Имя Морг означает «Птица», но она не походила на птицу ни манерой петь, ни своими размерами. Если слушать трубные голоса других женщин было неприятно, то выносить ее пение оказалось просто мучительно. Тем не менее старинная песня, которую она исполняла, была мне знакома. Хотя эта грубая песня исполнялась на смеси готского языка и какого-то незнакомого мне диалекта, она была такой бесконечно длинной, что я смог уловить достаточно, чтобы понять, о чем там говорилось. Это была сага о происхождении и ранней истории племени walis-karja. Впоследствии я был даже рад, что мне пришлось выслушать эту длинную нудную песню, почему — поймете позже.
Сага начиналась с рассказа о том, как много лет тому назад несколько женщин оставили готов — заметьте, оставили сами, а не были изгнаны. В этой версии истории не было мерзких ведьм haliuruns, которых выгнали с позором. Все готские женщины представали честными вдовами или девственницами, они постоянно были вынуждены отбиваться от развратных готов-мужчин, покушавшихся на их добродетель. Наконец, устав от этого, бедняги решили сбежать в глухие леса и начали кочевать там в поисках убежища. Немало лишений выпало на их долю: голод, страх, непогода и еще много всего, однако они оставались свободными и с самого начала поклялись, что их маленький отряд навсегда останется чисто женским и сохранит ненависть к мужчинам.
Постепенно, говорилось в саге, женщины добрались до великолепного скифского города, потому что в те дни Сарматия еще называлась Скифией и населявшие это государство скифы оставались могущественным народом. Жительницы этого города приняли скиталиц из племени готов как родных сестер, накормили, одели, они холили их и предлагали остаться. Но готские женщины устояли перед искушением поселиться там, потому что хотели жить самостоятельно. Они все-таки переняли некоторые скифские традиции, такие как вдыхание дыма hanaf. И еще они заимствовали из религии скифов двух богинь — их зовут Табити и Аргимпаса, желая, чтобы те стали их покровительницами. Они получили в подарок от своих скифских сестер разные вещи, которые могли понадобиться им в глуши. Но потом готские женщины ушли, чтобы навечно поселиться в глуши и скитаться по лесам. И когда они покинули город, то их сопровождало множество скифских женщин, которых они обратили в таких же мужененавистниц, какими были сами.
Морг все скрипела и скрипела, рассказывая, как готские и скифские женщины с этих пор стали свободными, независимыми и самостоятельными и как они с этих пор использовали случайных мужчин в своих целях: только для того, чтобы производить потомство. Однако с этого момента я перестал вслушиваться в сагу, потому что она уже многое мне объяснила.
С одной стороны, я понял, почему эти женщины пользовались смесью своего родного готского языка с каким-то чужим и почему это искаженное наречие они называли своим старым языком. Очевидно, это был язык скифов, о котором я знал лишь то, что он был древнее готского. В любом случае в жилах этих walis-karja текла смешанная кровь. Они были потомками тех готских и скифских женщин. Я уж не говорю о том, что мужчины, которых они использовали для размножения, могли принадлежать к другим народам. Честно говоря, я почувствовал настоящее облегчение оттого, что эти ужасные женщины не были мне настоящими сестрами по крови.
Сага Морг поведала мне и еще кое-что, хотя это и не было выражено в словах песни. Она объяснила мне причину физической непривлекательности walis-karja и их полного равнодушия к плотским утехам и женственности. Из старых книг по истории я знал, что скифы, когда-то очень красивые, образованные и энергичные люди, со временем стали толстыми, вялыми и апатичными. Мужчины и женщины фактически превратились в бесполые существа, начисто потеряв интерес к плотским утехам. Если верить историкам, именно эта печальная комбинация: потеря физической силы плюс неспособность к размножению — и привела к вырождению скифов.
Более того, мне стало понятно, что эти walis-karja вовсе даже не решили добровольно стать толстыми, уродливыми, глупыми, безжизненными и лишенными сексуальности. Они просто унаследовали эти черты, когда смешались со скифами. Я вспомнил, как когда-то давно взял на заметку одно слово из скифского языка — enarios, буквально «мужчина-женщина», потому что решил, будто оно означает маннамави вроде меня. Но теперь я склонялся к тому, что оно, скорее, означало всего лишь мужеподобных женщин. Должно быть, так скифы называли walis-karja.
