Яуйм-Зюгру поселился на самой высокой горе этого мира Веангвауу Паучий Глаз. Ибо это был закрытый глаз Мбиргга. Оттуда Яуйм-Зюгру наблюдает за людьми и управляет их поступками. Его женщина Эрдаадд прислуживает ему, но чрево ее заключено, и больше она не рождает ему новых детей. Зато люди сами обрели способность продолжать себя в потомстве.
Теперь о детях Гемиуадд.
Нужно сказать, что еще до того, как была создана мать всех людей Эрдаадд, из каждого лона Гемиуадд рождены были дети старших Эйорзигган. И глаза их светились древним огнем Эйоруона. Поэтому они унаследовали от своих родителей частицу власти над Гаулир-Мбиргг. А когда появились люди, то младшие Эйорзигган приняли их под свое покровительство. И каждый научил людей тем или иным искусствам, ибо люди не знали ни огня, ни речи, ни ремесел..."
Мифы зигган о сотворении мира. Пересказ с зигганского В.И.Сорохтина. Материалы и исследования по истории и этнографии Опайлзигг, выпуск 1.
13
Когда император забылся коротким сном, я вновь покинул свою берлогу. Стараясь не лязгать оружием, оделся. Никем не замеченный, выскользнул в коридор. Перебросился парой слов с одним из эмбонглов. И по одному мне известному тайному ходу нырнул в лабиринт. Я знал его закоулки по меньшей мере в радиусе трех километров вокруг дворца. Освещая себе путь вонючим факелом на козлином жиру, распугивая пучеглазых, в ладонь величиной, скорпионов, по полузатопленному нечистотами рукаву лабиринта вышел в спящий город. Удушил факел в жидком дерьме - полная луна освещала мне путь не хуже, зато не смердела. Омылся в ручье. Таясь в тени деревьев, добрался до гончарной мастерской.
Девушка съежилась в своем углу. Не то спала, не то молча умирала от ужаса и обреченности. Я сел рядом. Положил меч себе на колени. Она даже не шелохнулась.
Трухлявая циновка над входом сдвинулась. Пригибаясь, по-звериному тихо вошел вургр.
Оанууг всхлипнула и перестала дышать. Да и я мигом изошел мурашками. Детские страшилки про вампиров и ведьмаков внезапно обрели плоть.
Вургр чувствовал себя здесь хозяином. Вокруг него распространялась аура смерти, способная сковать волю самого отважного воина. Черная тень на фоне облитой лунным светом стены. Ни звука, ни шороха, ни даже колебания воздуха. Впрочем, голова была одна, и рук сколько полагается, и это вселяло уверенность... Вургр заметил меня, но не испугался. Это я обязан был испугаться его, и он это знал. Он замер только на мгновение - выбирал, с кого начать. И решил: с меня. Все равно девушке некуда было деться и в следующую ночь.
Едва он приблизился ко мне, как я нанес ему короткий удар рукоятью меча в горло. А когда он, клокоча и булькая, уже падал, я достал его коленом в морду.
- Свет!
В ладонях девушки ожил тусклый фитилек.
Вургр был жив. Я перевалил его на спину. Бледное худое лицо. Страдальчески смеженные прозрачные веки, из-под которых пробивалось слабое свечение. Странно знакомые черты - я только недавно научился различать зигган по внешности. На лице - та же печать обреченности. Каждый обречен играть свою роль. Вургр - леденить души людей, девушка - ждать скорой смерти... На жилистой, грязной шее кровососа я увидел странный шрам силуэт бабочки с распростертыми крыльями.
- Убей меня, - просипел вургр. - Ты должен меня убить. Все равно теперь я умру. Ведь ты не станешь поить меня своей кровью...
- Посмотрим, - сказал я. - Вставай, уйдем отсюда. Ты мне нужен живым.
- Никуда я не пойду. Я голоден. Мне нужно насытиться либо умереть.
Я протянул руку и взял с полки чудом оставшуюся от погрома глиняную плошку. Не отрывая взгляда от дергающегося лица вургра, провел лезвием меча по руке. Слабая струйка крови стекла в плошку. Донорская доза...
- Говори, - приказал я ему.
