Лицо викария слегка побледнело, или мне показалось?
Он глянул налево, затем направо, очень быстро. Синтия болталась на улице среди надгробий, уже на полпути к дому священника.
— Боюсь, не могу тебе сказать, — сказал он. — Понимаешь ли, она…
— Викарий! У меня к вам малоприятный разговор, вы знаете!
Это Бонни Спирлинг. Бонни был одним из Спирлингов, что из усадьбы «Наутилус», и он, как когда-то заметил отец, скатился псу под хвост из-за лошадей.
Поскольку Бонни имел форму заглавной буквы Д, никто не мог миновать его, и викарий теперь был тесно зажат между монументальным животом Бонни и готическим дверным косяком. Тетушка Фелисити и Доггер, полагаю, до сих пор заперты где-то в вестибюле, стоя в очереди, словно матросы тонущей подводной лодки перед спасительным люком.
Пока Бонни продолжал сводить счеты (что-то на тему десятины и шокирующе плохого состояния обивки на скамейках для коленопреклонения), я увидела возможность сбежать.
— О боже, — заметила я отцу, — похоже, викария задерживают. Я побегу в дом священника и посмотрю, чем могу помочь по части чашек и блюдец.
Ни один отец на земле не может найти в себе силы, чтобы отказать такому доброму ребенку, и я унеслась прочь, словно заяц.
— Доброе утро! — прокричала я Синтии, пробегая мимо.
Я перепрыгнула через ступеньки и забежала за угол к фасаду дома священника. Дверь была открыта, и я слышала голоса на кухне и в задней части дома. Женский институт, решила я: некоторые из них выскользнули со службы пораньше, чтобы поставить чайник.
Я стояла в слабо освещенном коридоре, прислушиваясь. Времени было в обрез, но совершенно ни к чему, чтобы меня застукали. Последний раз бросив взгляд на блестящий коричневый линолеум, я вошла в кабинет викария и закрыла за собой дверь.
Мэг, разумеется, давно ушла, но одеяло, которым викарий ее вчера укрыл, до сих пор валялось скомканным на софе, как будто Мэг только что отбросила его, встала и вышла из комнаты, оставив за собой, как бы это сказать помягче, лесной запах — влажных листьев, темной земли и не совсем идеальной личной гигиены.
Но не успела я включить мозг, как дверь распахнулась.
— Что ты тут делаешь?
Не стоит говорить, что это была Синтия. Она ловко прикрыла дверь за собой.
— О, здравствуйте, миссис Ричардсон, — сказала я. — Я просто зашла посмотреть, здесь ли еще Мэг. Не то чтобы она могла быть тут, конечно, но я беспокоюсь за нее, видите ли, и…
Когда не хватает слов, воспользуйтесь жестами. Эта уловка никогда не подводила меня в прошлом, и я надеялась, что не подведет и сейчас.
Я вцепилась в скомканное одеяло и начала его складывать. При этом что-то упало с едва слышным стуком на ковер.
— Я просто подумала, что помогу прибраться тут, а потом, может, мне найдут дело на кухне. Черт! — сказала я, выпуская угол одеяла из пальцев. — Ой, простите, миссис Ричардсон, боюсь, я немного неловкая. Мы такие испорченные в Букшоу, знаете ли.
Я неуклюже разложила одеяло на полу, скорчилась над ним и начала его снова складывать. Под прикрытием его пестрых шерстяных квадратиков — и телом заслоняя свои руки от Синтии, — я провела пальцами по ковру.
Я нащупала это сразу же: холодный плоский металлический предмет. Пользуясь большим пальцем как зажимом, я крепко вдавила его в свою ладонь. Пока я продолжаю двигать руками, все будет в порядке. Так работают фокусники. Я всегда смогу убрать эту штуку в карман позже.
— Дай-ка мне это, — произнесла Синтия.
Я запаниковала! Она поймала меня, в конце концов.
Когда она вошла в комнату, я начала отчаянно ерзать, подергивая ногами и тыкая локтями во все стороны, словно пиками.
— Ой! — сказала я. — От этого одеяла у меня зуд по всему телу. У меня жуткая аллергия на шерсть.
Я начала яростно чесаться: руки, тыльную сторону ладоней, икры — везде, только бы не давать рукам покоя.
Добравшись до шеи, я сунула ладонь под платье и выпустила предмет. Почувствовала, как он упал и остановился на уровне талии.
— Давай сюда, — повторила она, выхватывая одеяло у меня из рук.
Я облегченно вздохнула, поняв, что она не видела, что я подобрала. Она хотела одеяло, и я радостно отдала его ей, несколько раз почесавшись по-собачьи на всякий случай.
— Я пойду помогать на кухню, — сказала я, направляясь к выходу.
