– Греемся в джакузи, Олли?
Голос принадлежал Джеки Фэлту. Он был нашим тренером и самопровозглашенным духовным наставником.
– Ну, не лысого ж гоняю, Фэлт!
Тренер прыснул, и его лицо озарила совершенно идиотская улыбка.
– Знаешь, что с твоим коленом не так, Олли? А я знаю!
Я прошел по всем врачам на Северо-Востоке, но Джеки Фэлт, конечно, лучше в этом разбирался.
– Ты неправильно питаешься.
Разговор продолжать не хотелось.
– Ты мало ешь соленого!
Придется сделать вид, что я ему поверил, может, тогда он, наконец, свалит.
– Хорошо, спасибо, Джек, теперь я буду есть больше соленого!
В жизни не видел более довольной физиономии. Он так и вышел из душевой – с выражением абсолютного счастья на лице полного идиота. А, неважно, главное, что я снова остался один. Подставив под пузырящиеся струи свои чресла, откликнувшиеся приятной ломотой, я по самую шею погрузился в горячую воду, закрыв от удовольствия глаза. До чего ж хорошо!..
Вот черт! Меня же на улице ждет Дженни… Надеюсь… Надеюсь, она еще там! Господи Иисусе! Сколько же времени я прокайфовал в этом уютном местечке? А Дженни все это время прождала там, снаружи, на жутком холоде!
Кажется, я установил новый мировой рекорд по скоростному одеванию. Даже не дав волосам обсохнуть, я пулей выскочил из дверей стадиона.
Меня оглушила волна обжигающе холодного воздуха. Милостивый Боже, ну и холодрыга! А темнотища-то! У входа все еще топталась пара-тройка болельщиков, в основном старые верные фанаты – наши выпускники, которые так и не смогли побороть в себе любовь к хоккею. Среди них я заметил Джордана Дженкса, который приходил на каждый матч, на каждый – на нашем ли поле или на чужом. До сих пор не понимаю, как, будучи крупным банкиром, он ухитряется выкроить минутку для хоккея? И главное – зачем?
– Потрепали тебя сегодня, Оливер!
– Да, господин Дженкс, вы же знаете, как они привыкли играть!
Я огляделся по сторонам – где же Дженни? Неужели пошла домой: в такой холод и одна?!
– Дженни!
Я на несколько шагов отошел от сборища болельщиков и отчаянно вертел головой в поисках девушки. И вдруг кто-то выскочил из кустов. Дженни! Она целиком закутала лицо шарфом, оставив только просвет для глаз.
– Слушай, Преппи, здесь чертовски холодно!
– Дженни! – Я был так рад ее видеть.
Настолько, что даже слегка чмокнул в лоб, не вполне понимая, что делаю.
– Я что, разрешила?
– Что разрешила?
– Я тебе разрешила себя целовать?
– Прости, я… увлекся…
– Зато я – нет!
Почти все разошлись. Мы остались одни. В темноте, на холоде, в такой поздний час. И тут я поцеловал ее снова. На этот раз уже не в лоб и уж точно не слегка – поцелуй длился восхитительно долго. Когда я отстранился, Дженни все еще держала меня за рукав.
– Что-то мне все это не нравится, – задумчиво произнесла она.
– Что не нравится?
– То, что мне это нравится!
Хотя у меня была машина, мы пошли пешком – Дженни хотела прогуляться. Всю дорогу она держала меня не за руку, а за рукав. Да, именно за рукав. Почему – я и сам не знаю. Но на пороге Бриггс Холла от поцелуев и церемонных пожеланий спокойной ночи я воздержался.
– Слушай, Джен, я, может быть, не буду звонить пару месяцев.
Она на секунду задумалась. Вернее, на несколько секунд. А потом вдруг спросила:
– С чего бы это?
– А может, позвоню сразу же, как только доберусь до телефона! – выпалил я и зашагал прочь.
