А-а, несчастливое детство. Знаем мы, знаем, куда вы, господа репортеры, клоните…
В школе Вероника была одной из самых способных учениц, но, по словам монахинь, ведавших детским приютом, в котором она оказалась после смерти матери, отличалась «дерзким и строптивым нравом».
Ее брата Мануэля усыновили, и он попал в семью, отличающуюся левыми взглядами. После того как он сам возглавил какие-то уличные беспорядки и призывал свергнуть короля и установить республику, его упекли в тюрьму.
Тэк-с. Вероятно, блондин и есть тот самый брат. Интересно…
Позже Мануэль разыскал Веронику, и они стали действовать вместе. Но если брат больше был склонен к произнесению пламенных речей и вообще теориям всеобщего счастья за счет кого-нибудь несимпатичного, то Вероника всему предпочитала действие, и, надо сказать, ее послужной список впечатлял.
Взрыв в Мадриде, еще один взрыв в Мадриде, расстрел заложников в ответ на отказ освободить лидера какой-то группировки, захват аэробуса с последующей перестрелкой, во время которой погибли сорок девять пассажиров и еще семнадцать были ранены, попытка взорвать музей… 2006 год — Вероника арестована в Панаме, но сумела бежать из тюрьмы. Ее сообщники — брат и некий Дитрих Бергер, ее воздыхатель, — просто взорвали стену. Это как раз то, что мне пытался втолковать Ксавье.
Она побывала наемником, дралась где-то у черта на рогах как простой солдат, угоняла суда, угоняла самолеты. Не девушка, а просто клад. Известный женский журнал однажды даже поместил ее фото на своей обложке, и эта обложка, аккуратно сложенная, тоже была в папке.
Несколько лет назад она примкнула к террористу по кличке Принц. Ах да, это тот самый, о котором я собиралась узнать поподробнее…
И я узнала — благодаря методичности Ксавье, который не пропускал ни одной публикации про окружение Вероники. Кроме того, я узнала также, что блондин, везший мое (почти) бездыханное тело в багажнике, никак не мог быть братом Вероники. Последнего убил как раз Принц за то, что Мануэль стал ему перечить и в конце концов совершенно с ним рассорился. Пуля, выпущенная из скорострельного пистолета, свела на нет все их противоречия, но, как оказалось, это было только начало.
Когда примерно полгода назад французские спецслужбы с триумфом захватили этого самого Принца где-то у черта на рогах в Северной Африке, один ушлый репортер по имени Артюр Боннар выяснил, что им деятельно помогала Вероника Ферреро в обмен на немалые деньги и прощение всех прошлых грехов. Попросту говоря, она из личной мести сдала своего, хм, боевого товарища.
К сенсационной статье была приложена фотография Принца (имя и фамилия его были настолько длинными и витиеватыми, что их вряд ли кто-то был в состоянии воспроизвести, но обычно этого человека звали Макс, как его привыкла называть мать). Фотография, признаться, застала меня врасплох. Я ожидала увидеть… честно говоря, не знаю, кого, но уж никак не господина очень интеллигентного вида, прямо-таки излучающего обаяние, — пусть даже чисто восточное обаяние того рода, которое излучает крадущийся леопард. Впрочем, когда я начала читать статью о нем, я поняла, что иногда внешность и впрямь бывает обманчива.
Отцом Принца был богатый и уважаемый арабский шейх, а матерью — английская манекенщица выдающейся красоты, известная своими романами. Похоже, она принадлежала к женщинам, которые если и ломают чужие судьбы, то безо всякой выгоды для себя. Любовники сначала умирали у ее ног, потом воскресали и без особого сожаления бросали ее. Застенчивый восточный гость был одним из ее увлечений. Каким образом она решилась родить ему ребенка — загадка даже для всезнающих репортеров, и все же она это сделала. Некоторые, впрочем, намекали и на меркантильный аспект проблемы — ведь, хотя у только что родившегося младенца имелось два сводных брата и около полудюжины сестер, он все равно был обеспечен по гроб жизни.
Когда он вырос, стал самым обыкновенным прожигателем жизни, как большинство молодых людей, у которых больше денег, чем возможностей их потратить. В Оксфорде он был самым щедрым, самым гостеприимным, самым блестящим из студентов. В то время с ним не то чтобы дружила, но имела возможность наблюдать за ним одна особа с лошадиной физиономией, позже ставшая леди Селиной Роуэн. Макс и ее брат вместе учились, и было естественно, что брат иногда приглашал приятеля домой, на файф-о-клок по-английски.
Много лет спустя леди Селина, которая уже научилась красить волосы так, чтобы они не походили на паклю, но по-прежнему стращала свет своей лошадиной физиономией, дала большое интервью популярному журналу, которое Ксавье вырезал и аккуратно приобщил к своему досье.