— Флавия… — произнесла Синтия, делая шаг к двери и быстрым движением хватая меня за запястье.
Я взглянула в ее голубые водянистые глаза, в которых была написана решительность.
Но в этот момент из коридора донесся смех, первые прихожане добрались из церкви.
— Уж в чем мы, девочки де Люс, сильны, — я ухмыльнулась ей в лицо, проскальзывая мимо нее и наружу, — так это в приготовлении чая!
У меня было не больше намерений заваривать чай, чем наниматься грузовым ослом в угольной шахте.
Тем не менее я направилась прямиком по коридору в кухню.
— Доброе утро, миссис Робертс! Доброе утро, мисс Роупер! Я зашла проверить, хватает ли вам чашек и блюдец.
— Хватает, спасибо, Флавия, дорогая, — сказала миссис Робертс. Она занимается этим с начала времен.
— Но ты можешь положить яйца на нижнюю полку холодильника по пути на улицу, — добавила мисс Роупер. — Продавщица яиц, должно быть, оставила их на кухонном столе вчера. Ничто не хранится при такой погоде, как должно, совершенно. А потом, детка, наполни этот кувшин лимонадом. Мистер Спирлинг любит выпить стаканчик лимонада после церкви, и он всегда так щедр, когда миска для сбора пожертвований идет по кругу, мы же не можем оказаться у него на плохом счету, не так ли?
Пока они не успели изобрести еще какое-нибудь задание, я торопливо вылетела из кухни. Позже, когда у них будет время, возможно, за мытьем посуды, миссис Робертс и мисс Роупер обменяются словами, какая я милая девочка, не то что мои сестры.
Во дворе на церковном кладбище отец все еще стоял на вымощенной булыжником дорожке, терпеливо слушая Бонни Спирлинга, который рассказывал ему, слово в слово, что он только что говорил викарию. Отец кивал время от времени, вероятно, чтобы не уснуть.
Я сошла с дорожки в траву, делая вид, что изучаю надпись на обветрившемся могильном камне, выпирающем, словно желтоватый зуб из зеленой десны (Иезекия Хафф. 1672–1746. С миром в раю). Повернувшись спиной к отставшим сплетникам, я вытащила предмет, который уронила за лиф платья: как я и знала, это оказалась оранжевая эмалевая пудра-бабочка Ниаллы. Она лежала у меня на ладони, мягко мерцая под теплыми солнечными лучами. Мэг, должно быть, выронила ее во сне, лежа на кушетке в кабинете викария.
Я верну ее Ниалле позже, подумала я, пряча находку в карман. Она будет рада получить ее обратно.
Присоединившись к семье, я увидела, что Даффи восседает на каменной стене в передней части церковного кладбища, уткнувшись носом в «Анатомию меланхолии» Роберта Бертона, свое последнее великое увлечение. Как она умудрилась пронести в церковь и обратно такой пухлый том, я даже представить не могла, пока не подошла достаточно близко, чтобы заметить аккуратно сделанный крест из алюминиевой фольги, который она приклеила к черной обложке. О, какая мошенница! Хорошая работа, Даффи!
Фели стояла, смеясь, под дубами, распустив волосы так, чтобы они упали на лицо, как она делает, когда хочет походить на Веронику Лейк. В ее внимании купался одетый в грубый шерстяной костюм высокий светловолосый нордический бог. Мне потребовалась секунда, чтобы узнать в нем Дитера Шранца, и я поняла, не без доли уныния, что он целиком угодил в плен к Фели, вбирая каждое ее слово, кивая, как слабоумный дятел, и по-идиотски улыбаясь.
Они даже не заметили выражение отвращения на моем лице.
Тетушка Фелисити говорила с пожилой дамой со слуховой трубкой. Судя по их разговору, они старые подруги.
— Но не стоит гнуть спину и брызгать слюной, — говорила пожилая леди, скрючивая пальцы с накрашенными красным цветом ногтями, как когти, и они обе непристойно закудахтали.
Доггер тем временем терпеливо сидел на скамье под тисом, закрыв глаза, с легкой улыбкой на губах и подставив лицо солнцу, и выглядел в точности как те современные медные скульптуры, которые называют «Воскресенье».
Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я была предоставлена самой себе.
Двустворчатые двери на крыльце приходского зала были перекрыты веревкой, на которой висела табличка: «Полицейская черта. Не пересекать».
Я и не пересекла: я обошла здание и пробралась внутрь через один из дополнительных выходов.
Внутри было темно, хоть глаз выколи. В дальнем конце коридора, как я знала, есть дверь, открывающаяся в зрительный зал. Справа от меня находились несколько ступенек, ведущих на сцену.