Уехав из Львива для того, чтобы отыскать вероломную Геновефу, я решил, что мне придется временно позабыть о своей миссии. Вместо этого я случайно обнаружил тут сведения, которых никогда бы не нашел ни в одном другом месте. Акх, я не льстил себе, что разгадал тайну амазонок, ибо знал, что греки писали о них за сотни лет до того, как на свет появились walis-karja. Но я был очень доволен тем, что установил, каков был вклад готов в легенду об амазонках.
10
Геновефа нашла дорогу к walis-karja только через три дня. Все это время я притворялся, что прилагаю все силы для того, чтобы стать такой же ужасной, как и мои новые сестры.
Выполняя приказание Modar Lubo, я с показной жадностью поглощал всю отвратительно приготовленную еду, которую сменяющие друг друга кухарки подавали нам, но потом обычно потихоньку куда-нибудь ускользал и извергал ее из себя. Время от времени я даже притворялся перед сестрами: засовывал голову под колпак над костром и вдыхал немного дыма, достаточно для того, чтобы мои глаза стекленели, а рот расслаблялся, как у них, но не столько, чтобы потерять контроль над собой. И еще я немного выучил их скифский язык.
В некоторых отношениях он очень отличался от готского. Женщины могли сказать «Madar Khobi» вместо «Modar Lubo», «na» вместо «ne», или «dokhtar» вместо «daúhtar», но эти слова можно было легко понять. Другие же слова напоминали язык аланов — а аланы, как я считал, когда-то давно пришли из Персии, — поэтому эти слова мне было непривычно произносить. Но я научился обращаться к каждой женщине как к khahar вместо «сестра», называть веревку с петлей tanab вместо sliuthr, а женские груди — kharbuzé (это слово, которое буквально обозначает «дыня», очень хорошо подходило для описания грудей всех остальных женщин, но никак не для моих). Таким образом, я достаточно познакомился со скифским языком и был способен теперь общаться свободней, но, по правде говоря, сестры были не слишком-то склонны со мной беседовать.
Когда бы я ни принес кролика или глухаря, убитых при помощи пращи, или ни поймал на лесу окуня, они неизменно напоминали мне: «Khahar Веледа, помни, что ты должна совершить пожертвование». Поэтому я делал, как они меня учили: отрезал у своей добычи голову и клал ее на какой-то обрубок кипариса, который служил алтарем обеим местным богиням. Это было единственное жертвоприношение или религиозное отправление в честь Табити и Аргимпасы. Все, что я смог понять, — это то, что Табити была равнозначна римской языческой богине Весте, хранительнице домашнего очага, а Аргимпаса выступала у амазонок в роли Венеры, богини любви и красоты. Поскольку у walis-karja имелось только грубое подобие очага, а уж любви и красоты не было и в помине, не приходилось удивляться тому, что их подношения были случайными и скудными.
Женщины показали мне, как они занимаются своим традиционным промыслом dokmé-shena, то есть ныряют за жемчугом. Толстая прослойка жира давала им возможность долго находиться в холодной воде, но она же мешала им погружаться под воду без посторонней помощи. Поэтому, совершенно голая, держа в руках корзинку из ивовых прутьев, женщина соскальзывала с берега в воду, прихватив с собой также и тяжелый камень, чтобы погрузиться на илистое дно, где обычно прятались жемчужницы. Удивительно, как долго амазонки могли находиться под водой, я и не думал, что человек на такое способен. За этими грудями-дынями скрывались, должно быть, вместительные легкие: женщины могли так долго задерживать дыхание, что успевали за это время наполнить корзину до самых краев голубоватыми раковинами. Затем, уже на берегу, эти раковины вскрывали — на несколько сотен приходилась лишь одна-единственная жемчужина. Мне бы потребовалось полдня, чтобы при помощи ножа вскрыть такое количество раковин, но амазонки делали это очень быстро, распечатывая их своими изогнутыми когтями на больших пальцах рук. Они живо отбрасывали прочь те, где было только мясо моллюска, а такими могли оказаться все раковины в корзине, — и так корзина за корзиной, пока не находили наконец единственную подходящую жемчужину.
Эти жемчужины были не так красиво окрашены, как морские, не так сильно блестели, и только немногие из них имели округлую форму. Большинство напоминали неровные пузырьки, некоторые из них были очень маленькими, словно глаза мухи, и только совсем немногие оказывались по размеру больше ногтя. Сомневаюсь, что женщины могли бы выгодно их продать, не будь они грозными walis-karja, которых боялись все торговцы Львива.