Девушка безмолвно раскачивалась из стороны в сторону, широко распахнув мерцающие глаза и бормоча свои заклинания. Как сомнамбула. Вургр не смотрел на нее. Он видел только плошку с моей кровью.
- Что ты намерен от меня услышать? - его лицо исказилось в гнусной ухмылке. - Я знаю, кто ты. Змиулан, новый императорский гузнолиз... Заклинаниями вас вызывают из праха, вы не люди. Как и мы. Глиняные ярмарочные куклы, которыми из-за ширмы вертят жрецы... Все зиждется на колдовстве, вся власть Луолруйгюнра, будь он проклят перед престолом Эрруйема... Я не родился вургром. Если хочешь знать, я прихожусь императору братом! Нашему отцу нравилось, когда женщины рожали от него. Он крыл подряд всех коров и ослиц империи, чтобы та знала его мужскую силу. Одна из ослиц родила меня. Но я не стал юруйагом... я скрылся. Мне нужен был Эйолияме, ни больше и ни меньше. Оставалась самая малость: отрезать голову Луолруйгюнру и швырнуть ее к ногам жрецов. И я почти сделал это! Но ниллган опередил меня... Я не был убит. Наоборот: погиб сам ниллган. Кто-то хотел, чтобы я достиг своей цели, да только не помог мне в последнюю минуту. Знать бы, кто... Он убил ниллгана, рассек его пополам, как тыкву. А я угодил в темницы Эйолудзугга. Лучше бы им растоптать меня, сжечь заживо, разрезать на кусочки!.. Они придумали лучше: они призвали из тьмы огромного вауу, и тот поцеловал меня в шею... - вургр ткнул грязным пальцем в "бабочку". - Но я не мертвец, как ты! Я человек, я такой же, как они... которые меня боятся, будто я бешеный уэггд... трусливые кувшины с говном... А я все помню, я думаю, я все тот же... но меня превратили в чудовище, и нет пути назад, впереди только смерть... потому что одна-единственная ночь, когда я не утолю свой голод, - и все!..
- Кто натравил на тебя вауу?
- Как кто?! - вургр захихикал. - Разве много в империи людей, способных заклинать этих гадин? Только один, Дзеолл Гуадз... Он же и вышвырнул меня в ночь, когда все свершилось.
- А император?
- При чем тут император! Он - дурак, дитя. Им вертят все, кому не лень. Такая же кукла, как и мы с тобой.
- Кто способен обращаться с императором, как с куклой?
- Если бы я знал! Я начал бы с него. Даже сейчас - сейчас было бы еще лучше. Выпил бы его... как флягу вина! Может быть, Дзеолл-Гуадз? Или тот, кто убил ниллгана?
Я сунул ему плошку. Он принял ее, словно снятую со взвода гранату. Нет, будет точнее сказать - как ядовитую змею.
- Зачем это? - спросил он. - Что ты затеваешь?
- Не твое дело, - сказал я и отвернулся.
За моей спиной вургр, чавкая и сопя, вылизывал мою кровь из плошки. Занятно: у многих народов поделиться кровью означало побрататься. Из Геродота: "Когда двое желают заключить договор о дружбе, то третий становится между ними и острым камнем делает надрез на ладони у большого пальца каждого участника договора. Затем, оторвав от их плащей по кусочку ткани, смачивает кровью и намазывает ею семь камней, лежащих между будущими союзниками. При этом он призывает Диониса и Уранию". Славный был обычай. Если бы Шеварднадзе, наложив визу на документ, сей же час подставлял большой палец, а рядом стоял бы уже наготове с острым камнем Перес де Куэльяр, поменьше бы, наверное, стало у нас корешков, жадных "на халяву" до нашего сырья... Но вот никто, кажется, до сей поры не исследовал гастрономического аспекта подобных обычаев.
Куда было приятнее смотреть на Оанууг.
Я снял с себя бронзовую басму с отчеканенным знаком императорской власти и протянул девушке. Та не пошевелилась. Тогда я своими руками надел басму ей на шею. Кожа Оанууг была прохладна и шелковиста. Мне нестерпимо захотелось прикоснуться к ней еще раз.