Леди Селина вспоминала те дни не без удовольствия. Она настаивала, что Макс был самым желанным и самым симпатичным из всех гостей, посещавших их пыльный аристократический особняк. В нем была какая-то располагающая к себе живость, которой не может похвастаться большинство сдержанных британцев. Он веселился до упаду, корчил смешные гримасы, выдумывал уморительные истории. С ее младшим братом, умственно отсталым мальчиком, он мог часами строить замки и башенки из кубиков. Он никого не обижал, и все его любили. Правда, репортер, съевший не одну собаку на своем деле, пытался задавать леди Селине всякие каверзные вопросы о том, не проявлял ли уже тогда юный Макс склонности к человекоедению или хотя бы отрыванию крылышек безобидным насекомым, но леди Селина стойко держала оборону. Из ее речей все уразумели, что не было на свете человека более приятного в общении, если не считать, конечно, принца Чарльза и его сыновей Уильяма и Гарри. Таким образом, Макс оказывался на четвертом месте, но зато в какой компании!
Читатель, разумеется, был вправе задаться вопросом, с чего бы это Максу из человека, приятного во всех отношениях, превращаться в человека решительно неприятного, изгоя, террориста и убийцу, но и на это у репортеров имелся исчерпывающий ответ. Именно во время одного званого вечера Макс слегка перебрал и имел несчастье толкнуть какого-то знатного лорда примерно одного возраста с собой. Лорд, вероятно, тоже лыка не вязал, потому что воспринял происшедшее значительно ближе к сердцу, чем полагалось бы лорду и просто воспитанному человеку. Макс попытался извиниться, но лорд, не стесняясь в выражениях, обругал его «шлюхиным сыном» и «черномазой свиньей». Все эти выражения впоследствии зафиксировал полицейский протокол, и таким образом они дошли до нас.
Надо признать, что Макс отреагировал на оскорбления точно так же, как отреагировали бы на его месте большинство людей. А именно: он размахнулся и от души врезал лорду по физиономии, да так, что тот не удержался на ногах и упал. Собственно говоря, на этом перепалка должна была закончиться, и лорд, присмирев, отправился бы лечить синяк, но не тут-то было. Судьбе было угодно, чтобы, падая, он ударился головой о какую-то металлическую штуковину. Поначалу ни сам он, ни остальные гости не обратили на это никакого внимания, но вскоре лорду стало плохо, а к тому моменту, когда приехала «Скорая», он был уже мертв. Вскрытие зафиксировало тяжелую травму черепа в височной области, и хотя она была получена не непосредственно от удара противника, Макса тотчас же обвинили в умышленном убийстве. На этом его пребывание среди людей, приятных во всех отношениях, закончилось.
Лично у меня нет никаких сомнений, что, если бы жертвой оказался какой-нибудь пролетарий, поступок Макса отнесли бы за счет его бурного восточного темперамента и вскоре бы о нем забыли. Однако, так как пострадавшей стороной оказался аристократ, да еще из семьи с самой что ни на есть безупречной репутацией, перед убийцей замаячило ни много ни мало пожизненное заключение. Пока медленно и с бесчисленными проволочками тянулось следствие, Макс сделал для себя несколько неприятных открытий. Его больше не желали видеть там, где раньше принимали с распростертыми объятьями, но это было еще полбеды. Общество не только отвернулось от него, оно начало настоящую травлю. Ему ставили в укор его происхождение, его манеры, его развязность, неуместную для джентльмена. Знакомые отворачивались от него при встрече или обливали ледяным презрением, которое для человека гордого и неглупого во много раз хуже открытого объявления войны. Леди Селина с присущей аристократам врожденной тактичностью называла этот период «легким недопониманием», но, вне всяких сомнений, Макс счел, что недопонимание малость затянулось. Не дожидаясь окончания суда, он сел на отцовский корабль и был таков, показав тем самым свое презрение к английскому правосудию. Мать Макса покончила с собой, вскрыв вены в ванне, когда ему было лет десять, так что он был совершенно свободен в своих действиях.
Как, когда и где он связался с экстремистами, знают только Бог и, быть может, израильские спецслужбы. Так или иначе (а если не так, то все равно иначе), в рекордно короткие сроки плейбой и неженка превратился в грозу процветающей цивилизации. Он занимался примерно тем же, что и Вероника Ферреро: взрывал, убивал, захватывал заложников. Его отец смотрел на эти «забавы» сквозь пальцы, выделяя своему отпрыску ровно столько же денег, сколько и в прежние времена, и ни миллионом больше. Сам шейх коллекционировал старинные рукописи и картины, а из развлечений больше всего любил соколиную охоту, и неудивительно, что то, чем занимался Макс, не вызывало у него особого восторга. Впрочем, все состояние и так должно было отойти старшему сыну, Мохаммеду, рожденному в законном браке. Мохаммед был смуглый, симпатичный, носил очки и бегло говорил практически на всех европейских языках. Отец сулил ему большое будущее.
