Начинался спуск, и они остановились передохнуть. Один из гвидионцев стал возражать — из пересохшего горла вылетали сиплые звуки:
— Только не в Святой Город! Мы уничтожим весь смысл Бэйла!
— Нет, не уничтожим. — Дауид, на бегу успевший кое о чем поразмыслить, отвечал так авторитетно, что все покрасневшие глаза поневоле устремились на него. — Извержение, произошедшее в тот момент, когда мы были с подветренной стороны, — это такая невероятная случайность, что она лишена всякого смысла. Правильно? Это Ночной Лик, именуемый Хаосом. — Некоторые из гвидионцев перекрестились, но согласно кивнули. — Если мы исправим происшедшее… восстановим равновесие и последовательность событий… войдя в Средоточие Бога (притом в нашем чисто человеческом воплощении, а это делает наш поступок притчей о здравомыслии, о мощи человеческого ума и науки) — что может быть логичнее такого поступка?
Так они продолжали рассуждать на эту тему, а над головой у них сгущалась тьма, а позади рокотал Гранис. Один за другим гвидионцы пробормотали, что согласны. Тольтека шепнул Ворону по-эспаньольски:
— Ого, похоже, мы присутствуем при рождении нового мифа.
— Да. Еще несколько поколений — и они вставят туда кого-нибудь из своих божков, сохранив при этом точную историческую информацию о событиях!
— Но во имя Вселенной! Они спасаются от нелепой и ужасной смерти и при этом еще спорят, будет ли эстетично укрыться в этом капище!
— В этом больше смысла, чем тебе кажется, — мрачно заметил Ворон. — Помню, я еще был совсем мальчишкой — это, собственно, была моя первая кампания: междоусобица между кланом Горькой Воды и моим этносом. Мы окружили вражеский полк на Стауровых холмах и ждали, что они начнут окапываться. Однако они не стали: кругом были могилы храбрецов, Дануров, погибших триста лет назад. И они вышли на открытое поле, готовые к тому, что их всех перебьют. Когда мы разузнали, что к чему, мы позволили им уйти и дали еще сутки форы. Они соединились со своими основными силами, что, возможно, решило исход войны. Но победа на Стауровых холмах обошлась бы нам слишком дорого.
Тольтека покачал головой:
— Я тебя не понимаю.
— И не поймешь.
— А ты не поймешь, почему на нашей планете люди шли на смерть, чтобы разрушить вражеские замки.
— Может, и так.
Ворон прикинул, надышался ли он уже смертоносной пыли или нет. Во всяком случае, пока ничего серьезного, решил он. Воздух, который он вдыхает, чист, лесистые холмы просматриваются до самого горизонта. Крупные частицы и камни сейчас не опасны. Убивает лишь тонкодисперсная пыль, медленно рассеивающаяся на огромной площади.
Дауид будто читал его мысли, так как сказал:
— Святой Город — почти идеальное убежище для нас. Господствующие направления ветров под Колумкиллским обрывом, где он находится, защищают его от вулканического пепла. Хотя здешние вулканы извергаются крайне редко, такая возможность тем не менее была учтена при строительстве города. Нам придется дожидаться там дождя — в это время он пойдет максимум через несколько дней. Дождь прибьет к земле оставшуюся в воздухе пыль, выщелочит из почвы ту, что осела, смоет яды в реки, а оттуда, в растворенном до безопасной концентрации виде, они уйдут в море. В Городе хранятся обильные запасы еды, и я не вижу причин ими не воспользоваться. — Он поднялся и закончил: — Но сначала нам нужно туда добраться. Все отдышались?
6Об оставшейся части пути у всех сохранились лишь очень смутные воспоминания. Они двигались рысцой по расчищенным дорожкам под прохладной сенью деревьев и останавливались на несколько минут только в случае крайней необходимости; тем не менее под конец люди шатались и валились друг на друга. Трое нуэвамериканцев рухнули на землю. Дауид приказал сделать для них носилки из срубленных шестов и плащей. Никто не жаловался на этот дополнительный груз — скорее всего потому, что на жалобы ни у кого не было сил.
Дойдя до Святого Города, Ворон сам был уже вряд ли в состоянии что-либо отчетливо видеть и понимать. У него еще остались силы, чтобы расстелить спальный мешок для Эльфави, которая тихо растянулась на нем и тотчас отключилась. Он принес чашку с водой для Дауида, который лежал на спине, бессмысленно уставившись глазами в одну точку. Он даже успел смыть с себя грязь и пот, прежде чем залезть в свой мешок. Но затем и его окутала тьма.
