриарху. Шестичасовое ночное стояние в очереди на Волхонке, Ленивке, Пречистенской набережной и Соймоновском проезде что-то в этом плане изменило, странным образом. Это, конечно, какие-то небольшие, малозаметные изменения, и все же. Лучше поздно, чем никогда.
Дальше мы двигались очень быстро. В несколько рывков одолели Соймоновский проезд, прошли сквозь рамку-металлоискатель и через досмотр охранника перед входом в храм (так, сумки на стол, мобильные, ключи выкладываем, открываем сумочку, проходите). Неприятная, конечно, процедура, учитывая контекст, но, наверное, в этом была практическая необходимость.
Описывать то, что было в храме, я не буду – все и так видели по телевизору. Тем более что я был внутри храма не больше пяти минут. Скажу лишь, что возлагать цветы я не стал. Как-то это очень по-светски, не по-монашески. Когда мы прощаемся с монахом, пусть и Патриархом, цветы как-то неуместны. Мне так кажется. Поэтому я просто остановился на пару секунд напротив гроба и сказал про себя:
Упокой, Господи, душу новопреставленного раба Твоего Алексия, Святейшаго Патриарха Московскаго и всея Руси, прости ему вся согрешения вольная и невольная и даруй ему Царствие Небесное.
Бесы 2.0
Энциклопедия скандалов в интернете
Дмитрий Ольшанский
Мой дорогой Гнусик!
Христиане говорят, что Враг – это Тот, без Кого ничто не обладает силой.
Нет, НИЧТО очень сильно, достаточно сильно, чтобы украсть лучшие годы человека, отдать их не услаждающим грехам, а унылому заблуждению бессодержательной мысли. Ты скажешь, что все это мелкие грешки. Но помни, самое важное – в какой степени ты удалил подшефного от Врага. Неважно, сколь малы грехи, если их совокупность оттесняет человека от Света и погружает в ничто. Поистине, самая верная дорога в ад – та, по которой спускаются постепенно, дорога пологая, мягкая, без внезапных поворотов, без указательных столбов.
Твой любящий дядя Баламут.
Клайв Льюис
У меня мысли разбегаются… плачу третий час… но все-таки… хочу здесь написать… Любимый… Он меня первый раз ударил, когда я сказала, что беременна. Он же предохранялся… На весь Долгопрудный меня опозорила, шлюха… Дальше еще что-то кричал, я не запомнила… А вчера… вчера я убила ребенка… Ребенка, которого я так хотела подарить Ему… Я не хотела говорить Ему, что сделала это… Но утром не выдержала и сказала… Он опять ударил… Моего сына убила, гнида… Я не знаю, что делать… Я так люблю Его…
Подписался на комменты.
Всякие либерасты, педики и мамаши-кликуши любят болтать о том, что детей, мол, бить нехорошо. Развитие ребенка, хрупкие цветы жизни, индивидуальный подход, воспитание как творчество и прочий понос. А я вам так скажу, камрады. Чтобы сын вырос нормальным мужиком, а не сифилитическим либерастом – его можно и нужно бить. Меня отец в восьмидесятые ремнем порол, в армии тоже жизни учили, и теперь я за свои слова могу ответить по полной. И когда Саня мой начинает шкодничать или врать, я ему быстро все объясняю. Больше двух ударов обычно не нужно. А если кто прибежит и захочет развести тут сопли-вопли, то ищите другое место, отвечать все равно не буду.
Жизнь – это черная бездна, из которой нет выхода. Я шел так долго, я стремился, и верил, и ждал, и так долго вдыхал запахи тех цветов, тех белых лилий, что так нравятся Ей, моей Единственной. Но она выбрала молчание. Таков Ее путь, и не мне судить о нем. Но и я сделал свой выбор. Я шагну в ледяную пустоту, избавлю себя от страданий и слов. Завтра меня уже не будет в школе. Таблетки лежат справа от монитора, я вижу их, когда пишу. Не говорите мне, что я совершаю ошибку. Любые ошибки значат что-то только в том в мире, в котором я с Ней, а где Ее – нет, там лишь пустота и черная бездна. Наверное, я был лишним в этом рождении. Прощайте.
Запасся поп-корном, подписался на комменты.
Все православные попы пусть горят в своем христианском аду. Мне плевать на мерседесы, на то, как они там воруют, на все их бороды и жирные животы. Если кому-то нравится выглядеть жадным, толстым, омерзительным клоуном – дело его. Но то, что эта церковная пакость столетиями учила славян рабской покорности, разному терпению-смирению, учила покоряться господам, коммунякам, азиатским чернозверям – этого я им никогда не прощу. Арийский Волк 14 88 мне рассказывал, как они с геноссен, Русским Добровольцем и Тенью Перуна, подкараулили одну поповскую плесень, когда та выходила из своей христианской молельни. Окружили, облили бензином, зажигалку достали, но не подожгли, все-таки ментовка рядом была.
