— Я знаю. Она приказала тебе ехать вперед, а затем переспала с углежогом. Поэтому-то я и велел тебе впредь не выпускать госпожу из виду.
Личинка изумленно уставился на меня:
— С каким еще углежогом?
Я ответил раздраженно:
— С грязным стариком, который повстречался нам на до роге чуть раньше в тот день. Ты, конечно же, видел его. Старый крестьянин-скловен. Полное ничтожество. — Я горько рассмеялся. — Это был самый ничтожный из всех ее любовников.
— Акх, нет, любовник ее был человеком еще более презренным, чем скловен, fráuja Торн! — воскликнул Личинка, склонив голову и ударив по ней своими кулаками. — Ты ошибся относительно углежога, или тебя ввели в заблуждение. Единственным, кто обнимал fráujin Геновефу в тот день, был еще более презренный армянин!
Страшно изумленный, я произнес, заикаясь:
— Ты?.. Но… Как ты осмелился?
— Это все госпожа. Я бы сам никогда не решился! — И он быстро затараторил, словно желая все объяснить прежде, чем я разрежу его на кусочки (но я был слишком поражен и настолько ошеломлен, что даже забыл вытащить свой меч). Fráujin пригрозила, что, если я откажусь, она пожалуется тебе, будто я хотел ее изнасиловать, и ты меня убьешь. Она сказала, что ее давно интересует, правда ли то, что рассказывают о мужчинах с большими носами. Вот почему я так испугался, fráuja Торн, когда в тот же вечер ты тоже заговорил о моем носе. В любом случае я не хотел: сказал госпоже, что нет никакой связи между носом мужчины и его svans. Я заверил ее, что у всех армян большие носы, но я не знаю ни одного, у кого svans был бы больше моего. У армянских женщин тоже большие носы, а у них вовсе нет никаких svans. — Личинка замолчал, затем заметил задумчиво: — Но ни у одной из них нет… внизу ничего… ну, в общем, такого большого, как у fráujin Геновефы… — Я свирепо уставился на него, и он торопливо продолжил: — Но, несмотря на все мои протесты, госпожа потребовала, чтобы я продемонстрировал ей svans. И затем, когда все уже случилось, она сказала, что я был прав, она смеялась и высмеивала меня. А потом ты вернулся с охоты, fráuja Торн, и я во второй раз преступно промолчал. Затем был третий, четвертый и пятый раз, потому что fráujin Геновефа — иногда в платье Тора — забавлялась по меньшей мере дважды в день, то с мужчиной, то с женщиной, как только мы прибыли во Львив, и каждый раз сразу же после этого спешила в термы, чтобы вымыться, прежде чем разделить постель с тобой. Откровенно говоря, я беспокоился, что она может подцепить какую-нибудь грязную болезнь от этих неопрятных скловен и заразить тебя. Но, fráuja Торн, как я мог открыть все это тебе без того, чтобы не признаться самому? Ох, vái, конечно же, я знал, что мне рано или поздно придется все рассказать. И я готов понести наказание. Но, пожалуйста, прежде чем ты убьешь меня, можно я верну кое-что, что принадлежит тебе?
Я пребывал в слишком большом изумлении, чтобы ответить. Личинка поспешил куда-то в глубь конюшни, но тотчас же вернулся, неся что-то.
— Я нашел это в складках спального мешка госпожи Сванильды, когда развернул его в первый раз, — сказал он. — Я подумал, что ты наверняка ломаешь голову, что с ним сталось. И поскольку я сам сейчас стою на пороге смерти…
Но я никогда не видел прежде этого предмета. И, увидев теперь, тут же забыл о своей ярости, изумлении и душевной боли. Это был венок, сплетенный из листьев и цветков, какой женщины иной раз, не зная, чем занять себя, делают из цветов в саду, чтобы затем, словно корону, надевать на голову. Сначала я подумал, что Сванильда сплела его просто ради забавы, но потом понял, из чего он сделан: из листьев дуба, теперь уже сухих и скукожившихся, и гроздьев с маленькими цветками липы, которые до сих пор еще источали сладкий аромат, хотя уже давно завяли. Вспомнив легенду о дубе и липе, я догадался, почему Сванильда с такой любовью сплела венок и сберегла его. Я долго вертел его в руках и наконец произнес нежно и печально:
— Помнишь предсказание, которое сделал прорицатель Мейрус?.. Я думаю, что он несколько ошибся. Полагаю, что Сванильда, где бы она ни находилась, никогда не переставала любить меня.
— Где бы она ни находилась, да, — сказал Личинка, сочувственно хлюпая носом. — Где бы она ни находилась, туда ее отправил Тор.
Я оторвал взгляд от примитивной короны и устремил его на Личинку, мне даже не пришлось ни о чем спрашивать. Он отпрянул от меня и с видом еще более виноватым и испуганным, чем прежде, сказал:
— Я думал, ты знал, fráuja. Как я уже говорил, ты казался тогда таким счастливым. Это Тор втащил госпожу Сванильду внутрь, накинул петлю ей на шею и затянул, подвесив бедняжку на балке в углу склада. Он крутил и пинал несчастную, пока та не задохнулась. Думаю, Тор знал, что я притаился там, в темноте, но, похоже, его это не волновало. Вот почему я подумал, что ты и он… или она, я имею в виду…
— Достаточно, — прохрипел я. — Замолчи.
Личинка захлопнул рот чуть ли не со щелчком, а я какое-то время стоял и размышлял, продолжая вертеть в руках венок из дуба и липы. Наконец я заговорил снова, и мне не было дела до того, что Личинка мог подумать, услышав мои слова:
— Ты не ошибся. Это правда. Я действительно вступил в молчаливый сговор, став соучастником злобного деяния, которое совершила эта мерзавка, этот мерзавец. Мы с Тором две стороны одной монеты, и эта монета сделана из грязного металла. Ее нужно расплавить, очистить и отчеканить снова. Для того чтобы это сделать, я должен первым искупить вину. Я начну с того, что сохраню тебе жизнь, Личинка. Я даже впредь стану почтительно звать тебя Магхибом. Готовься к отъезду. Мы покидаем это место. Дальше мы поедем вдвоем. Оседлай двух наших лошадей и погрузи все вьюки на третью.
Я отбросил венок, чтобы он мне не мешал, вытащил свой меч и направился обратно через двор к hospitium. Зайдя в столовую, я огляделся. Тора там больше не было. Я бросился по лестнице наверх в нашу комнату и обнаружил, что дверь распахнута настежь. Тор явно заходил сюда и, очевидно, поспешил покинуть ее, потому что все наши вещи были раскиданы в страшном беспорядке. Быстро все переворошив, я обнаружил, что он оделся в наряд Геновефы и забрал с собой только женские вещи и украшения, ничего не взяв из вещей Тора, кроме меча. Я обнаружил также, что он украл и одну мою вещь — витой бронзовый нагрудник, который покорил его еще тогда, когда он увидел его впервые.
Я услышал, что снаружи раздаются крики, и подошел к окну. Во дворе hospitium мельтешили владелец, несколько его слуг и конюхов, хозяин кричал кому-то, чтобы привели целителя — скловены так называют medicus[41]. Я снова побежал в конюшню, где обнаружил Магхиба, распростертого на спине на соломе между двумя оседланными лошадьми. Из его груди торчала рукоятка ножа, который я тут же узнал. Но на этот раз Геновефа, видимо, слишком торопилась — и рука ее дрогнула. Магхиб был все еще жив, в сознании и, хотя слоняющиеся поблизости помощники пытались заставить его молчать, армянин мог говорить, по крайней мере, с трудом выдавил сквозь пузырившуюся на губах кровь несколько слов:
— Пытался остановить ее… fráujin вонзила в меня… взяла лошадь… поехала на восток… на восток…
Я кивнул, догадавшись, почему он дважды повторил это слово.
— Да, — сказал я. — Она слышала истории об этих ужасных viragines. И поняла, что у нее с ними много общего. Так вот, значит, куда она собирается.
Я не мог поверить, что столь изнеженное создание, как Геновефа, добровольно согласится разделить ту суровую жизнь, которую ведет в лесах кочевое племя. Вряд ли она останется там навсегда. Похоже, она просто собиралась на какое-то время скрыться среди viragines, чтобы таким образом спасти свою шкуру.
Я сказал:
— Твоя рана не кажется смертельной, Магхиб, а вот и целитель. Позволь ему обработать рану и вылечить тебя. Когда силы вернутся к тебе, продолжишь путешествие к Янтарному берегу. Тебе надо только добраться до реки Бук и затем двигаться по ее течению. Я присоединюсь к тебе после того, как сведу счеты с мерзким предателем.
Я оставил Магхиба на попечение целителя и отправился к владельцу hospitium, где вручил ему немалую сумму денег на содержание больного и уход за ним. После этого навьючил Велокса, вскочил на него и поехал на восток, по направлению к Сарматии, на поиски женщин, которых надо опасаться.
9
Довольно обширная и не имеющая четко очерченных границ область под названием Сарматия тянется далеко на запад чуть ли не до самой Азии, а она настолько огромна, что ее точные размеры неизвестны даже тем, кто описывает местности. Но вряд ли мне придется долго путешествовать в поисках Геновефы. Если она на самом деле сбежала, чтобы укрыться среди амазонок — или baga-qinons, или viramne, или pozorzheni, или как там они сами себя называли, — тогда я выясню, где живут эти женщины. Наверняка это не слишком далеко от Львива, поскольку каждый год от них туда приезжают посланцы на ярмарку. Я полагал, что отыщу их даже быстрее Геновефы, потому что я знал кое-что, чего, похоже, не знала она. Мне сказали, что амазонки торгуют шкурками выдр и речным жемчугом, а это означало, что они живут поблизости от чистой проточной воды.