Когда он очнулся, потребовалось несколько секунд, чтобы он вспомнил, кто он такой, и чуть больше — чтобы понять, где находится. Призвав на помощь всю свою натренированность, он сумел убедить себя, что тело у него вовсе не одеревенело и мышцы тоже ни чуточки не ноют. Он лежал в тени стены, но прямо над головой сияли звезды. Неужели он столько проспал? Небо совершенно ясно; здесь людям действительно нечего опасаться. Очертания мерцающих созвездий были незнакомы. Ворон с трудом распознал то, что на Лохланне называли Пахарем; из-за непривычного вида звездного неба ему стало холодно и одиноко. Млечный Путь, скрывший одни звезды и высвечивающий другие, почему-то показался не таким чужим.
Выбравшись в темноте из мешка, Ворон присел на корточки и на ощупь открыл рюкзак, служивший ему подушкой; его привычные пальцы не нуждались в свете. Он быстро оделся. Пистолет и кинжал приятно оттягивали пояс. Накинув на желто-коричневую военную форму епанчу с широкими рукавами, так как она была расшита гербами его семьи и этноса, он бесшумно проскользнул между телами спящих беспробудным сном людей и вышел на открытую площадь.
Ничто не нарушало ночной тишины. Он стоял на форуме, если это можно было так назвать. В Святом Городе не было мостовых, под ногами лежала толстая подушка из прохладного росистого псевдомха. Со всех сторон поднимались длинные приземистые строения из белого мрамора; тонкие каннелированные колонны поддерживали крыши портиков, украшенных фризами с танцующими фигурами. Поросшие мхом пандусы вели к их входам — зияющим отверстиям без дверей; узкие окна напоминали щели. Флигеля и колоннады соединяли здания воедино, то был настоящий лабиринт. По внешнему периметру площади стояли кольцом тонкие, просто воздушные башни с бронзовыми куполами, которые при дневном свете должны были отливать зеленым. Весь комплекс окружало нечто вроде амфитеатра с пологими мшистыми ярусами, так что казалось, будто город лежит на дне гигантской чаши. Наверху по ее краям густо росли деревья.
Здесь, на ее дне, деревья не росли, зато здесь было множество регулярных садов — или скорее единый гигантский прямоугольный цветник, среди которого стоят дома и башни, утопая в ухоженных клумбах земных фиалок и роз без шипов, повсюду местный жюль, солнцецвет, бэйловы кусты и множество других цветов, которых Ворон не мог распознать. Над южным краем чаши вздымались крутые скалы, заслонявшие звездное небо, — это, видимо, и был Колумкиллский обрыв.
Рассмотреть все это в таких подробностях помогла ему восходившая на западе луна Она. Ей предстоит пройти свой ретроградный путь по небу за половину ночи и при этом сменить полцикла фаз. Сейчас Она была белым полукругом с угловым диаметром в один градус; ее мертвенный свет заливал все вокруг.
Посреди форума журчал фонтан. В нем Ворон мылся перед сном. Он подошел к маленькой, поросшей мхом чаше и стал пить, пока его пересохшая глотка не пришла в норму. Водосток в чаше фонтана имел неожиданно прихотливый вид: ему придали форму карикатурной рыбьей головы. Что ж, почему бы здесь, в геометрическом центре святости, и не пошутить? — подумал Ворон. Гвидионцы очень смешливы, они смеются чаще, чем другие люди, и не хрипло, как нуэвамериканцы, или раскатисто, как лохланцы. Их веселье какое-то кроткое, добродушное, они находят комические стороны где угодно, даже в самом что ни на есть величественном. Воду, должно быть, провели сюда из какого-нибудь ключа, который бьет в лесу, у нее не водопроводный вкус.
Услышав за спиной шум, он схватился за пистолет и развернулся. На залитой лунным светом площади стояла Эльфави.
— А, — с глупым видом промямлил Ворон, — ты проснулась, госпожа?
— Нет, я крепко сплю на своей кровати в Звездаре, — усмехнулась она и, мягко ступая, подошла ближе: — Я проснулась час назад, а то и больше, но мне не хотелось вставать. Полежать бы еще хотя бы денек! Потом я увидела, что ты здесь и… — Слова замерли у нее на губах.
Ворон приказал своему сердцу биться не так сильно, но оно плохо слушалось.
— Кто-то должен стоять на страже, — сказал он. — Почему бы не я?
— Это не нужно, друг издалека. Здесь нет опасностей.
— А дикие звери?
— Их отгоняют роботы. А другие роботы следят за порядком. — Она показала на небольшую машину на колесиках, которая тонкими щупальцами пропалывала клумбу.