Я, в отличие от вас, недоразвитых русских трусов, вырожденцев и детей алкоголиков, на вашем собственном языке пишу грамотно. И я могу вам сообщить только одно: кончилось ваше время. Здесь теперь все принадлежит нам. И что бы вы ни орали про кавказцев, вы будете подчиняться нам и делать то, что мы вам разрешим. Кто вообще будет вас слушаться, когда вы родную семью не уважаете, родителей не уважаете, когда девушки у вас – проститутки, и даже религию свою вы забыли и простой молитвы уже не знаете. Я учусь в бизнес-школе, получаю MBA, и каждый из вас, лохов с помойки, которые у меня тут в комментах упражняются, будет ко мне на работу проситься, возьми, Джамалдин, хоть на сто долларов. Но я ни одну русскую шваль даже на порог не пущу. Идите пить пиво в подъезд и блевать, дегенераты. Россия – это моя страна.
Первыйнах! Подписался на комменты.
Каждого буржуя, нажившегося на нефти и газе, на элитной недвижимости и точечной застройке, на лекарствах, на пенсиях, на зарплатах – нужно у-ни-что-жить. Спокойно, молча, без жалости. Классовая борьба – это заслуженная расплата. Арест, конфискация имущества, уборка снега и льда на улицах, подвал, расстрел. Арест, конфискация имущества, уборка сортиров, подвал, расстрел. Арест, конфискация имущества, рытье могил для других эффективных менеджеров, подвал, расстрел. Рублевка будет одним большим могильником для успешных людей. А если успели убежать, добраться до аэропорта, вывезти и спрятать деньги – будем брать в заложники семьи. Не отдал государству миллион в течение 24 часов – на одного родственника стало меньше.
Комменты жгут!
Каждый раз, когда я возвращаюсь из «Шереметьево-2» и смотрю на эту серую, тусклую страну за окном, на копошащихся у своих «Икей» и «Лошанов» людишек, я хочу пожалеть их. То, что для меня – всего лишь мгновение, проносящееся за стеклом одного из моих автомобилей, для них – вся их жизнь, такая мучительная и пустая. Они толкаются, злятся, экономят каждую копейку, проводят годы в однокомнатных квартирах, в бетонных коробках, в очереди, чтобы получить кредит на холодильник, а потом в другой очереди, чтобы три года отдавать его. Они ничего не знают о том, как прекрасен мир, о том, как по-разному выглядят улыбки и лучи солнца в Новой Зеландии, в Патагонии, в Сен-Тропе и на Гавайях. Да, мне хочется жалеть их, несчастных. Но я не могу. Потому что каждый день, каждую минуту чувствую, как они мне завидуют. Как они хотят отнять у меня то, что я заработал благодаря своей энергии, своему чувству свободы, выдержке и нежеланию быть зависимым от других. Почему они всегда так завистливы, те, кто не хотят работать? Может им и хочется красиво страдать, выглядеть униженными и оскорбленными – но для меня они просто лузеры и нищеброды. Пока-пока, ханурики, – говорю я им и отворачиваюсь от окна к ноутбуку, на который уже пришло письмо из Форте деи Марми, от моей любимой.
Любимая, у меня деловые проблемы, – вы представляете, он мне так и сказал! Проблемы у него, видите ли! Мне так и хотелось ответить: а у меня, Бурундук, тоже есть свои проблемы, но все они из-за тебя! Я три часа ехала к нему по пробкам – по пробкам! – только чтобы услышать, что Новый год я проведу в Москве, и деньги за все, что мы вместе запланировали приобрести и что я уже так удачно купила, он мне сейчас не вернет, а вернет вроде бы через две недели, да и то половину, а вторую часть еще через пару недель, потому что у меня трудности, милая, трудности, платежи все зависли, цены рухнули, увольнения, сокращения, извини, извини, не кричи. Не кричать? Мне хотелось запустить в него стулом. А еще лучше – стулом в окно, чтоб его накрыло осколками. Но я как-то стерпела, ограничилась тем, что сказала всю правду. Ты напрасно думаешь, Бурундук, что экономический кризис – это акции, цены, прибыли, Доу-Джонс, Центробанк и пятьдесят тысяч твоих надоедливых пролетариев, воющих на цепи капитала. Все это только прелюдия к самому главному, к нашему с тобой роману, явно вступившему в фазу рецессии. Твой экономический кризис – это я, и, в отличие от невидимой руки рынка, моя требует инвестиций не только на маникюр. Попробуй спать со своими фабричными героинями соцтруда, оцени глубину их морщин, а на Новый год они отвезут тебя в Ликино-Дулево, к парализованной маме. Пойми же, проблемный ты мой Бурундук, личная жизнь тоже требует реструктуризации. Ты нерентабелен. Ты сокращен.
Надоели мужчины, которые не могут быть мужчинами, а все на что-то претендуют, хотят от меня чего-то. Я тут все подсчитала, постаралась ничего не забыть и вот что у меня получилось. Чтобы любить меня и содержать меня, мужчина должен зарабатывать 7 600 долларов в месяц. Он должен тратить на развлечения со мной минимум 1 000 долларов, еще 800 – на новую одежду, еще 800 – на питание (только «Глобус Гурмэ», другого я не приемлю), плюс минимум 1 500 долларов в месяц он будет откладывать на шикарный отдых в Хорватии. Остальные расходы с детализацией до 10-20 долларов я тоже учла, кому интересно – выложу отдельным постом. И он должен быть не меньше, чем на четвертом курсе. А кто не верит, что я этого достойна, тот идет лесом.