До меня донесся ее злобный шепот: «Подонок!» Тогда я обернулся и крикнул с расстояния в пару метров:
– Вот видишь, Дженни, раз ты так любишь унижать других, теперь почувствуй себя на их месте!
Я бы все отдал, чтобы посмотреть на выражение ее лица в ту секунду, но оборачиваться не стал – из стратегических соображений.
Когда я вошел в свою комнату, Рэй Стрэттон, мой сосед, резался в покер с двумя парнями из футбольной команды.
– Хай, кабаны!
Ответом мне было одобрительное хрюканье.
– Как успехи, Олли? – спросил Рэй.
– Две шайбы: одна – с моей подачи, вторую забил сам!
– В ворота Кавильери?
– Не твое дело! – отрезал я.
– Кавильери – это еще кто? – встрепенулся один из громил-футболистов.
– Дженни Кавильери, – ответил ему Рэй. – Зануда-музыкантша.
– Знаем такую! – сообщил второй амбал. – Она ж фригидная!
Не обращая внимания на идиотские сентенции этих озабоченных грубиянов, я схватил телефон и понес его в свою комнату.
Стрэттон тем временем продолжал:
– Она на пианино играет в «Обществе друзей Иоганна Себастьяна Баха».
– Интересно, а с Олли она во что играет?
– Наверное, в недотрогу!
Снова хмыканье, хрюканье и гогот. Праздник в зверинце!
– Джентльмены, – толкнул я дверь в комнату. – А не пойти бы вам?!.
Дверь захлопнулась, приглушив очередной взрыв нечеловеческого веселья. Я лег на кровать, скинув ботинки, и набрал номер Дженни.
Разговаривали мы шепотом.
– Джен?..
– Чего тебе?
– Джен, что бы ты сказала, если бы я…
Я колебался. Она не вешала трубку.
– По-моему, я в тебя втюрился!
Повисла пауза, после чего она совсем тихим голосом произнесла:
– Я бы ответила, что ты… Говнюк!
А потом повесила трубку.
Если честно, я не был ни расстроен, ни удивлен.
3
Во время матча с Корнеллом я получил травму.
Сам виноват! Думать надо было, когда назвал их центрального нападающего «чертовым канадцем». И ведь забыл же, что четыре члена их команды – канадцы. Разумеется, все четверо оказались не только здоровенными амбалами с отменным слухом, но и ярыми патриотами… Мало того, что меня хорошенько отделали, мне еще и влепили увесистую пощечину в виде удаления с поля! Надо было слышать, как ликовали болельщики команды Корнелла, когда мой приговор огласили по громкой связи! Впрочем, им было легко перекричать фанатов Гарварда, лишь немногие из которых изъявили желание присутствовать на матче. Еще бы – для этого им бы пришлось переться в Итаку, штат Нью-Йорк, чего большинство из них не сделало бы даже ради матча за звание чемпиона Лиги Плюща. Целых пять минут мне предстояло провести на штрафной скамье… Подъезжая к ней, я заметил, что наш тренер рвет на себе волосы.
В мгновение ока ко мне подскочил Джеки Фэлт. И только в эту секунду я, наконец, понял, что вся правая сторона моего лица превратилась в кровавое месиво.
– Господи! – приговаривал тренер, пытаясь остановить кровотечение. – Господи Иисусе! Олли!
Я спокойно сидел и молчал, тупо уставившись вперед и стараясь не смотреть в сторону катка. Меж тем сбывались мои худшие опасения: шайба влетела в наши ворота. Фанаты Корнелла визжали, свистели и улюлюкали. Теперь, когда счет сравнялся, корнелльцы могли претендовать на победу, а значит, и на звание команды-чемпиона. Дьявольщина! А я ведь еще не отсидел даже половину штрафного времени.