Ворон ухмыльнулся:
— Да? А кто следит за роботами?
— А, — с глупым видом промямлил Ворон, — ты проснулась, госпожа?
— Нет, я крепко сплю на своей кровати в Звездаре, — усмехнулась она и, мягко ступая, подошла ближе: — Я проснулась час назад, а то и больше, но мне не хотелось вставать. Полежать бы еще хотя бы денек! Потом я увидела, что ты здесь и… — Слова замерли у нее на губах.
Ворон приказал своему сердцу биться не так сильно, но оно плохо слушалось.
— Кто-то должен стоять на страже, — сказал он. — Почему бы не я?
— Это не нужно, друг издалека. Здесь нет опасностей.
— А дикие звери?
— Их отгоняют роботы. А другие роботы следят за порядком. — Она показала на небольшую машину на колесиках, которая тонкими щупальцами пропалывала клумбу.
Ворон ухмыльнулся:
— Да? А кто следит за роботами?
— Глупенький! Конечно же, автоматический центр. Каждые пять лет — я имею в виду здешние годы, так что получается примерно раз в поколение — посредине зимы наши инженеры устраивают церемонию, во время которой осматривают оборудование Святого Города и пополняют запасы продуктов.
— Понятно. А обычно сюда приходят только во время… э-э… Бэйла?
Она кивнула:
— Да, а зачем приходить сюда в другое время? Давай прогуляемся и посмотрим город? Может быть, от ходьбы мои ноги перестанут так ныть. — В ее предложении не было и тени благоговейного страха, казалось, она просто хочет показать ему местные достопримечательности.
Мох заглушал их шаги, и от ходьбы по этой пружинистой подстилке усталость как рукой сняло. Рядом с нависшей угрюмой громадой Колумкилла здания казались сказочно легкими; однако, входя в дверной проем, Ворон заметил, что их стены так же толсты и крепки, как и у других гвидионских строений. Внутри здания освещали флюоресцентные светильники, вделанные в высокий потолок. Вероятно, они питаются от солнечных батарей, подумал Ворон. Свет был тусклым, но рассматривать все равно было почти нечего: только красивый вестибюль и арки, ведущие в коридоры.
— Не будем уходить далеко, — сказала девушка, — а то мы можем заблудиться и проплутать по коридорам немало времени, пока отыщем путь назад. Смотри! — Она показала вдоль коридора туда, где сходились пять других коридоров. — Это всего лишь начало лабиринта.
Ворон потрогал рукой стену. Она поддалась; то же серое вещество, похожее на резину, покрывало и пол.
— Что это? — спросил он. — Синтетический эластомер? Им здесь покрыта вся внутренняя поверхность?
— Да, — сказала Эльфави. Ее тон стал безразличным. — Здесь вообще-то нет ничего интересного. Давай лучше поднимемся на одну из башен, оттуда мы увидим весь город.
— Позволь-ка еще минутку. — Ворон открыл одну из множества дверей, которые вели в ближайший коридор. Как обычно, она была стальной, но ее покрывал мягкий пластик, и она запиралась изнутри на засов. Комната за дверью вентилировалась через узкое окно. Единственными предметами обстановки в ней были унитаз и водопроводный кран, но в углу громоздились плотно набитые чем-то пакеты. — Что в них?
— Еда, запечатанная в пластикожу, — ответила Эльфави. — Это искусственная пища, которая никогда не портится. Боюсь, когда нам придется ею питаться, она покажется тебе пресноватой, но в ней есть все необходимые компоненты.
— Похоже, во время Бэйла вы ведете довольно аскетический образ жизни, — сказал Ворон, наблюдая за ней краем глаза.
— Это не то время, когда следует беспокоиться о материальном. Когда ты голоден — ты просто хватаешь пакет с пищей и вскрываешь ногтем, когда чувствуешь жажду — подбегаешь к фонтану или крану и пьешь, когда устал — падаешь, где придется, и засыпаешь.
— Понятно. Но что же это за такое зажное дело, по сравнению с которым поддержание жизни отходит на второй план?
— Я тебе уже говорила. — Быстрой, нервной походкой она вышла из комнаты. — Мы — это Бог.
— Но когда я спросил, что ты под этим подразумеваешь, ты ответила, что не можешь объяснить.
