– За землю они воюют, за будущее своих детей, а не за религию, – возразил я.
– Это да, но началось-то все хрен знает сколько лет назад, из-за веры. Во всяком случае, она всегда была на знаменах.
Задумавшись над его словами, я замолчал. И вдруг посмотрел на него другими глазами. Прежний Костя Иволгин навсегда неуловимо изменился, зная и чувствуя такую жизнь, о которой я только слышал. Жизнь, полную ненависти и готовности уничтожать других. Сам Иволгин не испытывал этого чувства, но оно словно впиталось в него.
– Ты, Костя, как туда попал-то?
– Да случайно познакомился с одним рекрутером. Друзья, афганцы бывшие, о нем неплохо отзывались. Загранпаспорт, виза, билет до Белграда. Там в аэропорту встретили – и в расположение части. Поначалу тихо было, а вот потом пахота началась. Столы не простаивали. Осколочные, стреляные, взрывные, ампутации. Ладно, будет об этом. Давай еще оформим, – потянулся он к бутылке. – Ну, а ты чего, все хоронишь?
– Да у нас-то все по-старому. Морг в двадцатой больнице на ремонте, объемы приличные. Да и из госпиталя подкидывают.
Наша беседа круто сменила русло, обратясь к легкой трепотне о том о сем. Я еще много чего спросил бы у Кости о войне, но отчетливо чувствовал, что он не хочет этих вопросов. И правдивых искренних ответов я от него не услышу. А других мне было не надо.
Больше часа нашей беседы пролетели совсем незаметно. Иволгин стал прощаться первым, сетуя на домашние хлопоты и на то, что у него завтра первое после полугода отсутствия суточное дежурство. Пообещав друг другу непременно повторить, мы обнялись, и хирург Костя пропал за дверью лифта.
Лишь только он ушел, волной накатила обычная ночная рутина. Гостеприимно приняв новых постояльцев из рук нескольких бригад перевозки, я решил лечь поспать. Глаза слипались, зевалось, а интуиция говорила, что мертвые гости не побеспокоят меня еще несколько часов. Расстелив на диване, я рывком разделся и плюхнулся в постель. И через минуту уже спал.
Когда проснулся от какого-то странного ворчащего звука, то показалось, что я лег полчаса назад. За окном было темно. Я сел в кровати, протер лицо руками. И вновь услышал это.
«Авкрыл», – как будто сказал кто-то. И раздалось невнятное шуршание, потом зашуршало опять. «Мырвк», – снова донеслось из коридора.
В следующую секунду я застыл, парализованный догадкой. Странные звуки явно исходили от человека, а шуршание было немощным шарканьем. Вырвав себя из оцепенения, вскочил на ноги, метнувшись к выключателю. В ужасе посмотрев на приоткрытую дверь «двенашки», увидел, как в проеме показалось человеческое плечо и голова в формалиновой маске. Сипло вскрикнув что-то полушепотом, я прыгнул в глубь комнаты. Меня мелко трясло, и в башке ничего, кроме паники, не было.
Минуту спустя мне стало понятно, что в коридоре шатается не только тот, край кого я видел. Их было несколько. Дойдя на трясущихся ногах до кухонного стола, я схватил большой нож, боясь даже подойти к двери. И вот тогда… Тогда я посмотрел в зеркало и вместо своего отражения увидел в нем какое-то невнятное пятно. Я стал подходить ближе, когда от зеркала по стене пошли плавные круги, словно мой взгляд был камнем, пустившим рябь по воде. С колоссальным облегчением я понял, что это сон. Да и нож, что я крепко сжимал в руке, вдруг куда-то делся. «Сон, точно сон», – пробормотал я и направился в коридор, борясь с остатками страха.
То, что я увидел, заворожило меня. Человек пятнадцать покойников, в формалиновых масках и с размашисто написанными на руках фамилиями, некоторые с секционными швами от горла до паха, вздыхая и покачиваясь, бродили по коридору, иногда натыкаясь друг на друга. То один, то другой, они издавали гулкие нечленораздельные звуки, пытаясь что-то сказать через пакет.
«Ну, раз я сплю, надо бы подойти поближе, посмотреть. Может, маску с кого-нибудь снять?» – думал я, двинувшись вперед. Подойдя к щуплому невысокому мужчине, ухватил его за пакет и дернул вверх. Поморгав мутными мертвыми глазами, он проскрипел:
– Покорно благодарю, молодой человек. Не подскажете, где я нахожусь?
– Ни хера себе… – протянул я, изумленно глядя на живой труп. – Вы в морге клиники номер 4.
– И что я тут, позвольте спросить, делаю? – ничуть не испугавшись, спросил он.
– Вы тут похорон дожидаетесь. А умерли дома, судя по надписи, – ответил я, читая его руку.
– Умер? И почему же меня никто не предупредил заранее? У меня же столько дел… Ремонт на даче, огородом заниматься надо, крышу на бане латать – надо, и калитка просела, у жены-покойницы, царствие ей небесное, оградку на могилке покрасить собирался, – стал он озабоченно загибать пальцы. – Как же я теперь?.. – прерывисто вздохнул он, сжав в кулак пять неотложных дел. Потрясая им над головой, недовольно затянул: – Я жаловаться буду на такое безобразие! Неужели сложно было хотя бы за месяц предупредить?! Я ж не знал, ведь толком и не болел вовсе!
– А кому жаловаться будете? – поинтересовался я, все глубже окунаясь в фантасмагорию сна.
– Как кому? Начальству вашему!
– И какому именно? Ситкину?
– Что за Ситкин? Да вы начальства своего не знаете! Совсем распустились! – негодовал он, гневно пуча белесые глаза. – Я Аиду жаловаться буду, богу мертвых! – добавил старик с угрозой и выпятил нижнюю губу, будто капризный ребенок.
– Ага, значит, все, кто тут с вами болтается, все смерти не почуяли? – догадался я.
– Да, и у всех, прошу заметить, дела! Про других судить не возьмусь, а у меня вот очень важные!
– Аиду… И как, в какой форме?
– Да в письменной. Так и напишу, что безобразие, сорванные планы, неуважительное отношение к усопшему! Мало вам не покажется!
– Да я-то тут при чем? – попытался было возразить я, но старик внезапно исчез.
– Интересно, если головой об стену удариться, я проснусь? А вдруг проснусь, а башка пробита, – весело хихикнул я. И с размаху боднул серую поверхность стены. Но боли не было, и сон все никак не отпускал меня из своих путаных объятий. Покойников в коридоре становилось все больше. Вскоре они уже напирали на меня со всех сторон, и где-то позади, за их спинами изредка мелькал дед без пакета на голове, тыкающий в меня пальцем, словно указывая остальным цель. Хотя и понимал, что сплю, липкий страх начал возвращаться, отчего стало душно. Задрав голову вверх, я жадно хватал воздух, подпрыгивая на мысках, будто стараясь выбраться из воды за спасительным кислородом. Раз за разом вдох получался все меньше и меньше, а удушье все нарастало. Когда я снова с трудом вздохнул, то разом проснулся, обнаружив себя лежащим на диване и уткнувшимся лицом в край подушки.
– Тьфу ты, черт! Фу! – выдохнул я, поднимаясь с кровати. Коридор был пуст. Постояльцы, смирно лежащие на своих местах в холодильнике, не возмущались и жаловаться не собирались. Ни Ситкину, ни Аиду.
До старта похоронных суток оставалось чуть больше двух часов. Некоторые сотрудники патанатомии уже поднялись, собираясь на работу. А большинство из тех, кто окажется в холодильнике в эту среду, еще были живы. Живые и мертвые, пока не знающие друг друга, двигались навстречу сквозь тающее время. Скоро они ненадолго столкнутся, но так и не познакомятся. Живые, если в здравом уме, не станут говорить с мертвыми.
А если бы и заговорили, то мертвые не смогли бы им ответить.
Сутки третьи Среда, 7 июня
Резко открыв глаза, я зажмурился от яркого летнего солнца, сующего мне в лицо свои настырные утренние лучи. Скорчив недовольную гримасу, нехотя и тяжело приподнялся, усевшись на диване. Началась среда Большой недели, с высоты которой уже виднелся экватор моей семидневной вахты. Просыпаясь в другие среды других Больших недель, думал, что прошел почти половину пути. «Сил еще полно, а уже вот-вот покажется финиш, – частенько говорил я себе. – Два дня пролетят, будто их и не было, а там уже и пятница».
Разобравшись с полами, я выгреб из-за холодильника грязные простыни и пакеты, смастерив из них большой тугой узел и бросив его у двери холодильника, которая вела на внутренний двор клиники. Проверив журнал регистрации трупов, убедился, что там все в порядке – все записаны, сопроводительные документы на месте. Осталось лишь вынести на помойку тюк с грязными тряпками да открыть двери в отделение.
Выйдя на крыльцо холодильника с огромным тяжелым узлом, чем-то напоминающим гигантский пельмень, я зажмурился на щедрое летнее солнце. Из хилого городского полеска, край которого был виден из-за забора клиники, доносился хаотичный шквал птичьих голосов. Он отражался от бетонной глыбы больницы и прилегающих к ней корпусов, наполняя собою двор, залитый ярким светом. Свет находил вторую жизнь в изумрудном сиянии сочного травяного газона, аккуратно обритого работящими дворниками. Редкие деревья, чьи стволы были выкрашены снизу белым, словно одеты в нарядные гольфы, чуть покачивали обильной листвой, отзываясь на деликатное ухаживание легкого теплого ветра. И даже функциональное серое полотно асфальта, окруженное этим звучным и цветастым великолепием, казалось не таким унылым. В редких его трещинах проглядывались желтые головки одуванчиков, будто оно тоже стремилось стать частью природы.
Владимир Андреевич Бумажкин. Вот кому я буду вечно благодарен, хотя он этого и не знает. Старший санитар нашего отделения, он появился в дверях служебного входа, став моим избавителем. Мне особенно повезло еще и потому, что лишь только открыв дверь в Царство мертвых четвертой клиники, он тут же улыбнулся в седые усы, сказав:
– Здорово, Тёмыч.
– Володя, привет, дорогой! – постарался сказать как можно сдержаннее. И чуть было не пустил слезу. Пожав мою протянутую руку, Вовка бросил на меня короткий внимательный взгляд.
– Бухал вчера, что ли? – прямо спросил он, проходя в «двенашку» неторопливым вальяжным шагом. На нем был свежий средиземноморский загар, привезенный буквально вчера с юга Испании. Поверх него – легкий элегантный льняной костюм, рубашка в тон и в меру пижонские светло-кремовые туфли.
– Да не, приболел пару дней назад, да вроде оклемался уже, – бесстыдно соврал я на одном дыхании.
– Это хорошо, что оклемался. Выглядишь, правда, как несвежее дерьмо, уж прости за прямоту. Чем болел-то?
– Да траванулся, кажись.
– Лучше б нажрался.
– Да чего про меня-то… Ты лучше расскажи, как съездил-то?
– Съездил я, Тёмыч, отлично. Да потом… Это ж каким надо быть мудаком, чтобы в Испанию, к морю теплому, да в хороший отель, да с любимой женой плохо съездить?!
– Согласен, – рассмеялся я в ответ. Смех вышел каким-то хилым и нервным, хотя и был искренним.
– Все потом расскажу, фотки покажу. Вискаря вам с Борькой привез, – сказал он. И тут же спросил: – Как вы тут вдвоем? Справились с хозяйством?