- Тебя никто не тронет, - сказал я. - Слышишь, никто.
- Дурак, - насмешливо сказал сзади вургр. - Одно слово - ниллган... Думаешь, ей это в радость?
14
Юруйаги, выстраиваясь возле императорского престола, поодиночке проходили мимо меня. Избегая встречаться глазами, тем не менее каждый считал своим долгом плюнуть мне под ноги. Это тоже была часть церемонии. Плюновение свершалось с исключительной аккуратностью, дабы ни в коем случае не задеть меня, не угодить ненароком на мои ступни либо даже одежды. Одно дело, когда харчок ложится в предельной близости ко мне: тогда это символизирует ни больше и ни меньше как крайнее презрение императорского рода к выскочке из преисподней, волею властелина извлеченному оттуда и занявшему никак ему не приличествующее место справа от престола. И совсем другое, когда слюна попадет в меня лично. Это смертельное оскорбление, обращенное против меня не как человека, а как воина. Юруйаги видели меня в деле. Они не знали, как далеко простирается мое долготерпение, и не хотели рисковать.
Я смотрел поверх голов черных латников. За эти дни я уже научился придавать своему взору высокомерие. Что дало повод для новой сплетни: будто бы я никакой не выскочка, а напротив - августейших кровей, едва ли не прямой предок правящей династии, чуть ли даже не сам легендарный вождь Гзуогуам Проклятый, на острие своего копья вознесший Лунлурдзамвил из безвестной деревни в столицы империи, лично заложивший первый камень в основание дворца Эйолияме, откопавший первую канаву, от которой спустя века произрос весь лабиринт Эйолудзугг. Помнились и мой наглый ответ императору на его обращение "пес", и то обстоятельство, что я говорил с повелителем как с равным, без непременного перечисления либо даже упоминания его титулов... Хотел бы я знать: неужто мои предшественники и впрямь были "императорскими гузнолизами"?!
Солнцеликий сидел на каменном троне, для мягкости подоткнув под невылизанное гузно обтерханную шкуру какого-то некогда мохнатого зверя, не то медведя, не то гигантского ленивца. Против обыкновения, голова его была обнажена, седые патлы перехвачены простым кованым обручем из меди. Взгляд императора блуждал, произвольно и подолгу задерживаясь то на веренице буйволиных черепов, из пустых глазниц которых вырывался свет пополам с клочьями дыма, то на своре гадателей и советников, облаченных в пестрые, местами дыроватые халаты.
Явился верховный жрец Дзеолл-Гуадз. Тот самый, что колол меня раскаленными гвоздями, приводя в чувство после Воплощения, а затем для демонстрации моих тактико-технических характеристик - товар лицом! науськавший на меня отвратительную многоножку эуйбуа. Тот самый, что по словам вургра имел необъяснимую власть над ночными тварями. Нестарый еще тип, больше смахивающий не на колдуна, а скорее на мясника или кузнеца с рыночной площади. Ширококостный, приземистый мужик, густо поросший пегим волосом во всех доступных обозрению местах. Шерсть пробивалась даже вокруг глаз, зеленых - как и подобает чертознаю. Жрец тоже откинул капюшон своей серой хламиды, и я впервые увидел, что в мочке обращенного ко мне левого уха, растянутой едва ли не до плеча, болтается тяжелая, как театральная люстра, медная серьга. Жрец коротко улыбнулся мне, обнажая прекрасные белые зубы. Я кивнул в ответ.
Противными голосами рявкнули трубы из буйволиного рога. В окружении свиты из суровых витязей с оружием наизготовку в залу стремительно вошел Одуйн-Донгре, правитель южной провинции Олмэрдзабал. Статный, осанистый красавец. Могучий воин. Из тех, по ком слезами обливались престолы всех империй, но кто во все времена обречен был огнем и мечом прокладывать путь к самовластию уродам и бездарям. Из "Повести о доме Тайра": "Кисть живописца была бы бессильна передать красоту его облика и великолепие доспехов", или что-то в этом роде. Даже простой походный панцирь, незамысловато отделанный кованой медью, выглядел на нем богатырскими латами. Окажись такой императором - он бы не нуждался ни в ниллганах, ни в эмбонглах. Ни тем более в юруйагах.
