— Madar Khobi, давай быстрей!.. Khahar Веледа, иди посмотри!
Они были так возбуждены, потому что в их лагере появилась Геновефа.
* * *— Это тот самый человек? — хмуро спросила Мать Любовь, и я кивнул.
— Он приехал прямо под дерево, где стояли наши часовые, — сказала одна из женщин, с гордостью демонстрируя нам свою добычу. — Мне надо было лишь накинуть на него петлю tanab. И он ловко переоделся, ничего не скажешь. У него даже было вот это поверх женской одежды.
— Это принадлежит мне, — пробормотали, потому что амазонка показала витой бронзовый нагрудник. Позволив мне забрать его, она возбужденно продолжила свой доклад:
— И pedar sukhté! Как ловко он прикидывался! Но я поверила его словам не больше, чем его одежде.
Я бросил взгляд на Геновефу: она лежала на спине посередине поляны, без сознания, вся обмотанная веревкой, сквозь разорванную тунику видна грудь. Я невольно вспомнил горло убитого сегодня лося: перед нами было такое же отвратительное пурпурное месиво из разорванной плоти — только оно не кровоточило, а дымилось. Геновефа больше никогда не будет Геновефой.
— А уж как он жалобно взмолился, — ликовала женщина, — когда я подвергла его испытанию. Но я не позволила себя убедить. Фальшивая kharbuté обгорела совсем не так быстро, как я ожидала. Но я старалась и, как вы можете видеть, сожгла все полностью. Да, Madar Khobi, у нас теперь есть еще один прекрасный конь, тот, на котором он…
Но старуха сердито ее перебила:
— Ты сделала все это сама?
Женщина изменилась в лице, а сестры, которые стояли вокруг, тут же возмущенно закричали:
— Она сделала это, Modar Lubo!
— Рошан сделала это сама, себялюбивая свинья!
— Она не звала нас до тех пор, пока мужчина не потерял сознание и не ослаб!
— Рошан пожелала только, чтобы мы помогли ей принести его сюда!
— Она развлекалась в одиночку!
Мать Любовь уставилась на злодейку и прорычала:
— Такие развлечения позволительны только с моего разрешения, в моем присутствии, и в них должны участвовать все!
Женщина выглядела испуганной.
— Но вы уехали на охоту… и он был… Я ведь должна была… проверить…
— Ты жадная и неверная. Ты обманула не только своих сестер, но и свою любящую мать.
Рошан захныкала:
— Но… но… еще ведь можно развлечься. Мужчина пока еще жив. — Она хлопнула дрожащей рукой по распростертому телу. — Видишь? Он дышит. Он очнется через какое-то время и снова станет молить о пощаде.
Мать Любовь нахмурилась, с ненавистью уставившись на пленного, затем прорычала мне:
— Он совсем не похож на мужчину.
Но я возразил:
— Ты с легкостью можешь убедиться.
Поскольку Мать Любовь была слишком толстой и гордой, чтобы наклоняться, она сделала знак Ширин, которая стояла подле нас. Ширин встала на колени и ощупала юбку для верховой езды, в которой была Геновефа, однако веревки мешали ей. Поэтому она достала короткий нож для свежевания, все еще испачканный в крови лося. Она разрезала и раздвинула ткань, а затем слегка отшатнулась при виде мужского органа — сейчас он не стоял от возбуждения, но, несомненно, это был мужской член. Я был рад тому, что Тор связан; ноги его были так плотно прикручены друг к другу, что не было заметно отсутствие яичек.
Мать Любовь проворчала:
— Принесите его мне.
Ширин улыбнулась, облизнула губы, затем принялась работать ножом. Даже связанное и безвольное, тело пленного забилось в предсмертных судорогах. Тор больше никогда не будет Тором. По крайней мере, хоть такая расплата за убийство нежной Сванильды — и за ненужное убийство старика-углежога, и за трусливое нападение на Магхиба. Ширин вручила отрезанный орган Modar Lubo, которая только мельком с отвращением взглянула на него и кинула в ближайший костер.
Я сказал:
— Mamnun, Madar Khobi. Я освободилась от Тора.
Она нахмурилась:
— От Тора?
— Да, так его звали. Мой муж так гордился своим именем, что даже заставил львивского лекаря вырезать его на спине. Взгляните сами.
Старуха снова сделала знак. Гхашанг помогла Ширин перевернуть тело, и они срезали остатки туники. Глаза у всех присутствующих женщин расширились, когда они увидели страшный шрам в виде молота Тора.
Мать Любовь заурчала от восторга:
— Bakh! Bakh! Я давно хотела получить новую шкуру для своего трона. Эта как раз послужит ему достойным украшением.