Эти жемчужины были не так красиво окрашены, как морские, не так сильно блестели, и только немногие из них имели округлую форму. Большинство напоминали неровные пузырьки, некоторые из них были очень маленькими, словно глаза мухи, и только совсем немногие оказывались по размеру больше ногтя. Сомневаюсь, что женщины могли бы выгодно их продать, не будь они грозными walis-karja, которых боялись все торговцы Львива.
В тот день, когда я наблюдал за нырялыцицами за жемчугом, мое внимание также привлекли растения на берегу реки. Я взял одну из корзин для жемчужниц и набил ее до краев их листьями. Женщины наблюдали за мной с подозрением, поэтому я честно сказал им:
— Запасаюсь приправами для еды, когда наступит моя очередь готовить пищу.
За все то время, которое я провел с walis-karja, они не делали попыток напасть на Львив или на какое-либо другое поселение, поэтому мне не представилось возможности проверить, действительно ли они такие ужасные убийцы, какими описывали их легенды и слухи. Однако на третий день пребывания у walis-karja мне пришлось сопровождать их на охоту. Мы только-только проснулись, когда одна из ночных часовых, женщина по имени Ширин, приехала и сообщила, что видела в лесу прекрасного лося. Мать Любовь оскалилась, словно голодный дракон, и объявила, что неплохо бы добавить в наши кладовые еще и вкусную лосятину. Она назвала с дюжину женщин, которым предстояло отправиться с Ширин и убить зверя, затем подумала и прибавила мое имя.
— Только не мешай охоте, — предупредила она меня. — Пока только смотри, как мы это делаем, и учись. — И тут еще одна мысль пришла ей в голову. — Я, пожалуй, тоже поеду. Хорошая возможность испробовать новую лошадь.
Она имела в виду моего Велокса, но я не стал протестовать. Я с интересом заметил, что, отправляясь на серьезное дело вроде этого, амазонки все-таки седлают лошадей. Они надели на моего Велокса добротное боевое римское седло для Modar Lubo, а на тех маленьких лошадок, на которых должны были ехать они сами и я, старые и потертые седла. Потребовались целых четыре женщины, чтобы поднять и водрузить на седло массивную старуху — Велокс печально заржал, когда они это сделали, но Мать Любовь ухитрилась держаться на нем прямо, потому что мы ехали тихо, почти прогулочным шагом.
Мы добрались до возвышения, где оглядели расчищенный участок леса — заболоченную местность, поросшую высокой травой. Ширин сделала нам знак, что мы находимся поблизости от того места, где она видела лося. Мы остановились, и Мать Любовь махнула охотницам своей древоподобной рукой. Они тихо разъехались в разных направлениях, а мы со старухой остались сидеть на своих лошадях и наблюдать. Walis-karja охотились совсем не так, как я, спешиваясь и подкрадываясь к дичи на расстояние выстрела из лука. Очевидно, несколько из них обогнули лося и оказались позади него, а затем галопом поскакали обратно, потому что по прошествии времени я услышал отдаленный звук множества копыт. Вскоре погоняемый всадницами лось уже ломился сквозь заросли на дальнем конце заболоченного участка, отчаянно пытаясь расчистить себе путь.
Однако, оказавшись приблизительно на середине заболоченного участка, огромное животное внезапно остановилось. Хотя я и не увидел ни одной выпущенной стрелы, лось остановился, словно налетев на стену, попытался сделать прыжок в сторону, еще один и замер на месте. Затем отчаянно заметался, словно пойманная на крючок рыбина. Остальные женщины, в то время пока их сестры скакали на лошадях, притаились в промежутках между деревьями по обеим сторонам болотины, но я не замечал их до тех пор, пока лось не остановился и их лошади не выскочили из-за деревьев. Хотя я и не питал особого уважения к walis-karja, однако я был поражен тем, как умело они обращались со sliuthr. Из своего укрытия, сидя верхом на лошадях, они накинули на лося веревочные петли — тихо, почти незаметно; причем каждую из них набросили с расстояния примерно в сорок шагов и на цель, которая двигалась безудержным галопом. Я думал, что это невозможно, но амазонки точно зацепили рога лося — с двух сторон, так, что он не мог двинуться, а лишь яростно сопротивлялся, стоя на одном месте.
Разумеется, даже такие дюжие женщины, как эти, не могли долго удерживать обезумевшего и рвущегося лося. Но они привязали концы своих веревок к лукам седел и натянули веревки. Их лошади, приученные к такой работе, подались назад и ловко переместили тяжесть своего веса, а лось продолжал в это время отчаянно биться. Хотя лошади и были небольшого роста, они не давали петлям соскользнуть с рогов, что лишало лося возможности сдвинуться с места. Три или четыре женщины, которые не стали набрасывать свои веревки, подъехали к загнанному зверю поближе, затем спешились и принялись колотить лося по шее мечом, увертываясь от его ударов и прыжков. К тому времени, когда мы с Матерью Любовью присоединились к ним, зверь был уже мертв; его огромное тело распростерлось на траве, но голова словно опиралась на огромные широкие рога.