Император терпеть его не мог. Но они были родней. Наверняка даже братьями. Батюшка Солнцеликого любил, чтобы от него рожали...
После краткой церемонии приветствия Луолруйгюнр покатил на наместника бочку.
- Раб, - сказал он звучно. - Ты возомнил о себе. Ты решил измерить глубину колодцев моего терпения. Но, клянусь чревом Мбиргга, ты вычерпал их до самого дна.
- Чем рассержен Солнцеликий, брат мой? - осведомился Одуйн-Донгре, усмехаясь в пышные усы.
- Вот уже шестьдесят дней, как ни одна повозка с зерном из Олмэрдзабал не въезжала в ворота столицы. Мы забыли, каковы на вкус южные пряности. Или у вас недород? Скоро год, как драгоценности с Юга не утешали мой взор. Или ты повелел засыпать прииски? Мечи моих воинов затупились в боях, оскудели колчаны, истерлись ремни арбалетов. Мы ждали оружия с Юга. Или твои мастера утратили свое ремесло?.. Эойзембеа!
- Я здесь, Солнцеликий, - зычно отозвался императорский полководец, выступая вперед.
- Много ли в наших войсках витязей с Юга?
- Немного, Солнцеликий. Как пальцев на этой руке, - громыхнул Эойзембеа и воздел левую конечность, похожую на куцый древесный обрубок.
- Я утомлен твоей строптивостью, Одуйн-Донгре, - сказал император. К тому же, ты полагаешь, будто северным псам нет иной забавы, как вылавливать южных вауу в моей спальне...
Одуйн-Донгре побледнел от бешенства.
- Видит Йунри, как мой брат несправедлив, - произнес он тихо. Шестьдесят дней - невеликий срок для великой империи. Я спешил к престолу моего брата налегке и на лучших колесницах, и потому обогнал в пути тяжко нагруженные повозки с зерном и пряностями...
"Ой, врет, - подумал я с уважением. - Но язык у него подвешен удачнее, нежели у моего повелителя, это уж точно".
- Но разве в Олмэрдзабал живут дикари-инородцы? - продолжал наместник, повышая голос. - Разве южане перестали быть рабами Солнцеликого лишь оттого, что лучший из них не родился в сточной канаве Лунлурдзамвил? Разве императору хуже, когда сыты удаленнейшие от него, а не только те, что слизывают следы его ступней? Разве взор его утешают одни лишь разноцветные стекляшки, а не спокойствие южных горизонтов, когда он глядит из окон Эйолияме? Не то что орды бунтовщиков - облачко пыли не оскорбит его зрения со стороны Олмэрдзабал. Ибо то оружие, о каком говорил Солнцеликий, брат мой, на своем месте - в руках воинов, что каменными стенами стоят на южных рубежах Опайлзигг. Что же до вауу, то их полно и в подземельях Эйолудзугга, и нет нужды им просить подмоги с Юга...
"Так его, белобрысого!" - мысленно поаплодировал я.
- Но Солнцеликий, брат мой, не устает вбивать клинья в разломы Ямэддо. Или он мечтает расколоть земную твердь? Имеющим головы темен смысл его указов. Безумец нашептал ему, будто рабы хотят трудиться. Кто видел такого раба? У всякой скотины одно желание - избавиться от ярма да жевать траву на чужом пастбище. Буйволы не возделывают полей - они топчут их. Так и рабы не вонзят в землю мотыги иначе, как под плетью надсмотрщика. К чему им свобода, к чему наделы? Им нужны хорошая палка, миска собачьей похлебки да еще, пожалуй, дыра для излияния семени...
Юруйаги лязгнули мечами. Охрана наместника - тоже. Запахло паленым.
- Ты складно говоришь, - промолвил Луолруйгюнр сквозь зубы. - Нет такого в этом мире, от чего бы ты не сумел отречься. Будь императорский род гонимым - ты доказал бы перед престолом Эрруйема, что произошел из мужского зада, а не из лона своей матери... Ты омрачаешь мои дни, но это ничего. Это я смогу тебе простить. Но зачем ты посягаешь на мои ночи?