Я сказал:
— Почему бы нам не извлечь пользу? Убить этого человека мы всегда успеем. Теперь, когда он уже не мужчина, сделай его рабом. Когда ты загоняешь его работой до смерти, тогда и заберешь его кожу.
Старуха насмешливо фыркнула:
— У нас немного найдется работы для торговца.
— Прости, что говорю тебе это, но ты можешь использовать его в качестве кухарки.
— Что?
— Я же говорила, мой муж выучился многим женским занятиям. Уверяю тебя, Modar Lubo, ты никогда еще не ела такой вкусной еды, как та, которую Тор станет готовить тебе остаток своей жизни. Готовить всем нам, я имею в виду.
Она посмотрела на пленного с отвращением:
— Торговец, муж, который любит менять обличье, а вдобавок еще и кухарка! — Мать Любовь пнула неподвижное тело и велела Гхашанг: — Прижги ему рану, тогда он выздоровеет. Затем убери этого enarios с глаз моих долой. Поставь рядом стражу и позови меня, когда он очнется.
Она снова повернулась ко мне и сварливо произнесла:
— Если ты так недовольна здешней едой, Веледа, то можешь сегодня сама приготовить ужин.
— С радостью, — сказал я совершенно искренне, потому что и сам собирался предложить это. — Ты хочешь, чтобы я приготовила мясо лося, Modar Lubo? Вообще-то ему надо бы еще повисеть с неделю или около того… Liufs Guth!
Это был возглас изумления и ужаса, потому что старуха отвернулась, вытащила свой поясной нож и внезапно всадила его в выпяченный голый живот Рошан. Глаза бедной женщины широко раскрылись в последний раз, затем она шумно повалилась на спину.
— Неверность должна быть наказана, — сказала Мать Любовь без всякого выражения, да и ее дочери не издали ни одного возгласа протеста или недовольства. — Теперь, Веледа, учти. — Она устремила на меня свой злобный драконий взгляд. — Твой приход сюда и освобождение от твоего Тора стоили нам одной из наших сестер. Так что за тобой должок. Тебе лучше зачать во время обряда посвящения — и лучше бы родить дочь, чтобы у нас появилась замена.
Я только кивнул. Сейчас не время отпускать дерзкие замечания относительно того, что это невозможно сделать по приказу.
А Мать Любовь все столь же царственно продолжила отдавать приказания. Ширин она велела, показав на все еще бившееся в агонии тело Рошан:
— Отрежь ей голову и с почтением положи рядом с головой лося на кипарисовый алтарь.
Ширин спокойно уселась на землю и занялась этим, и снова не раздалось ни одного возгласа протеста. Но Матери Любви, должно быть, не понравилось то выражение, которое она заметила на моем лице, потому что старуха проворчала раздраженно:
— Ты хочешь еще что-то сказать?
— Да нет. Просто… Я думала, что подношения, которые мы делаем богиням, — это всего лишь… ну, что-то вроде головы лося… и дичи, что добывается к нашему столу.
— Так оно и есть. Рошан станет нашей сегодняшней едой. Именно ее ты и приготовишь нам на nahtamats.
Представляю, какое выражение появилось в тот момент на моем лице. Так или иначе, старая дракониха все-таки решила пуститься в объяснения.
— Да, мы съедаем наших усопших сестер. Однажды наступит моя очередь, а затем и твоя быть съеденной. Только так мы можем быть уверены, что каждой умершей walis-karja помогут на ее пути к счастливой загробной жизни Табити и Аргимпаса. Всякий знает, что чем быстрее покойница освободится от своих бренных останков, тем быстрее она совершит свое путешествие к вечности. К чему хоронить усопшего и долго ждать его полного разложения, если можно быстренько переварить его. К тому же в этом случае мертвое тело нашей сестры уж точно не выкопают из земли, чтобы надругаться, какие-нибудь презренные мужчины.
Я подумал, что теперь, познакомившись с обычаями walis-karja, я уже ничему не удивлюсь. Это надо же — готовить обед из покойников, настоящие людоеды! Вообще-то, у них подобное не в новинку. Я вспомнил, как старый Вайрд рассказывал мне, что некоторые скифы делали то же самое. Не сомневаюсь, что именно они и научили этому готов. И к тому же все знают историю Ахиллеса и Пентисилеи: как этот герой Троянской войны после того, как взял верх и убил эту королеву амазонок, обесчестил бедняжку, вступив в половые сношения с ее трупом. Хотя я был склонен подозревать, что Пентисилея, даже мертвая, выглядела гораздо соблазнительнее, чем живая Рошан.
— Полагаю, ты можешь приступать, Веледа, — сказала Мать Любовь. — Из прошлого опыта я знаю, что такой ужин готовить долго. Видишь — дети уже смотрят на труп голодными глазами. Ширин, когда ты закончишь заниматься своим делом, поможешь Веледе разделать тело.
Я воздержусь от подробного рассказа о приготовлении этой трапезы. По крайней мере, я был избавлен от того, чтобы отрубить голову. Однако, когда я захотел выбросить огромные шматы желтоватого жира из живота и ягодиц, моя помощница Ширин пришла в ужас:
— Vái, Веледа, это же самое вкусное! Ты сама увидишь, красное мясо жесткое и жилистое. Кроме того, в дальнейшем этот жир отложится в наших телах. Рошан была бы рада узнать, что ее жир живет в ее сестрах. — Вскоре Ширин вновь принялась распекать меня: — Na, na! Не выбрасывай этих кусков. Когда они сварятся, то их будет очень приятно жевать.
Я отказываюсь объяснять, что это были за куски. Все, что мне позволено было выбросить, представляло собой совершенно несъедобные вещи вроде ногтей, волос из подмышек и грязных кишок. Затем Ширин показала мне яму, в которой племя хранило скромные запасы овощей и высушенного hanaf. К разрезанному на куски мясу я добавил дикий лук, речной кресс-салат и несколько лавровых листьев для того, чтобы придать блюду вкус. Разумеется, я не собирался принимать участие в этой отвратительной трапезе — и не только потому, что не был людоедом, но и еще по одной причине: когда мы начали тушить мясо в котле над костром и Ширин оставила меня мешать его, я добавил туда кое-что еще.
Я насыпал и накрошил в кипящий котел щепотку порошка, сделанного из растений, которые заблаговременно собрал на берегу реки и высушил. Я давно знал о свойстве воловика притуплять чувства, а старый Вайрд рассказал мне, что амброзия может заставить лошадь взбеситься, поэтому я использовал их вместе и сыпанул в котел весьма щедро. Может, я и поостерегся бы потчевать этой снедью кого-нибудь с нормальным вкусом, потому что обе эти травы горькие, но я не сомневался, что эти обжоры ничего не заподозрят. Разумеется, все walis-karja слонялись по темной поляне и облизывались в предвкушении угощения; молодые девушки и дети пороли всякую чушь. Некоторые из женщин сладострастно вдыхали аромат, поднимавшийся от котла, обмениваясь остротами и пронзительно хохоча над ними: они отпускали замечания по поводу того, что их сестра Рошан, которую одна из амазонок недавно обозвала свиньей, теперь и пахнет совсем как кабан, которого готовят на костре.
Через какое-то время ужин был готов, но тут пришла Гхашанг, чтобы доложить Матери Любови, что новый раб очнулся от обморока, но явно бредит и твердит что-то бессмысленное.
— Все, что он говорит, это: «У меня между ног… Посмотри у меня между ног». Я, разумеется, не стала заглядывать ему между ног.
Я понял, что́ Тор пытался сказать ей, но Мать Любовь, естественно, ни о чем не догадалась. Она лишь рассмеялась своим трубным смехом и сказала:
— Потерял свой svans, не так ли? Лучше всего оставить его связанным, Гхашанг. Однако давайте поможем ему восстановить силы какой-нибудь едой. — И велела мне выложить немного мяса Рошан на плоский лист, чтобы отнести пленнику и накормить его.
После этого я принялся накладывать мясо на листья остальным: все выстроились в очередь, неспешно подходили, а затем проходили мимо котла. Эта ночь стала ритуальной, все женщины племени были здесь, никого из них не отправили охранять лагерь. Я был уверен, что такой туши, как Рошан, хватит по крайней мере на две ночные трапезы, на которых предстояло накормить примерно двадцать взрослых женщин и еще с десяток детишек, больших и маленьких. Но я ошибся. Они как волки сожрали первую порцию и попросили добавки. Я опустошил все котлы, затем отдал им обглодать и раздробить вываренные кости и наконец выскреб и подал им весь оставшийся застывший желтый жир. Во время этой трапезы ни одна из сестер не обратила внимания на то, что сам я ничего не ем.
Когда был сожран последний кусок, они все уселись и принялись рыгать, некоторые похвалили меня за стряпню. Затем Мать Любовь приказала мне принести и раскидать в костры ночную порцию hanaf — и принести его больше, чем обычно, потому что среди нас также были часовые. У меня еще оставались воловик и амброзия, поэтому, чтобы быть уверенным в том, что я дал walis-karja не слишком маленькую дозу этих трав, я смешал их с hanaf. Затем я уселся в темноте и принялся ждать, но ждать пришлось недолго.