Старуха не только не поздравила своих дочерей с удачной охотой, но даже не поблагодарила их, она лишь вовсю отдавала приказы:
— Ты и ты, отрубите голову, чтобы поднести ее в дар Табити и Аргимпасе. Ты и ты, выньте внутренности. А вы обе, начинайте снимать шкуру.
Не дожидаясь, пока мне прикажут, я слез с лошади и начал помогать. Действуя мечами, женщины не смогли убить лося чисто. Их торопливые удары превратили горло зверя в столь чудовищную окровавленную дыру, словно его изорвали и искусали волки. Но по крайней мере, хоть в других местах прекрасная шкура осталась неповрежденной. При помощи огромных ножей мы с сестрами аккуратно сняли ее, закончив свою работу еще до того, как остальные отделили массивную голову от шеи.
Из внутренностей мы оставили только печень, она одна весила столько, что составляла приличный груз, который несли отдельно. Огромную тушу пришлось делить на куски, которые могли везти лишь наши лошади. Поэтому мы забрали с собой только лучшее мясо: пусть остальное доедают лесные хищники. Затем, вскоре после полудня, мы наконец отправились домой. Потребовалось целых две лошади, чтобы погрузить на них трофей для богинь; две женщины везли его, закрепив лосиную голову за рога между лошадей, а когда они уставали, их сменяли другие.
Когда мы добрались до реки и были уже неподалеку от места нашей конечной цели, то встретили Гхашанг, которая приехала с востока. Она направила свою лошадь к Велоксу, следовавшему во главе нашей колонны, и заговорила с Матерью Любовью. Затем они вдвоем подъехали ко мне.
— Гхашанг была у уйгуров, — объявила старуха, — сказала им, что нам нужен Служитель. Они выбрали подходящего мужчину. Иногда на это требуется какое-то время, потому что эти глупые дикари ругаются из-за оказываемой им чести. Однако на этот раз избранный мужчина прибудет сюда через день или два.
Совсем не обрадовавшись этому, я пробормотал: «Mamnun», что означает по-скифски «thags izvis».
— Я повелеваю тебе, dokhtar Веледа, — продолжила старуха, — постараться изо всех сил зачать во время посвящения. Тебе следует отплатить нам за гостеприимство, подтвердив свою плодовитость.
Затем она снова направилась в начало колонны. У меня на языке так и вертелся язвительный вопрос: как это можно забеременеть по приказу? Гхашанг, которая осталась рядом со мной, сказала в своей обычной нескладной манере:
— Любопытно. Modar Lubo ошибается. Те мужчины действительно обычно ссорятся, но не потому. А совсем даже наоборот. Они не хотят оказаться избранными. Я никогда не понимала почему.
Я мог предположить, что уйгуры, хоть они и дикари, однако не совсем уж глупцы, но воздержался.
— Еще удивительней, — продолжила Гхашанг, — что на этот раз они не очень-то противились. Хотя я не врала. А честно сказала им, что ты, вновь прибывшая, чужачка: совсем даже не толстая, а костлявая и бледная.
Возможно, мне надо было похвалить дикарей за хороший вкус. Но я продолжал молчать, потому что услышал впереди какие-то громкие крики. Мы приближались к месту обитания walis-karja, и те женщины, которые оставались на поляне, начали окликать нас. Но они не просто поздравляли нас с удачной охотой. За время нашего отсутствия явно что-то произошло, и я насторожился, расслышав среди выкриков свое имя.
— Madar Khobi, давай быстрей!.. Khahar Веледа, иди посмотри!
Они были так возбуждены, потому что в их лагере появилась Геновефа.
* * *— Это тот самый человек? — хмуро спросила Мать Любовь, и я кивнул.
— Он приехал прямо под дерево, где стояли наши часовые, — сказала одна из женщин, с гордостью демонстрируя нам свою добычу. — Мне надо было лишь накинуть на него петлю tanab. И он ловко переоделся, ничего не скажешь. У него даже было вот это поверх женской одежды.
— Это принадлежит мне, — пробормотали, потому что амазонка показала витой бронзовый нагрудник. Позволив мне забрать его, она возбужденно продолжила свой доклад: