– Девочку, — отозвался Саразен в унисон и поднес к его лицу фотографию Вероники Ферреро. — Узнаете ее?
Улыбка моментально исчезла с лица толстяка, словно контора, в которой он брал ее напрокат, обнаружила, что платеж просрочен, и срочно затребовала ее обратно. Саразен весь подобрался: в глазах хмыря-администратора определенно мелькнула та особая искорка, которая выдает человека с головой. Саразен называл ее искрой правды и объяснял, что когда человек еще не придумал, как соврать, он чаще всего принимает решение все-таки соврать и попадается на этом. Лично у него сомнений не было: толстяк узнал Веронику.
– Никогда ее не видел, — фальшиво просипел толстяк, овладев собой.
Саразен вздохнул, оглянулся на Лероке, положил фотографию в карман, после чего схватил толстяка за волосы, прижал его голову виском к стойке и стал отвешивать свободной рукой щелчки по носу и по лбу, менторским тоном приговаривая: «Лгать нехорошо». Это, конечно, было не очень больно, но чрезвычайно унизительно и крайне неприятно. Лероке вынул из кармана зубочистку и, честно используя ее по назначению, посматривал, не идет ли кто. Когда толстяк проявил в достаточной мере все признаки покорности, уважения к закону и готовности с ним сотрудничать, Саразен слегка ослабил хватку.
– Она была здесь?
– Да! — простонал его собеседник. — Да!
– Когда?
– Да она только заходила к кому-то… не помню, к кому… Ай! — взвизгнул толстяк, потому что Саразен пребольно щелкнул его по лбу. — Я вам правду говорю! Я же не могу уследить тут за всеми…
– Врешь, — объявил Саразен.
И по затравленному взгляду толстяка понял, что попал в точку.
– Она тут ночевала? — продолжал гнуть свою линию Лысый Череп.
Администратор позеленел.
– Ну…
– Да или нет?
– Хорошо-хорошо, я скажу! — сдался толстяк. — Она… да, ночевала, да.
– Под какой фамилией? — безжалостно спросил Саразен.
– Я…
– Ты видел ее документы или нет?
– Да при чем тут я, — возмутился администратор, — ее Армен привел! У которого кафе через две улицы… Сказал, что она с парнем своим поссорилась, у него ее документы остались… Типа надо помочь, не на улице же ей ночевать? А что она такого сделала? Нелегально находится во Франции, что ли?
– Откуда этот Армен ее знает?
– Она к нему в кафе зашла, у нее вид был совершенно потерянный. Так он мне сказал… Она вроде как из России… по-французски говорит сносно, но с акцентом…
Саразен и Лероке обменялись быстрым взглядом.
– Ладно, ты ей предоставил комнату, что дальше?
– Ничего. Она спала почти до десяти, а у нас с десяти считается уже новый день. За вторые сутки она платить не стала, ушла со своей сумкой. Напоследок спросила, где тут почта.
– Она была одна?
– Одна, одна, богом клянусь!
– Вот видишь, — заметил комиссар, — общение со мной явно идет тебе на пользу. Не прошло и пяти минут, как ты уже вспомнил, что есть Бог, верно?
– Ага, — пролепетала жертва произвола, затравленно глядя на своего собеседника.
– Покажешь нам, где именно она останавливалась?
– Конечно, это на втором этаже. Я вас провожу.
– То-то же, — назидательно сказал Саразен. — Лероке, вызывай бригаду.
* * *Через полчаса в маленькой комнатке все было перевернуто вверх дном. Работали дактилоскописты, сновали коллеги Саразена. В соседних комнатах допрашивали постояльцев.
– Отпечатки пальцев?
– Полно, шеф, но не ее.
– Черт!
Саразен сел на кровать.
– Посмотрите, что я нашел.
Лероке продемонстрировал оторванную обложку от тома Ленина. Другой агент, заглянувший в уборную, обнаружил на стенках унитаза клочки бумаги.
– Похоже, это одна и та же книга, шеф.
Отыскался и футляр от очков.
– Ее?
– Может быть.
– На экспертизу.
– А вот тут есть отпечатки пальчиков Вероники Ферреро, но нечеткие, — подал голос эксперт.
– Простите, вы бы не могли подняться?
Саразена согнали с кровати. Он пересел на тумбочку. На покрывале обнаружили два темных волоса.
– В лабораторию.
– Проверить на ДНК?
– Проверьте.
Агент Блондель обратил внимание на следы на полу.
– Смотрите, шеф. Похоже, что тумбочку перетаскивали к двери.
– Детский сад, — фыркнул комиссар.
– Так точно, — согласился агент. — Но следы совсем свежие.
Вернулся второй агент, которого Саразен послал на почту.
– Ее там не было. Служащие абсолютно уверены. Я опросил их всех.
– Интересно, на кой черт ей почта? — спросил Саразен. — В наши дни письма пишут только старики, все остальные пользуются Интернетом. — Он поднялся. — Так, ребята, продолжайте работать, а я пойду займусь этим Арменом. Лероке!
– Иду, шеф. Я тут подумал…
– Что?
– Да по поводу почты. Может, она ждала письмо или посылку? Скажем, до востребования? — высказал предположение Лероке, когда они уже вышли из «Веселой устрицы».
– Маловероятно. Она же даже не знала, как туда пройти. — Саразен почесал нос. — Я распорядился оставить на почте нашего человека, на всякий случай, но нутром чую: это бесполезная трата времени.
– А до почты она не дошла, потому что ее спугнули в магазине, — продолжал фантазировать Лероке. — Годится?
– Нет. Концы не сходятся. И больше всего меня смущает то, что она подпустила к себе типа с оружием.
Концы и в самом деле не сходились.
Глава тринадцатая
Сегодня наконец-то все закончится. Я — полноправная гражданка своей страны, и мое посольство должно мне помочь. Разумеется, узнав мою историю, наши представители помогут мне вернуться домой, потому что оставаться во Франции и давать показания по двум убийствам и одному покушению на убийство мне вовсе не улыбается.
Поэтому я вышла из метро в центре Парижа, включила мобильник Ксавье и стала названивать в посольство. Номер я нашла в толстенном телефонном справочнике, который лежит в каждой телефонной будке.
Сразу же скажу, что я истратила кучу времени, и все зря. Меня футболили от одного сотрудника к другому и, едва я намекала, что попала в затруднительную ситуацию, голоса на том конце провода становились на десяток градусов холоднее. Наконец меня уведомили, что будет лучше всего, если я обращусь к товарищу Пивоварову. Товарища Пивоварова на месте не оказалось — он ушел на обеденный перерыв. Почему-то я не сомневалась, что этот обеденный перерыв продлится до самого вечера, и от злости отключила телефон.
Затем я подумала о временном убежище, где смогу передохнуть, сделать что-то со своими волосами и подготовиться к визиту в посольство. Мне уже стало ясно, что по телефону я ничего не добьюсь. Проблема в том, что в кармане у меня оставалось около десяти евро.
«Надо идти в посольство прямо сейчас», — сказала я себе.
После этого я окажусь в четырех стенах и меня уже не выпустят в город. Да что там, после всех моих приключений, наверное, французские власти распорядятся не давать мне визу, и я больше никогда не увижу Париж.
Все это было ужасно обидно. А Версаль? Как же я буду без Версаля? Неужели этот волшебный мираж так и останется для меня всего лишь картинкой из телевизора?
Вы скажете, что я идиотка, и будете тысячу раз правы. Вы скажете, что, когда человеку угрожает смертельная опасность, надо прежде всего спасать свою шкуру, а не думать о Парижах и Версалях, и будете правы десять тысяч раз. Но я не считаю себя идиоткой. Просто я человек, плохо приспособленный к жизни, и так было всегда, сколько я себя помню. В детском саду каждый, кто хотел, отбирал у меня игрушки, и мне даже в голову не приходило жаловаться. Позже я хотела пойти учиться на мультипликатора, но родители сказали — какая мультипликация, кому это нужно, ступай на юридический. Нужно делать деньги, нужно делать карьеру, расталкивая всех локтями, нужно идти по головам, если понадобится. Но я равнодушна к деньгам — настолько, насколько можно быть к ним равнодушным в наше меркантильное время, и мне скучны карьерные интересы. Я люблю тишину, покой и уют, чтобы в комнатах была красивая мебель, за окном — красивый вид, а рядом со мной — человек, который меня ценит. Я люблю книги, путешествия, яркие фотографии, приятные впечатления, а вместо этого приходится бросать юридический, потому что родители погибли и их стройная и на редкость логичная картина мира, где я занимаю место юриста, гребу деньги лопатой и гляжу на всех свысока, погибла тоже. Более того, обнаружилось, что с деньгами у меня напряженка, и надо срочно идти работать, куда берут. В мобильном салоне я не продала ни одного телефона — как сказал мне Денис, «у тебя такой вид, будто ты витаешь в облаках, а покупатели терпеть этого не могут». В конце концов я оставила работу, и мы стали жить вместе, но его родители, ох, родители, чего они только обо мне не говорили. И обуза я, и каши со мной не сваришь, и лентяйка, и делом заниматься не хочу (угу, по три часа в день у плиты, да еще мытье посуды, глажка, уборка и все остальное — не моих рук дело, а так, взмахнула волшебной палочкой, и все само сделалось). Больше всего их, по-моему, бесило, что я не обращаю внимания на их нападки. Впрочем, я уверена, они бы отыскали недостатки в любой девушке, которая стала бы жить с их сыном, будь она даже умница, красавица, спортсменка и обладательница собственной нефтяной трубы в придачу.