Расположившиеся на трибуне напротив немногочисленные гарвардские болельщики хранили скорбное молчание. К этому моменту все уже забыли обо мне, и лишь один зритель взглядом следил за штрафной скамьей. Да, и он был здесь. «Если конференция закончится вовремя, я постараюсь успеть на ваш матч»… Среди немногочисленных фанатов Гарварда с совершенно непроницаемым выражением лица гордо восседал Оливер Барретт Третий. Все вокруг выражали свою поддержку, но только не он.
Мистер Каменное Лицо – так я называл его про себя – с абсолютно бесстрастным видом взирал, как последние капли крови на лице его единственного сына исчезают под пластырем. Интересно, какое порицание он произнес про себя на этот раз? Думаю, что-нибудь вроде: «Ай-ай-ай!»
… – Сынок, если ты так уж любишь драться, почему бы тебе не выбрать в качестве увлечения бокс?
– Папа, у Академии Филлипса нет сборной по боксу…
… – Думаю, приезжать на ваши матчи мне не обязательно.
– Ну не ради тебя же мне в них участвовать, отец!
– Не нравится мне твой тон, сынок…
Никто никогда не мог сказать, что творилось в голове у Барретта-старшего. Он всегда был сама невозмутимость, этакая ходячая гора Рашмор[8]. В общем, мистер Каменное Лицо – его идеальная характеристика.
Сейчас этот человек, скорее всего, предавался самолюбованию – смотрите, я – один из тех немногих, кто болеет за сборную Гарварда, кто приехал на игру. Я, Оливер Барретт Третий, деловой человек, несмотря на то, что у меня несколько собственных банков и куча дел, приехал аж в Корнелл – и все ради какого-то несчастного матча по хоккею! Трогательный спектакль. (Только для кого?..)
С трибун снова раздались крики – на сей раз гораздо более оглушительные: команда Корнелла забила очередной гол. А у меня оставались еще две долгих штрафных минуты! Разъяренный Дэйви Джонстон с покрасневшим от гнева лицом пронесся по льду мимо меня, даже толком не взглянув. Погодите, он что, плачет? То есть, конечно, на кону стоял чемпионский титул, но плакать из-за этого? Хотя понятно, откуда эти слезы: Дэйви ведь был, в некотором роде, легендарным игроком – семь лет в хоккее и ни одного поражения, ни в старших классах, ни в колледже. Он был на последнем курсе. И это была наша последняя большая игра…
Окончившаяся сокрушительным поражением: 3:6.
Мне сделали рентген – кости оказались не сломаны. После чего тамошний доктор по имени Ричард Сельцер наложил мне дюжину швов. Джеки Фэлт метался по кабинету, сетуя, что я неправильно питаюсь, и утверждая, что травму можно было предотвратить, если бы я принимал больше таблеток с морской солью. Сельцер, не обращая на этого сумасшедшего никакого внимания, поведал мне, что, так как нижняя стенка орбиты моего глаза (выражаясь языком медицины) чудом не пострадала, самым разумным решением будет в ближайшую неделю воздержаться от тренировок. Я его поблагодарил, и Сельцер покинул кабинет. Фэлт увязался за ним, не оставляя попыток завести с доктором дискуссию о пользе правильного питания. Наконец-то меня оставили в покое.
Я не спеша принял душ, стараясь, чтобы вода не попала на швы. Правая сторона лица начинала болеть: действие новокаина ослабевало. Я, в общем-то, был даже рад, что могу чувствовать боль – чем не наказание за то, что я так опростоволосился? Разве не из-за меня мы потеряли титул чемпиона Лиги Плюща, а репутация бедного Дэйви Джонстона, да и всех остальных, была бесповоротно разрушена? Как назло, студенты последнего курса, которые играли в нашей команде, не знали поражений до сегодняшнего дня! Конечно, нельзя сказать, что всем этим позором они обязаны были исключительно мне, но кому от этого легче?..