И надо же было случиться такому, что однажды, когда Мохаммед приехал в Нью-Йорк для подписания соглашения стоимостью то ли в миллиард долларов, то ли в три, его приятель Дэниэл уговорил его сходить в клуб на дискотеку — поразвлечься. Если бы Дэниэл знал, к чему приведет его невинное желание потанцевать и пообжиматься с хорошенькими девушками, он бы, конечно, предпочел кинуться вниз головой со статуи Свободы или выкинуть еще что-нибудь такое, после чего ходить на танцы было бы затруднительно. На дискотеке оказался один псих, видевший фото Мохаммеда в какой-то газете. Псих раньше работал охранником в этом клубе и был уволен за пьянство. Найти другую работу ему не удалось. Вдобавок от него ушла жена, его сбережения подошли к концу, и он был полон желания расквитаться за свои неудачи, а с кем — неважно. Как выяснилось потом, он подошел к Мохаммеду, сказал: «Привет», глупо улыбнулся и методично всадил в беззащитного человека полную обойму.
Мохаммед скончался по пути в больницу. Узнав о его смерти, старый шейх не плакал, о нет. Он просто утратил волю к жизни. Уже некоторое время он знал, что его второй сын страдает психическим расстройством. Беднягу заперли в роскошном дворце, где было все, чтобы усладить взоры безумца. Его опекали день и ночь, но ведь он не мог унаследовать состояние. Оставался, следовательно, только Макс, ведь восемь дочерей в расчет не принимались. Женщина — только женщина, и она не должна самовольно распоряжаться деньгами.
Таким образом вчерашний террорист, которого едва терпели в собственной семье, стал наследником миллиардов. Более того, как говорят, отец призвал непутевого отпрыска к себе и в беседе с глазу на глаз признался, что Макс был прав, а он — нет и что он разрешает отныне делать сыну все, что тому заблагорассудится.
Старый шейх тихо угас через несколько лет, а Макс деятельно взялся за старое с той лишь разницей, что теперь его ресурсы были практически неисчерпаемы и он был в тысячи раз могущественней, а следовательно, опаснее, чем прежде. Поэтому, когда его однажды известили о том, что некий английский писака посмел оскорбить в своей книге память его матери, Макс немедля принял ответные меры.
Для начала он просто позвонил писателю и вежливо предложил ему убрать из текста упоминание о его матери, за что он даже готов заплатить разумную сумму, не превышающую его возможностей. (Тут он, скорее всего, лукавил; возможности Макса были, как уже сказано, практически неисчерпаемы.) Писака воспринял звонок как признак поражения противника и поэтому довольно вежливо, но недвусмысленно послал его к черту, присовокупив к этому вечный лозунг всех псевдолитературных паразитов «Правда превыше всего».
Ему пришлось пожалеть об этом. Нет, Макс не велел подвергнуть автора многочасовым пыткам и затем прикончить, как, говорят, он поступил с тем, кто убил его брата. Также он не скормил писательский филей ни аллигаторам, ни львам, ни тиграм, ни даже пираньям.
Дело в том, что писатель обожал аквариумных рыбок и коллекционировал их. И вот однажды, когда он вернулся домой, обнаружил, что сигнализация отключена, аквариумы разбиты, а все рыбки прибиты гвоздями к стенам, мебели и полу. Некоторые из них еще трепыхались.
Поскольку писатель был личностью известной, его дом и его самого незамедлительно взяли под охрану. Впрочем, и писатель, и общественность прекрасно понимали, что рыбки — это, так сказать, только цветочки, ягодки же ждут впереди, и вообще, правда далеко не всегда защищает того, кто ей служит. Поразмыслив, писатель пошел на попятный и убрал из своей книги абзац о матери Макса.
А вот другой пример. Одно время любовницей Макса была манекенщица по имени Эстрелла. Девушка была очень хороша собой и, как и многие девушки в ее возрасте, жила не по средствам. На выручку ей пришел Моссад, благодаря чему она весьма удачно стала сводить концы с концами в обмен всего лишь на незначительную информацию о том, кто куда ходит и кто с кем спит. Все шло хорошо, девушка наслаждалась, Моссад тоже… на свой манер. К несчастью, примерно в то же самое время на Макса совершили четыре неудачных покушения, среди прочего потопив его яхту (причем он только по чистой случайности задержался на берегу) и взорвав его любимый автомобиль. Макс был очень богат, но к тому же умел и думать. Он проанализировал факты и попросил одного человека в службе, не получавшего премий и наград, но имевшего доступ к важной информации, помочь ему — разумеется, совершенно бескорыстно. После этого никто больше не видел Эстреллу, но знатоки были совершенно уверены, что ей уже не удастся продолжить ни свою карьеру манекенщицы, ни карьеру секретного агента.
Кажется, именно после этой заметки у меня пропала охота читать о Максе дальше. Все, что мне было нужно, я и так узнала, а лишние подробности явно были ни к чему. Я сложила вырезки в папку и убрала ее в сумку.
Поезд доехал до конечной остановки, я вышла и пересела на тот, который шел в обратном направлении. Стыдно признаться, но мне снова хотелось есть. И еще мне очень хотелось верить, что Ксавье выживет. Потому что в детективных романах я больше всего ненавижу тех героев, по чьей вине гибнут окружающие их люди, — просто потому, что оказались не в то время, не в том месте и не с тем человеком.
Глава двенадцатая
Париж, второй час дня
Мысль, пришедшая в голову Саразену, была так проста, что удивительно, почему до нее не додумались другие. Заключалась она в следующем: раз Вероника Ферреро зашла в этот магазинчик за нехитрыми покупками, более чем вероятно, что она обреталась где-то поблизости. Разумеется, не в гостинице, не настолько она глупа, чтобы так безбожно светиться, но французские дома тем и хороши, что при большинстве из них имеются старые болтливые консьержки. При определенном везении можно было рассчитывать на удачу. Саму Веронику после того шухера, который поднял этот легавый остолоп, они, ясное дело, не застанут, но могут найти что-нибудь, что укажет на ее след.
Саразен вызвал еще четверых сотрудников, вручил им фотографии Вероники, обговорил с ними план действий, и все на двух машинах без мигалок (Саразен ненавидел шум) отправились в район, где утром была замечена знаменитая террористка. Оставив при себе Лероке, Саразен стал обходить дома и опрашивать консьержек. Действовал он магнетическим хищным взглядом, иногда пускал в ход улыбку, раз или два унизился даже до легкой лести. Если хочешь победить, изгони даже мысль о поражении, — но капризная фортуна упорно демонстрировала ему свой зад, не желая поворачиваться другими, более пристойными частями тела. Раз или два консьержка готова была побожиться, что знает девушку с фотографии, но когда всплывало, что она похожа на внучку Сесиль, студентку университета, или на умершую еще в войну кузину, Саразена охватывало самое настоящее бешенство. От остальных агентов, с которыми он поддерживал связь, он знал, что они тоже ничего не обнаружили.
– Тупик, — сказал Саразен мрачно. — Черт! А я-то верил, что уже ухватил ее за хвост.
Лероке тронул его за рукав.
– Смотрите, шеф, молодежная гостиница.
Саразен скривился, показывая, что это дохлый номер.
– И до магазинчика недалеко, — настаивал помощник. — Зайдем?
– Пошли, — прохрипел Саразен, не допускавший мысли о том, что им придется возвращаться с пустыми руками.
Заведение именовалось «Веселая устрица» и относилось к тому разряду гостиниц без звездочек, которые Саразен именовал кратко и емко: дыра. За стойкой наших героев ждал патлатый толстый малый в засаленном пиджаке. Он как-то странно оживился и широко осклабился, едва они вошли. Саразен понял, что он принял их за парочку голубых.
– Номер? — пропыхтел малый, блестя золотым зубом и всем своим видом выражая готовность услужить.
– Девочку, — отозвался Саразен в унисон и поднес к его лицу фотографию Вероники Ферреро. — Узнаете ее?
Улыбка моментально исчезла с лица толстяка, словно контора, в которой он брал ее напрокат, обнаружила, что платеж просрочен, и срочно затребовала ее обратно. Саразен весь подобрался: в глазах хмыря-администратора определенно мелькнула та особая искорка, которая выдает человека с головой. Саразен называл ее искрой правды и объяснял, что когда человек еще не придумал, как соврать, он чаще всего принимает решение все-таки соврать и попадается на этом. Лично у него сомнений не было: толстяк узнал Веронику.
– Никогда ее не видел, — фальшиво просипел толстяк, овладев собой.
Саразен вздохнул, оглянулся на Лероке, положил фотографию в карман, после чего схватил толстяка за волосы, прижал его голову виском к стойке и стал отвешивать свободной рукой щелчки по носу и по лбу, менторским тоном приговаривая: «Лгать нехорошо». Это, конечно, было не очень больно, но чрезвычайно унизительно и крайне неприятно. Лероке вынул из кармана зубочистку и, честно используя ее по назначению, посматривал, не идет ли кто. Когда толстяк проявил в достаточной мере все признаки покорности, уважения к закону и готовности с ним сотрудничать, Саразен слегка ослабил хватку.