«Только теперь все это совершенно неважно, — сказала я себе. — Я просто погуляю по Парижу — и в посольство, пока не произошло чего-нибудь экстраординарного». Однако сначала я купила в супермаркете готовый сэндвич с тунцом, помидорами и зеленью. Он съел еще полтора евро из моего скромного бюджета, но зато теперь я не чувствовала голода.
Я сделала круг по центру, как губка, впитывая в себя окружающую красоту, и мало-помалу почувствовала, как начинаю успокаиваться. Огорчало только то, что у меня не было фотоаппарата. Чего бы я ни отдала, чтобы оказаться в эти мгновения одной из миллионов обыкновенных туристов, которые посещают Париж!
По набережной мимо зеленых лотков букинистов я двинулась по направлению к Эйфелевой башне, но там было слишком много народу, и на подъемники стояла громадная очередь. Я ушла в сторону, с сожалением оставив башню позади, и тут меня обогнал туристический автобус. Возле довольно скромной гостиницы (да, Париж — не Москва, и там в центре можно найти отельчики за вполне приемлемые деньги) автобус остановился, из него вышла совсем юная девушка-гид, которую облепила толпа горластых туристов. По их специфическому английскому произношению я тотчас же признала в них американцев.
Шофер открыл багажное отделение, и вмиг тротуар был заставлен чемоданами и сумками, которые тащили такие же, как я, пленники парижской мечты. Я остановилась, ожидая, когда они разберут вещи и можно будет пройти дальше, но туристы не спешили войти в гостиницу. Их гид, которая минуту назад прошла туда, показалась в дверях, сопровождаемая немолодой дамой-администратором. Девушка махала руками и делала какие-то жесты, дама улыбалась с видом полного непонимания.
– Twelve rooms, — простонала гид, — twelve![7]
Она попыталась начертить в воздухе двенадцать, но у нее получилось что-то непонятное.
– Combien?[8] — переспросила дама с типичной певуче-восходящей парижской интонацией.
Мне стало ясно, что девушка-гид, наверное, только недавно вышла на работу и вдобавок ко всему не говорит по-французски, а дама не говорит по-английски. Впрочем, даже те французы, которые знают английский, говорят так, что лучше бы им было этого не делать.
– Elle dit, douze numeros, — перевела я, потому что мне надоело стоять на тротуаре. — Douze.
– О!
И обе, девушка и администраторша, мигом вцепились в меня.
– Но они забронировали только десять номеров! — говорила дама.
– Произошла какая-то ошибка… В этой гостинице должно быть двенадцать номеров! — твердила гид. — Я могу позвонить представителю нашей фирмы…
Она принялась разбирать бумаги, которые были у нее на руках, и показывать их мне, а затем — даме, не говорившей по-английски. И тут мне пришла в голову одна заманчивая идея.
В самом деле, почему бы и нет?
И я перевела даме, что фирма забронировала не двенадцать, а тринадцать номеров, потому что в другой гостинице им отказали в бронировании трех номеров (двух, говорила девушка), и они прислали уведомление по факсу, и бумаги скоро будут, и фирма за все заплатит, не волнуйтесь, им только надо выяснить вопрос со второй гостиницей, которая отменила бронь.
Милая дама не устояла перед нашим двойным напором. Если бы в гостинице было только двенадцать номеров, вся моя переводческая деятельность обернулась бы чистой благотворительностью с моей стороны, но оказалось, что свободных номеров ровно тринадцать. Опередив девушку-гида, я взяла ключи и передала ей, незаметно зажав в кулаке один из них.
– О, — воскликнула девушка, сияя улыбкой, — вы мне очень помогли! Спасибо, спасибо, большое спасибо! Я уже позвонила, мы скоро решим вопрос с оплатой остальных номеров… Скажите ей, что завтра все будет в порядке, хорошо?
Я пропустила группу в отель и прогулялась вверх по улице до церкви, возле которой играли дети. Когда я вернулась в гостиницу, американцев внизу уже не было, и я спокойно прошла в номер, не привлекая ничьего внимания.
Внутри было чисто, тихо и вполне уютно. Стандартный набор двухзвездочной французской гостиницы: кровать, две тумбочки, стол, зеркало, два стула, шкаф для одежды, телевизор, ванная и туалет, над кроватью — картинка в раме. Я тщательно заперла дверь, перегородила на всякий случай вход тумбочкой и отправилась принимать душ.