Раздевалка была пуста. Должно быть, ребята уже вернулись в мотель. После случившегося, думаю, они не горели желанием видеть меня. Мне было в буквальном смысле горько – на языке чувствовался горький привкус. Я тихо оделся, собрал вещи и вышел на улицу, ощутив морозное дыхание зимы. Несколько болельщиков нашей команды все еще были тут.
Дженкс, подойдя ко мне, спросил:
– Как щека, Барретт?
– Спасибо, нормально, мистер Дженкс.
И тут, откуда ни возьмись, возник еще один до боли знакомый голос:
– Сейчас, наверное, не помешал бы кусок мяса?
Ну, конечно, сэр Барретт-старший. Как типично для моего отца предложить столь «проверенное» средство для лечения фонаря под глазом.
– Не стоит, пап, врачи уже сделали все возможное! – ответил я, приподняв повязку, скрывавшую всю мою дюжину швов.
– Я имел в виду, кусок мяса не помешал бы твоему желудку.
За обедом состоялась очередная папина неудачная попытка завязать со мной полноценную беседу. Такие обычно начинались со слов: «Ну, как поживаешь?», а финальным штрихом была фраза: «Тебе ничего не нужно, сынок?»
– Ну, как поживаешь?
– Спасибо, неплохо, сэр.
– Щека болит?
– Нет, что ты.
На самом деле наркоз переставал действовать, и боль швы начинали причинять просто невыносимую.
– Я хотел бы, чтобы в понедельник ты сходил на осмотр к доктору Джеку Уэллсу.
– Это ни к чему.
– Но он – первоклассный специалист…
– Доктор из Корнелла, насколько я понял, тоже не ветеринар, – бросил я, напрасно надеясь, что этим смогу остановить очередное проявление папиного снобизма: ему всегда подавай лучших экспертов, асов своего дела… В общем, представителей высшей касты.
– Не повезло тебе сегодня, – ответил Оливер Барретт Третий, а затем предпринял (неудачную, впрочем) попытку пошутить: – Такая зверская травма.
– Да, сэр. – Интересно, он и вправду думал, что меня этим можно рассмешить?
Тут вдруг мне пришло в голову, что это «остроумное» замечание моего отца можно рассматривать как весьма тонкий упрек в том, что случилось сегодня на льду.
– Или ты имел в виду мое скотское поведение во время игры?
Мне показалось, что на папином каменном лице отразилось удовлетворение. Но вслух он произнес лишь:
– Не я начал разговор о ветеринарии.
Тогда я решил, что самое время уткнуться в меню.
Пока подавали первое блюдо, мистер Каменное Лицо, кажется, успел, хотя я отчаянно пытаюсь забыть его вечные нотации, пройтись по моим победам и поражениям. Он с важным видом заметил, что, хоть титул чемпиона мы и упустили (грубо играете, папочка!), в спорте важна не победа, а участие. Это его замечание так сильно смахивало на девиз Олимпийских игр, что я сразу понял – сейчас папа в очередной раз покажет, насколько ему до лампочки все, что имеет какое-либо отношение к спортивным титулам Лиги Плюща. Цитировать олимпийские слоганы я не собирался, поэтому ограничился лишь заготовленным заранее «Да, сэр!».
Мы пробежались по всему диапазону обычных тем для разговора, которые всегда, так или иначе, выводили на его особо излюбленную тему – мои планы на будущее.
– Кстати, Оливер, ответ из Школы права[9] еще не пришел?
– Видишь ли, папа… Я еще не определился, хочу ли я там учиться.
– Меня больше интересует, определились ли они с твоим зачислением.
Наверное, очередная шутка. Наверное, мне стоило бы улыбнуться в ответ на замысловатые риторические приемы, которыми щеголял мой папаша.
– Я мог бы позвонить Прайсу Зиммерману…
– Нет! – мгновенно отреагировал я. – Пожалуйста, не надо, сэр.
– Я не собираюсь просить за тебя, – признался Барретт-старший. – Просто хочу узнать, что они решили.
– Пап, я хочу получить от них письмо в порядке общей очереди, как все нормальные студенты. Пожалуйста.