— Не могу! — Она старалась спрятать от него глаза. Ее голос чуть заметно дрожал. — Неужели ты не понимаешь, что язык здесь бессилен? Любой язык. Ты должен знать, что кроме речи у людей есть еще несколько языков. Один из них — математика, другой — музыка, третий — живопись, четвертый — хореография, и так далее. Судя по тому что ты мне говорил, Гвидион, видимо, единственная планета, где сознательно и систематически разрабатывался еще один язык — мифология. Но не мифология первобытных людей, в недрах которой зародились наука и здравый смысл. Это мифология людей, искушенных в семантике и знающих, что каждый язык описывает одну из граней реальности и прибегает к мифу, когда нужно говорить о чем-то, для чего ни один из других языков не подходит. Например, ты не поверишь, что математика и поэзия взаимозаменяемы!
— Нет, — ответил Ворон. Она отбросила со лба спутанные волосы и продолжала, теперь уже энергичнее:
— Так вот, то, что происходит во время Бэйла, можно назвать слиянием всех языков, включая и те, которые еще не известны никому из людей. А такой сверхъязык невозможен, потому что он будет противоречить самому себе.
— Ты хочешь сказать, что во время Бэйла вы постигаете или приобщаетесь к высшей реальности?
Они снова вышли на площадь. Эльфави перебежала форум, скользнула под полосатой тенью колоннады к видневшимся за крышами портиков шпилям. Ему еще не доводилось видеть ничего прекраснее этой женщины, бегущей в лунном свете. Она остановилась у входа в башню, исчезла в темноте, и оттуда донесся ее голос:
— Это всего лишь еще один набор слов, лиата. Нет, это даже не ярлык. Попробуй сам войти сюда и узнать!
Они вошли в башню и начали подниматься наверх. Винтовой пандус, обитый чем-то мягким, шел мимо множества дверей, которые вели в тесные каморки. Внутри башни было душно и горел тусклый свет. Так они поднимались в молчании, пока Ворон наконец не спросил:
— Что зхо за слово, которым ты меня назвала?
— Какое? — В полутьме было трудно различить, но ему показалось, что кровь бросилась ей в лицо.
— Лиата. Мне это слово не известно.
Длинные ресницы Эльфави затрепетали, выдавая волнение.
— Хорошо, давай угадаю.
Он хотел в шутку предположить, что это слово означает «олух», «варвар», «злодей», «подлец», но вспомнил, что у гвидионцев таких выражений не существует. В ее огромных глазах застыло ожидание, и ему поневоле пришлось промямлить: «Милый, любимый…»
Она остановилась и в смятении прижалась к стене.
— Ты говорил, что не знаешь!
Лишь выработанная с детства дисциплина помогла Ворону продолжить подъем. Когда она его догнала, он заставил себя, заглушая бешеное сердцебиение, сказать небрежным тоном:
— Ты очень любезна, несущая мир, но я польщен уже тем, что ты смогла уделить мне время.
— У меня будет предостаточно времени на все что угодно, — шепнула она, — когда ты меня покинешь.
В большой комнате на верху башни, под самым куполом, была не щель, а настоящее окно, забранное бронзовой решеткой. Через него в комнату струился лунный свет, от которого, несмотря на теплую погоду, казалось, будто волосы Эльфави припорошены инеем. Она указала на причудливое переплетение строений, башен и клумб внизу.
— Шестиугольники, вписанные в круги, означают законы природы, — начала объяснять она вполголоса, — причем их логическая правильность есть часть замысла более высокого порядка. Это знак Ована, Солнечного Кузнеца, который… — Она замолкла. Ни он, ни она не нуждались в словах: оба всматривались в лица друг друга, на которые через решетку падал лунный свет.
— Ты должен вернуться к себе? — спросила она наконец.
— Я обещал, — сказал он.
— А когда ты выполнишь обещание?
— Не знаю. — Он окинул взглядом чужое небо. В южном полушарии, где ось вращения планеты лежит ближе к тому направлению, откуда он прилетел, созвездия не так искажены. Но в южном полушарии никто не живет. — Я знал людей, выросших в одном месте и воспитанных в одной культуре, которые пытались врасти в другую, — сказал он. — Это редко получается.
— Стоит только захотеть, может и получиться. Например, гвидионец может жить вполне счастливо даже… ну, скажем, на Лохланне.
— Не знаю.
— Сделай кое-что для меня, пожалуйста. Прямо сейчас.
Его сердце учащенно забилось.
— Если смогу, госпожа.
— Спой мне песню до конца. Ту, которую ты пел во время нашей первой встречи.
— Какую? Ах да, «Потревоженную могилу». Но ты же не могла…
— Я бы хотела попробовать еще раз. Ведь ты ее любишь. Пожалуйста.
С ним не было флейты, но он негромко запел в прохладной полутьме:
— Нет, — сказала Эльфави. Она перевела дух и обхватила себя руками, пытаясь согреться. — Прости.