Те женщины, которые были более восприимчивыми к дыму, а также дети упали на землю и захрапели, стоило им вдохнуть дым только один раз. Те, кто в прошлые ночи хрипло пел или неуклюже плясал, и сегодня принялись делать то же самое, но их песни были громче обычного, а пляски еще более буйными. Наконец они и вовсе перешли на лай и прыжки, почти такие же яростные, какие я наблюдал у вакханок. Женщины, которые в прошлые ночи просто сидели и несли чепуху, теперь делали это более громкими голосами — они сначала кричали, затем принялись вопить во весь голос. Сперва сестры обменивались грубостями, затем принялись шумно ссориться и доказывать что-то с пеной у рта, после этого ссоры перешли сперва в толчки, а затем в борьбу, амазонки принялись царапаться и выдирать друг другу волосы. Мать Любовь сначала пыталась прекратить это снисходительной бранью, но едва оказавшись в гуще пятерых дерущихся женщин, она начала визжать и сыпать направо и налево ударами почище их всех. То тут, то там женщины валились на землю и больше уже не пытались подняться, оставались лежать на том месте, где свалились, и принимались храпеть. Остальные, потеряв интерес к пляскам и борьбе, покачиваясь, выбирались из центра поляны, чтобы тоже улечься и захрапеть…
Я надеялся, что они еще долго будут спать, однако решил действовать, не теряя понапрасну времени. Женщины уже ничего не замечали, и им не было до меня дела. Если воловик и амброзия сработают, как обычно, то walis-karja будут плохо соображать еще и на следующий день, а то и несколько дней. В то же самое время никто из часовых не попытается остановить меня или поднять тревогу, обнаружив, что Веледа сбежала. Я отправился в лес и с удовольствием переоделся в припрятанную одежду Торна. Ночи становились слишком холодными Для того, чтобы разгуливать с обнаженной грудью. Я уложил все свои вещи и свернул их в тюки. Затем отвязал Велокса и оседлал его, прихватив также и вторую лошадь, чтобы погрузить на нее свои вьюки. После чего сел на коня и не торопясь поехал прочь.
Вас удивляет, что я не пошел перемолвиться хоть словом — позлорадствовать или попрощаться — с тем, кто когда-то был Тором и Геновефой, но сейчас больше ни одним из них не являлся? По правде говоря, я уже попытался спасти его от мгновенной смерти, а ведь с бедняги собирались заживо снять кожу. Но, акх, я сделал это не из сострадания или христианского всепрощения и не в память о том, кем этот человек когда-то был для меня. Я поступил так, потому что нет страшнее наказания для любого преступника, чем провести жизнь в качестве раба омерзительных walis-karja.
Что еще могло произойти с пленником впоследствии, я не мог предсказать. Когда женщины придут в себя после временного умопомешательства, они, без сомнения, просто взбесятся из-за того, что я сделал, и вполне могут направить на него свою ярость. Если Тор будет без долгих рассуждений подвергнут пыткам, то женщины в конце концов все-таки обнаружат, что было у него между ног, и трудно представить, что тогда они сделают. Трудно также представить, что произойдет, когда прибудет так называемый Служитель из племени уйгуров.
Честно говоря, я даже не стал забивать себе всем этим голову, мне не было до этого ни малейшего дела. Хотя сам я был женщиной только наполовину, я мог заставить себя оставаться таким же холодным и бесчувственным, как и любая настоящая женщина. Поэтому-то я и уехал в темноту, не оглянувшись назад, не испытывая ни малейших колебаний, не заботясь о том, что случится с теми, кого я оставил там.
11
Я не поехал обратно во Львив. Хотя я знал, что Магхиб еще не оправился от своей раны, мне не хотелось слоняться там без дела в ожидании его полного выздоровления. Я вспомнил предсказание Грязного Мейруса о том, что ругии, если они двинутся на юг, чтобы объединиться со Страбоном против Теодориха, начнут свой поход после того, как будет собран урожай, но прежде, чем наступит зима. А в этих северных областях зима наверняка наступит уже совсем скоро.
Именно поэтому я направился прямиком к Буку, а затем поехал вдоль реки на север. Приблизительно через сто пятьдесят римских миль вокруг уже не попадались деревни, даже самые маленькие, только изредка небольшие скопления домишек да гумна скловенов-дровосеков. Постепенно я миновал густые вечнозеленые леса и оказался в такой мрачной местности, какую никогда прежде не видел. Это была плоская равнина, покрытая глиной, где увязали копыта коня, а на небе — сплошные серые тучи, из которых непрерывно лился холодный дождь. Путь мой пролегал среди торфяников и болот. Унылый пейзаж! Я прекрасно мог понять, почему в свое время готы не пожелали остановиться здесь, а двинулись на юг в поисках более привлекательных земель.