Я услышала рокот мужских голосов и, хотя напрягла слух до предела, не смогла разобрать ни слова. Черные бархатные портьеры, окаймлявшие сцену, должно быть, поглощали звуки.
Я услышала рокот мужских голосов и, хотя напрягла слух до предела, не смогла разобрать ни слова. Черные бархатные портьеры, окаймлявшие сцену, должно быть, поглощали звуки.
Не в состоянии расслышать, о чем говорят, и не желая рисковать, чтобы меня поймали на подслушивании, я громко затопала по ступенькам.
— Эй! — крикнула я. — Кто-нибудь хочет чаю?
Инспектор Хьюитт стоял в кругу света, разговаривая с сержантами Вулмером и Грейвсом. Увидев меня, он тут же прервался и широкими шагами пересек сцену за кукольным театром.
— Тебе не следует здесь быть. Разве ты не видела знаки?
— Простите, — сказала я, не отвечая на его вопрос. — Я вошла через черный ход.
— Сзади нет знаков, сержант? — спросил инспектор у Грейвса.
— Простите, сэр, — отозвался сержант с глуповатой улыбкой. — Повешу прямо сейчас.
— Слишком поздно, — объявил инспектор. — Ущерб уже нанесен.
Сержант Грейвс перестал улыбаться и нахмурился.
— Простите, сэр, — повторил он. — Целиком моя вина.
— Что ж, — продолжил инспектор, — поскольку мы почти закончили, это не полная катастрофа. Но имейте в виду в следующий раз.
— Да, сэр.
— Теперь, — сказал инспектор, поворачиваясь ко мне, — что ты здесь делаешь? И не надо мне тут рассказывать сказки про чай.
По прошлому опыту я изучила, что с инспектором лучше всего быть откровенной — по крайней мере отвечая на прямые вопросы. Можно быть полезным, напомнила я себе, не выбалтывая всю информацию.
— Я делала заметки по кое-каким вопросам.
На самом деле я не делала заметки, но теперь, подумав об этом, я поняла, что это хорошая идея. Займусь этим сегодня вечером.
— Заметки? Зачем же ты их делаешь?
Поскольку я не знала, что ответить, я ничего не ответила. Вряд ли я могла сказать этому человеку, что Доггер считает, что это убийство.
— А теперь, боюсь, я должен попросить тебя уйти, Флавия.
Пока он произносил эти слова, я отчаянно оглядывалась в поисках чего-нибудь — чего угодно! — за что можно ухватиться.
И внезапно я это увидела! Я чуть не заулюлюкала от радости. Мое сердце запрыгало в груди, и я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, когда сказала:
— Эдгар Аллан По! «Украденное письмо»!
Инспектор уставился на меня так, будто я сошла с ума.
— Вы знакомы с этим рассказом, инспектор? — спросила я. — Даффи читала нам его вслух в канун Рождества.
— Разве не все его знают? — сказал он. — А теперь, пожалуйста, будь добра…
— Тогда вы помните, где было спрятано письмо — на каминной полке, на самом видном месте, свисая с грязной синей ленточки.
— Разумеется, — ответил он с беглой, но снисходительной улыбкой.
Я указала на деревянные перила кукольной сцены, расположенные не более чем в футе над его головой.
— Электричество выключено? — спросила я.
— Мы не идиоты, Флавия.
— Тогда, — заявила я, потянувшись и чуть не прикоснувшись к этой штуке, — вероятно, мы должны сказать викарию, что нашли его потерянный велосипедный зажим.
16
Поначалу было сложно разглядеть эту штуку. Черный металл на черном крашеном дереве был почти невидим. Если бы не узорчатые брызги углерода, я бы ничего не заметила.
Черное на черном. Я была горда собой.
Велосипедный зажим был надет на деревянные перила, будто они были лодыжкой. Снизу проходил электрический кабель, соединявший ряд тумблеров наверху сцены с разноцветными огнями внизу. Даже с того места, где я стояла, я видела отблеск медной проволоки в том месте, где с секции кабеля срезали изоляцию.
— Господи боже! — воскликнул инспектор. — Что заставляет тебя думать, что это принадлежит викарию?
— Несколько вещей, — начала рассказывать я, загибая пальцы. — Во-первых, я слышала, как он в четверг днем говорил, что потерял велосипедный зажим. Во-вторых, я точно знаю, что этого не было здесь до вчерашнего дня, до начала дневного спектакля. Руперт разрешил мне хорошенько рассмотреть здесь все перед утренним представлением. И наконец, на нем инициалы викария. Посмотрите, если вы чуть-чуть пригнетесь и взглянете под этим углом, вы их увидите — Д. Р., Дэнвин Ричардсон. Синтия выцарапала их иголкой, потому что он вечно теряет вещи.
— И ты точно уверена, что зажима здесь не было в субботу днем?
— Точно. Я держалась за перила в этом самом месте, когда Руперт привел меня на мост, чтобы показать, как работает Галлигантус.
— Прошу прощения? — На лице инспектора отразилось замешательство.
— Галлигантус. Это имя великана в сказке «Джек и бобовое зернышко». Вот, давайте покажу. Здесь можно забраться наверх? — спросила я, указывая на мост.
— Это крайне незаконно, но давай.
Я поднялась по стремянке на подиум позади кукольной сцены, инспектор следовал за мной по пятам.
Галлигантус все еще прочно держался на своем месте.
— В третьем акте, когда Джек рубит бобовый стебель, Руперт нажимает этот железный рычаг и освобождает Галлигантуса. Он подпружиненный, вот, видите?
Повисло очень долгое молчание. Затем инспектор достал записную книжку и снял колпачок с шариковой ручки.
— Ладно, Флавия, — вздохнув, произнес он. — Рассказывай дальше.
— Когда Джек срубает стебель, великан должен рухнуть с неба. Но он этого не сделал, конечно… Руперт упал вместо него.
— Следовательно, Руперт не мог нажать на рычаг. Ты к этому клонишь?
— Именно! Если бы он это сделал, Галлигантус бы освободился. Но он не мог этого сделать, потому что велосипедный зажим викария был прикреплен к концу рычага. Черное на черном. Руперт мог не заметить его.
— Господи боже! — воскликнул инспектор, осознав, к чему я клоню. — Значит, это не был…
— Несчастный случай? Нет, инспектор. Я бы не сказала.
Он тихо присвистнул.
— Видите? Кто-то обрезал изоляцию в этой части кабеля, — продолжила я, — прямо до голого провода, и затем насадил поверх зажим, чтобы скрыть это. Другая часть зажима удерживала конец рычага Галлигантуса.
— Образуя соединительный провод, — договорил он. — Преднамеренное короткое замыкание.
— Точно, — сказала я. — Вот, можете видеть отложение углерода в том месте, где образовалась электрическая дуга. Смотрите, дерево под ним немного обуглилось.
Инспектор Хьюитт наклонился, чтобы рассмотреть получше, но ничего не сказал.
— Мне кажется, — добавила я, — что велосипедный зажим мог оказаться здесь не раньше чем через некоторое время после первого представления. Иначе Галлигантус бы не упал.
— Флавия, — произнес инспектор, — ты должна обещать мне, что не будешь обсуждать это ни с кем. Ни слова. Понимаешь?
Секунду я внимательно смотрела на него, как будто одно это предположение было для меня чрезвычайно оскорбительным.
— Его убили электрическим током, верно? — спросила я.
Инспектор кивнул.
— Доктор Дарби считает это самым вероятным. Мы получим результаты вскрытия сегодня позже.
Мы получим результаты вскрытия? Инспектор Хьюитт имеет в виду меня? Считает меня частью своей команды? Мне надо осторожно выбирать слова.
— Мои губы запечатаны, — сказала я. — Вот вам крест…
— Благодарю, Флавия, — решительно перебил он. — Простого обещания достаточно. Теперь иди побегай и дай мне разобраться с этим делом.
Иди побегай? Что за нахальство! Вопиющая дерзость!
Боюсь, я не сдержала грубое слово, рвущееся наружу.
Как я и подозревала, Фели все еще флиртовала с Дитером под дубами.
Отец стоял около входа в церковь с озадаченным выражением лица человека, пытающегося решить, следует ли ему броситься на помощь кому-то, неразумно вошедшему в клетку с тигром, но не может окончательно сообразить, кого из двух пленников надо спасать в первую очередь.
— Фели, — наконец окликнул он, — мы не должны задерживать миссис Мюллет.
В моем желудке тут же образовался комок. Сегодня воскресенье, день недели, когда нас насильно пичкают, словно страсбургских гусей, неудачными кулинарными экспериментами миссис Мюллет вроде фаршированной свиной печени, поданной на стол целиком и выданной за мнимую денбиширскую сладкую буханку.
— Отец, — сказала Фели, беря быка за рога, — я хочу познакомить тебя с Дитером Шранцем.
Отец, разумеется, как все остальные в Бишоп-Лейси, был в курсе, что по соседству работают немецкие военнопленные. Но до этого момента он никогда не попадал в ситуацию, когда приходится вести беседу с тем, кого дома, в гостиной Букшоу, он всегда именовал врагом.
Он протянул руку.
— Приятно познакомиться, сэр, — произнес Дитер, и я увидела, что отец захвачен врасплох идеальным английским Дитера. Но не успел он ответить, как Фели выстрелила во второй раз:
— Я пригласила Дитера на чай, — сказала она. — И он принял приглашение.