– Да. Конечно. Хорошо. Тем более что у них почти нет поводов сомневаться в своем решении.
И как ему это только удавалось: даже похвала в его устах звучала как жуткое оскорбление.
– Вот это вряд ли. У них нет сборной по хоккею, а за какие еще заслуги меня принимать?
Не имею ни малейшего понятия, зачем мне понадобилось унижать себя в тот момент… Думаю, просто чтобы возразить ему.
– У тебя есть и другие достоинства, – утешил меня Оливер Барретт Третий, но в подробности вдаваться не стал. Впрочем, вряд ли он вообще это умел…
Еда была настолько же безвкусной, насколько и беседа. Вот только если то, что булочки окажутся черствыми, я мог предугадать еще до их появления на столе, то предвидеть, что скажет отец в следующее мгновение, было абсолютно невозможно.
– К тому же не стоит забывать про Корпус мира[10], – вдруг произнес он.
– Что, сэр? – переспросил я, не вполне понимая, вопрос это или утверждение.
– Я полагаю, Корпус мира – прекрасная организация. Ты так не думаешь? – продолжил папа.
– Ну, конечно, – ответил я. – Гораздо лучше, чем Корпус войны.
Счет сравнялся: мы оба упустили смысл высказываний друг друга. Он что, решил поговорить о Корпусе мира, что ли? Или теперь мы будем обсуждать, что сейчас происходит в мире и какими программами занимается наше правительство? Конечно, нет. Я же забыл: в списке главных тем наших с отцом дискуссий на первом месте всегда стояли исключительно мои планы на будущее.
– Если бы ты присоединился к Корпусу мира, я, безусловно, был бы не против.
– Это взаимно, сэр, – пытаясь переплюнуть его великодушие, буркнул я. Все равно мистер Каменное Лицо никогда не слушает, поэтому неудивительно, что мой скромный сарказм остался для него незамеченным.
– А что насчет твоих коллег по институту? – продолжил отец. – Как они к этому относятся?
– К чему, сэр?
– К Корпусу мира. Он ведь и для них имеет огромное значение, не так ли?
Мой Бог, похоже, папочка не мог жить без фразы «Да, сэр!», словно рыба без воды. И я ответил:
– Да, сэр.
Черт побери, даже яблочный пирог, который нам принесли, оказался черствым.
…Около половины двенадцатого я проводил его до машины.
– Тебе ничего не нужно, сынок? – спросил он, как всегда.
– Нет, сэр. Спокойной ночи.
И автомобиль умчался вдаль.
Конечно, отец мог бы добраться домой на самолете. Но Барретт-старший всегда предпочитал автомобиль. Не для того, чтобы показать своему сыну пример. Ему просто нравилась быстрая езда. А когда вы за рулем двухместного «Астон Мартина», уж поверьте мне, разогнаться можно нехило. Да еще в такое время суток, когда все дороги уже пусты. Прощаясь с отцом, я заметил, что тот нетерпеливо поглядывал на часы. Это могло значить лишь одно: новый рекорд по преодолению расстояния между Бостоном и Итакой обеспечен. Старый он установил после прошлогоднего матча: тогда мы порвали сборную Корнелла и вернулись домой чемпионами Лиги Плюща.
Я вернулся в мотель и набрал номер Дженни.
Пожалуй, разговор с ней был единственным светлым пятном за весь вечер. Я в деталях рассказал ей о сегодняшней игре (конечно, воздержавшись от полного описания моего casus belli[11]), и, кажется, ей это показалось занимательным. Мало кто из ее хлюпиков-музыкантов смог бы не то что сам ударить, а даже выдержать тумак!
– Ну, я надеюсь, ты уделал того парня?
– Конечно! По полной программе!
– Жаль, что я этого не видела… Но ты же взгреешь кого-нибудь, когда вы будете играть с парнями из Йеля[12]?
– А то!