Целых два дня после того, как я покинул Львив, вдоль дороги тянулись небольшие деревеньки, а затем я оказался посреди густых сосновых и еловых лесов. Здесь, в чаще, я перестал быть Торном: снял мужскую одежду, спрятал оружие и надел на себя наряд Веледы. Таким образом, я мог приблизиться к амазонкам, не рискуя оказаться убитым на месте. Я даже постарался выглядеть в женском обличье как можно соблазнительнее, потому что узнал еще кое-что об амазонках, чего могла и не знать Геновефа. Сверху я не стал надевать ни туники, ни блузы, только strophion, чтобы сделать грудь выше и полнее. Так я и ехал, обнаженный по пояс, от души радуясь тому, что была еще ранняя осень: погода стояла теплая, и я чувствовал себя довольно уютно.
Я проехал почти по всему вечнозеленому лесу и в конце концов все-таки добрался до воды. У ручья я остановился, чтобы напиться и наполнить флягу, я не высматривал здесь амазонок, потому что ручей был слишком маленьким — вряд ли тут водились выдры и мидии. Не ожидал я встретить амазонок также и вокруг случайных болот, стоячих прудов или других подобных водоемов. И вот наконец спустя пять или шесть дней после того, как выехал из Львива, я добрался до довольно широкого, прозрачного, быстро текущего потока: самое подходящее место для речной выдры. Я решил пару дней идти вниз по течению, а затем, если не найду никаких следов, перейти его и попытаться обследовать верховья. Берег был покрыт мягким дерном и мхом, поэтому Велокс ступал по нему почти так же тихо, как волк, а я продолжал подозрительно осматриваться, — так мы и двигались под кроной сосен, свисающей над водой. Однако, как оказалось, я был недостаточно осторожным.
Внезапно что-то бесшумно стегнуло меня по лицу, а затем это что-то до боли крепко обхватило меня, как раз под грудью, прижав мне руки к бокам. Прежде чем я понял, что произошло, я оказался выдернутым с седла. Но я не упал, а повис в воздухе, тогда как Велокс спокойно выбрался из-под меня. Почувствовав, что вес наездника больше не давит на него, конь остановился, повернулся и уставился на меня с таким изумлением, что при других обстоятельствах я бы рассмеялся. И было чему удивляться: его хозяин повис в веревочной петле высоко над землей. Только теперь я вспомнил, что́ мне говорили о sliuthr, тихом оружии древних готов.
Поскольку руки у меня были связаны, я не мог достать ни меч, ни кинжал, поэтому мне ничего не оставалось, как только беспомощно висеть в воздухе. Я услышал, как затрещали ветви и кто-то спустился с дерева, очевидно привязав где-то там конец веревки, которая натянулась под тяжестью моего веса. Едва ли я был удивлен, увидев, что на меня напала женщина. Она соскочила со ствола на землю и хмуро уставилась на меня.
Наверняка вам известно, что все легенды об амазонках, от Гомера и Геродота до недавних времен, описывают их как красавиц. Мне и самому было любопытно, так ли это. Мне очень жаль разочаровывать вас, однако это неправда. Вообще-то такой разумный человек, как Геродот, мог бы и сам сообразить, что амазонки вряд ли будут красавицами. Разве не ясно, что женщины, которые все время проводят в глуши, живут круглый год под открытым небом и сами, без помощи мужчин, выполняют всю тяжелую работу, скорее будут походить на грубых сильных зверей, чем на гибких и прекрасных охотниц Дианы. Во всяком случае, та самая первая амазонка, с которой я повстречался в тот день, была именно такой, да и ее сестры, с которыми я познакомился позднее, были ничуть не лучше.
Она соскользнула с дерева вовсе не с легкостью и грацией нимфы, но, напротив, с шумом приземлилась на корточки, подобно упавшей жабе. Едва ли этому можно было удивляться: тот, кто проводит весь год на воздухе, обрастает толстым слоем жира, однако у нее он был просто непомерно большим. Хотя руки амазонки были такими же мускулистыми, как у дровосека, а ноги напоминали стволы деревьев, ее туловище, ляжки и ягодицы были пухлыми. Единственной одеждой, которую она носила, была юбка, сделанная из какой-то кожи, мало чем отличавшейся от ее собственной: грубой, шероховатой и обветренной, как у зубра. Эта женщина была, подобно мне, раздета до пояса, так что я смог убедиться, что, вопреки многочисленным легендам и скульптурам, амазонки вовсе не отрезают себе одну грудь, чтобы им удобней было стрелять из лука. У напавшей на меня женщины их было две, и они вряд ли могли воодушевить на создание скульптуры: этакое кожистое вымя с сосками словно из коры. Что амазонки отреза́ли, так это длинные волосы и, очевидно, больше ничего с ними не делали, даже не причесывали. У этой шапка темных волос напоминала рогожу, такой же войлок торчал у нее под мышками. Глаза, которыми ей всю жизнь приходилось всматриваться вдаль — и когда светило солнце, и когда дул ветер, — были красными и косыми. Амазонка была босиком, и я разглядел длинные пальцы ног, кривые и приспособленные для лазания по деревьям. Ее руки с изогнутыми когтями были такими широкими и мозолистыми, как у кузнеца, одну из них она вытянула вперед, чтобы снять с меня пояс, на котором висели меч и нож.