Аффца! Сейчас здесь будет много комментов.
Надо же, еще находятся такие кретины, которым не нравится идея отстреливать бродячих собак и прочих кусающихся тварей. А я горжусь тем, что травлю и уничтожаю блохастую гадость, ежедневно угрожающую нормальным людям! Когда я говорю «нормальные люди», я не имею в виду полоумных веганов, которых нужно давить и мочить так же, как бешеных дворняг, мышей, крыс и тараканов. Пусть построят себе резервацию и живут там со своими псами, как хотят, зоофилы, а у себя в Текстилях я никому не позволю на меня лаять.
Гафф! Гафф!
Помолясь, мы простились с матушкой Катериной и отправились к метро «Охотный ряд», разгонять содомскую нечисть. Когда мы с соратниками прибыли на место, содомитов нигде не было видно – со всех сторон только милиция и ОМОН. Возглавлявший наш поход ратник Трифон уже предложил братии разойтись по домам, но тут ратнику Феофану пришла смска, что одного содомита заметили возле памятника Юрию Долгорукому. Помолясь, мы двинулись вверх по улице. Первым содомита в разноцветной рубашке увидел Гаврила. «Опричнина или смерть!» – прокричал он для поднятия боевого духа, пока содомит бормотал что-то на странном языке, еврейском, наверное, и помахивал мятым «радужным» флажком. До прибытия милиционеров мы успели многое. Уже лишившись многих зубов, содомит все никак не хотел покаяться за свои мерзости. Но братия многотерпелива и готова к трудам очистительным. Помолясь, мы уже достали клещи и другой слесарно-столярный инструмент, и только тут милиция прервала наши деяния. Спасибо матушке Катерине, чудесным промыслом добравшейся по пробкам до РУВД. На будущий год, помолясь и благословясь, продолжим.
Ахтунг! Подписался на комменты.
Да, я был там сегодня. Я был на Марше. Выйдя на площадь в назначенный час, мы были готовы ко всему. Мы знали, что хочет сделать с нами эта власть, это всегда жаждущее слизывать теплую кровь государство. Перед нами на площади были только шинели, дубинки, щиты – и нескончаемые ряды чекистов, ментов, омоновцев, всех этих патриотов, ждущих одного приказа: «Убей!». Куда они повезут нас потом, в отделения, в тюрьмы, в подвалы, к себе на Лубянку? Мне было уже все равно. Свобода стоит того, чтобы умереть ранним утром, с гордо поднятой головой. Но, стоя на Марше, я думал не только о долге и жертве, не только о том, что всех нас повяжет гэбня. Я думал о том, с кем сегодняшним утром Россия. И в глазах каждого встреченного по дороге на Марш прохожего я видел одно: рабский страх, подчинение и трусливую злобу. Мне теперь скрывать нечего. Я ненавижу их всех. Я ненавижу быдло, недостойное глотка свободы. И я сражаюсь уже не за них. Я победил в себе Кремль, я почувствовал себя человеком, а не бараном в стойле, как все они, трусы, рабы. И это гордое чувство я уже никому не отдам.
Отдуплился! Запасаюсь поп-корном.
Как надоело офисное чмо, упорно мнящее себя покорителем гламурной вселенной. Вы что, до сих пор ходите пешком мимо Третьяковского проезда и копите на «Бентли», раз в полгода с пафосом ездите в Лондон, облизываетесь на дорогие часы вашего шефа, думаете, что сейчас модно ходить в клуб «Рай» и носить «Бриони»? Да, я могу позволить себе все это, у меня есть возможность жить так, как мне нравится, но гламур, разочарую я вас, парнокопытные вы существа, это вчерашний день! Современный молодой человек прежде всего должен быть патриотом своей страны! Бизнес инвестирует в будущее, а будущее это мы – молодые государственники, целеустремленные, спортивные, прагматичные! Шагай с нами, и вместе мы станем элитой!
Чо за бодяга. Не жгут комменты.
Первого барыгу мы нашли на кухне и я сразу отправил его в глубокий нокаут. Второй барыга спрятался в сортире. Ударом ноги высадив дверь, я макнул его в толчок. – Где товар, опарыш? – спросил я у него, но он, похоже, забыл русский язык. А может, и не знал его, поскольку черный, как и вся их гнойная банда. Оставив второго отдыхать в толчке, я пошел искать третьего, но Алексей Иванович уже нашел его в комнате и вежливо расспрашивал, понемногу освобождая поганого наркошу сначала от одного уха, а потом и от лишних пальцев на его гнусных лапах. Наркоша сначала громко визжал, но потом рассказал все. Уничтожали товар мы уже во дворе, усталые, но довольные. Неужели получится очистить город от героиновых опарышей? Тогда возьмемся и за педофилов.