Было восхитительно ощущать струи воды на коже. С меня словно смыли тяжкий груз прошлого, не знаю, как это объяснить иначе. Покончив с душем, я разложила одежду на кровати и стала тщательно ее осматривать в поисках возможных зацепок. Меня позабавило, что, оказывается, на белой футболке против сердца была нарисована маленькая черная мишень. Никак не ожидала встретить чувство юмора у людей, избравших смерть своей профессией. Но в карманах не было абсолютно ничего. Просто ношеная одежда, но довольно опрятная. Так как у меня не было особого выбора, я оставила ее. Разгуливать голой по улицам самого красивого города на свете не входило в мои намерения.
Затем я занялась своей головой. Я смешала содержимое двух тюбиков и размазала его по волосам, больше всего беспокоясь о том, как бы оно не попало мне в глаза. Часов у меня не было, и я просто сидела и зевала, ожидая, пока истечет (или не истечет) время, указанное в инструкции. Как только кожу начало щипать, я метнулась в ванную.
Скажу сразу же: ничего не изменилось, волосы остались почти такими же, какими были, только чуть-чуть, самую малость, порыжели. Я встряхнула упаковку краски и обнаружила, что забыла всыпать порошок осветлителя. Если бы моя покойная мама услышала, какими словами я ругалась, она бы не узнала свою дочь. Вдобавок я обнаружила, что фен, находящийся в ванной комнате, не работает.
Я растрепала волосы, чтобы они быстрее сохли, натянула одежду с чужого плеча (инструкция, помимо всего прочего, грозно возвещала, что пятна данной краски с материи не выводятся) и предалась печали. Достав мелочь, которая у меня оставалась, я пересчитала ее и убедилась, что пять с чем-то евро и не подумали за время моего отсутствия превратиться в пять тысяч. Волосы все еще были мокрые, и от скуки я достала пистолет Вероники и начала упражняться. Поскольку он был разряжен, я могла делать с ним все, что мне заблагорассудится. Я вытащила обойму, вернула ее на место, сняла с предохранителя, прицелилась, нажала на спуск, и так несколько раз. Потом я достала пистолет недоумка (или, наоборот, чересчур умного), из которого меня едва не продырявили. Я проверила обойму — в ней осталось семь патронов, и я повеселела, подсчитав, что на Веронику Ферреро и на ее сообщника у меня будет по три с половиной пули. Я целилась в свое отражение в зеркале, пробуя держать пистолет то так, то эдак. Допускаю, что со стороны это могло выглядеть смешно, но коль скоро речь шла о моей жизни, я не собиралась продавать ее задешево.
Закончив упражняться, я засунула пистолет в карман, предварительно убедившись, что он стоит на предохранителе, и тут наверху заворковал телевизор. Я включила свой и убедилась, что в отличие от фена он работает вполне сносно. Налицо был полный набор французских каналов плюс пара новостных на английском языке. Я пощелкала кнопками, надеясь что-нибудь узнать о Принце или о его бывшей подруге, превратившейся в непримиримого врага, но какое там! Почти всюду обсуждали одно и то же — архиважный матч французской сборной, который должен был состояться сегодня. Англоязычные новостные каналы французским футболом не интересовались, но их рассуждения о том, что мировой кризис углубляется, однако оснований для паники пока нет, действовали мне на нервы. Волосы почти высохли, и я лениво раздумывала, что сегодня мне уже не удастся добраться до посольства. Вообще, если все сложится удачно, я смогу переночевать здесь, а утром тихо исчезнуть.
Мне хотелось пить, и я попила воды из-под крана. Еще одно преимущество Франции — там воду из-под крана спокойно можно пить (а в тех редких случаях, когда этого делать нельзя, обязательно будет висеть предупреждение). Тем временем на экране телевизора уже появился ревущий французский стадион, и начался матч. Комментатор выстреливал слова со скоростью пулемета — полная противоположность нашим дохлятинам, которые и рта не могут открыть без того, чтобы не начать мямлить. Он говорил, кто кому отпасовал мяч, кто что собирается сделать, и отмечал малейшие нюансы происходящего на поле, при этом не переставая перебрасываться шутками и замечаниями со вторым комментатором, в роли которого выступал кто-то из золотого состава старой французской сборной. И четверти часа не прошло, как был забит первый гол и назначен пенальти, впрочем, без красной карточки. Однако вратарь совершил суперсейв, и мяч отправился на угловой.
К футболу меня приобщил Денис. Сколько времени он потратил, объясняя мне разные тонкости, как долго побеждал мое упрямство (я до него считала, что футбол — игра для людей с одной извилиной). И вот Дениса нет, а я сижу в номере, добытом хитростью, и думаю, что мне принесет завтрашний день. Но тут соперники французов сравняли счет, и я переключилась на игру, от которой меня отвлек только стук в дверь.