- И вновь мудрость Солнцеликого столь велика, что не вмещается в мой череп, - сказал Одуйн-Донгре. - Не хочет ли он обвинить меня в том, что женщины Лунлурдзамвил сомкнули свои бедра перед животворным стволом императора, надели дорожные платья и устремились на Юг?
"Раздерутся, - подумал я обреченно и нашарил рукоятку своего меча. Ох, уж мне этот извечный антагонизм двух столиц. Сталин и Киров, Горбачев и Гидаспов... А ведь он носит объективный характер, клянусь молотом Эрруйема! За стол бы мне сейчас, я бы живо обобщил и сформулировал... чтобы справа лежала свежеоткупоренная стопка чистой бумаги по пятьдесят четыре копейки килограмм, а слева горела лампа, и стояла литровая кружка кофе без сахара, а прямо перед носом - наполовину исписанный уже лист..."
- Видит Йунри, мой ствол не скучает, - фыркнул Луолруйгюнр. - Вокруг полно глоток, которые следовало бы забить... Но мне становится противно каждым утром натыкаться на следы мерзких вургров возле южных стен Эойлияме.
Тут уж я не утерпел.
- Одуйн-Донгре ни при чем, - сказал я пренебрежительно. - Разве он колдун, чтобы иметь власть над вауу? Вургры указывают на иного...
- Вот как? - изумился император. Оторопели и остальные. Должно быть, многим и в головы не приходило, что я способен разговаривать.
Черт потянул меня за язык. Но из чистого любопытства мне было чрезвычайно любопытно, как поведет себя верховный жрец. В конце концов, я тоже хотел попрактиковаться в плетении нехитрых интриг. И я открыл рот, чтобы передать слова несчастного вургра.
- Надо ли понимать так, что ты вместо того, чтобы убить это чудовище, беседуешь с ним? - опередил меня Дзеолл-Гуадз. - Может быть, ты и сам вургр?! Позволь мне взглянуть на твою шею, нет ли там "поцелуя вауу"!
- Я ниллган, - сказал я, усмехнувшись. - И могу позволить тебе осмотреть лишь мой зад.
- И где же ты его скрываешь? - наседал жрец. - Что ты имеешь в виду? Зад или вургра?
Одуйн-Донгре не сдержался и захохотал.
И тогда, не в силах сносить его веселья, Элмайенруд захрапел, как взбесившийся бык, и выпалил в наместника из арбалета. Как ковбой, навскидку. Одуйн-Донгре тоже не подкачал. Он увернулся - что не удалось даже мне во время первой встречи с юруйагами, - и стрела поразила кого-то из императорской челяди. Под своды дворца вознесся жалобный вопль. Этикет полетел к черту, церемония опрокинулась вверх тормашками. Юруйаги накинулись на свиту Одуйн-Донгре, те вмиг отвалили их от своего хозяина, началась резня.
Из "Беовульфа": "В гневе сшибаются борцы распаленные. Грохот в доме; на редкость крепок, на диво прочен тот зал для трапез, не развалившийся во время боя... Крики в зале, рев и топот!"
Я сгреб императора за руку и поволок прочь из зала. Нет более удобного прикрытия для покушений на императора, чем всеобщая неразбериха. Уколоть его отравленной стрелой - а потом свалить все на козни врагов из Олмэрдзабал. Мы уже добрались до потайной двери, ведущей в императорские покои, я нажал скрытую педаль, каменная плита отползла в сторону... Я едва успел отпихнуть императора, и удар тяжелого меча, нацеленный ему в лоб, обрушился на меня. К счастью, вскользь, снимая стружку с прикрытого бегемотьим панцирем плеча. Скорее инстинктивно, нежели сознательно, может быть - на миг утратив самоконтроль от боли, я сделал ответный выпад. И попал. Захрустело, захлюпало. В темноте по-женски истошно завизжали, чье-то тело грузно обрушилось на пол. Я схватил факел, поднес к лицу поверженного врага. Тот умирал, кровь фонтанировала из распоротого живота. Зигганские мечи - страшное оружие... На нем были черные латы юруйага.