Как только женщина это сделала, она раскрыла свои необычайно мощные челюсти и заговорила, обнажив полный рот торчащих во все стороны желтых зубов. Я лишь разобрал, что она задала вопрос — частично на старом языке, но с примесью незнакомых слов, которых я не понял. Не в состоянии даже пожать плечами, я попытался мимикой изобразить, что мне трудно уловить смысл. Поэтому она спросила еще раз, выбирая слова более тщательно: все они были готскими, но еще более варварскими, чем любой из диалектов старого языка, которые мне доводилось слышать. В любом случае я мог понять, что она спрашивает, и отнюдь не приветливо, кто я такой и что делаю здесь. Я изо всех сил постарался дать ей понять, что веревка стягивает меня чересчур сильно, чтобы я мог ответить.
Кроме отобранного у меня оружия у амазонки имелись также собственный кинжал, лук и колчан, висевший за спиной. Она изучала меня и словно что-то обдумывала, пока, очевидно, не решила, что превосходит меня по силе. Наверняка так и было, потому что незнакомка вдруг подошла поближе, схватила меня за ноги, подняла вверх и держала, пока я не снял через голову петлю, затем опустила меня на землю. Она дернула свисающую веревку, словно пыталась освободить ее от того, к чему она была привязана, и позволила веревке упасть. Затем амазонка начала, не глядя, сворачивать ее, продолжая сверлить меня взглядом своих маленьких красных глазок, пока я отвечал на ее вопрос, рассказывая заранее приготовленную историю.
Я сказал, и отчасти это было правдой, что я несчастная жена злобного и жестокого мужа, и после того, как он на протяжении многих лет бранил и оскорблял меня — отвратительный похотливый самец, — я решила, что больше не стану этого терпеть. Поэтому я сбежала от своего тирана и отправилась сюда, искать помощи и убежища у своих лесных сестер.
Тут я сделал паузу, с напряжением ожидая, не скажет ли она, что я уже вторая такая беглянка, которая появилась здесь за последние несколько дней. Но амазонка лишь с подозрением уставилась на Велокса и заметила:
— Твой жестокий муж, сестра, дал тебе прекрасного коня.
— Акх, да ничего подобного! Ni allis. Я украла его. Мой супруг не бедный крестьянин, он купец во Львиве, у него целая конюшня таких лошадей. Я взяла себе самого лучшего скакуна.
— Он больше не твой, — проворчала амазонка, — теперь он наш.
— Тогда вы можете поймать еще одного не хуже, — сказал я со злорадной улыбкой и показал на ее sliuthr. — Когда муж приедет за мной.
Она обдумала это и наконец кивнула:
— А ведь точно. — Ее лицо при этом даже немного просветлело. — И вдобавок мы сможем немного развлечься.
Прекрасно понимая, что эта женщина имела в виду, я одарил ее еще одной злорадной улыбкой.
— Мне бы хотелось это увидеть. И принять в забаве участие.
Казалось, она разделяла мое отвращение к «похотливым самцам» и одобряла мое показное стремление присоединиться к «развлечениям» подобного рода. Тем не менее амазонка окинула меня с ног до головы критическим взглядом, а затем сказала:
— Ты недостаточно выносливая, чтобы стать walis-karja.
Итак, именно этим именем они называли себя: walis-karja, в честь тех языческих ангелов, которые на поле сражения подбирали убитых воинов и переносили их в Валгаллу. Могли ли эти женщины на самом деле быть их потомками? Если да, то вот вам и еще одно печальное разочарование: ведь если верить легендам, валькирии тоже были красавицами.
Я принялся вдохновенно лгать дальше:
— Vái, сестра, я когда-то была такой же выносливой, как и ты. Но жестокий муж морил меня голодом. Не сомневайся, я сильнее, чем кажусь на вид, я умею охотиться, ловить рыбу, ставить капканы. Позволь мне только самой добывать себе пропитание, и я буду есть как свинья. Клянусь, я скоро стану толстой — тучной — жирной. Позволь мне только остаться.