– Ну, тут, конечно, не Испания… Но с хозяйством справились. За время несения службы чрезвычайных происшествий не произошло, – вытянувшись во фрунт, отрапортовал я.
– Объем был? – почти равнодушно поинтересовался Вовка.
– Да, и немалый. Сейчас журнал покажу.
Вернувшись из дальней комнаты с журналом регистрации, я застал Вовку в зоне выдачи уже в хирургической пижаме цвета «морской волны», которая была последним писком моды среди госпитальной братии.
– Так, что тут у нас сегодня… – листая журнал, спрашивал у страниц Бумажкин. – Восемь выдач и три вскрытия. На троих – просто разминка. Когда первые?
– Сегодня карусель в 9.30 начинается.
– Как наш Плохиш?
– Я бы сказал, что прогресс налицо. Вот только когда не успевает, суетиться начинает, нервничает.
– Ну, это вопрос опыта. Придет со временем, – с нотками отеческой интонации заметил Вовка. – Все через это прошли, и я тоже. Давай-ка ты сегодня в секции поработаешь, а мы с Борькой выдачи возьмем. Заодно и гляну на него, в боевых условиях.
– Идет. Пойду секционную готовить, – охотно согласился я. И украдкой облегченно выдохнул. И выдох этот был неспроста.
Сегодняшние выдачи были для Боряна экзаменом. Видимо, так решил Бумажкин, отправив меня в секцию. Я же буду монотонно резать, поставляя Магомеду пищу для его врачебных заключений.
Впрочем, оставим ненадолго в покое суетную среду Большой недели. Я расскажу тебе, читатель, о Вовке Бумажкине. Пока я занят аутопсией и механически орудую инструментами, у меня есть такая возможность.
Что представляют из себя санитары патологоанатомических отделений? Кто они? Подавляющее большинство граждан с ходу заявляют, что в моргах работают исключительно маргинальные элементы, необразованные алкоголики, бывшие зэки. И изредка студенты медицинских институтов, но только ради изучения анатомии. Есть ли среди них люди с высшим образованием? Или с ученой степенью? Доктора наук, например. Или бывшие руководящие сотрудники ведущих НИИ. Нет конечно же! Да и откуда им там взяться, ведь эта профессия в современном табеле о рангах приравнена к разнорабочим. А может, среди них можно встретить человека, занимавшего некогда крупный правительственный пост? Да что вы, это же просто смешно…
Так вот… Высшее образование, докторская степень, почетное членство в ученом совете НИИ, должность замминистра – все это было у Владимира Бумажкина в ту пору, когда он носил гордое звание советского человека. Служебная «Волга» (непременно черная), государственная дача, солидный оклад, признание среди профессионалов, загранкомандировки, продуктовые заказы и чеки магазина «Березка»… Парень из семьи простых московских интеллигентов, он всего добился сам. Если бы в природе существовало понятие «советская мечта», он бы мог стать ее пропагандистским символом. Он честно служил стране в эпоху развитого социализма.
Но время неумолимо шло вперед, оставляя после себя смятые календарные листки. Сначала закончилась эпоха, а затем и сама страна. Институты прошлой жизни рушились, увлекая за собой тех, кого они взрастили. И их семьи. Среди них был и Вова Бумажкин, оставшийся без министерства с его благами и даже без НИИ. Но никакие глобальные потрясения не могли отнять у него главных богатств – крепкий мужской стержень и любовь к своей семье. Как и во времена советского достатка, стабильность и безопасность жены и сына были главным смыслом его жизни.
В тот самый момент, когда благополучие семьи Бумажкиных стало давать трещину, один приятель предложил бывшему заместителю министра место санитара в морге. В те дни это был единственный вариант, и он вцепился в него мертвой хваткой. А несколько лет спустя жизнь свела меня с ним в стенах патанатомического отделения четвертой клиники. Именно Вовка Бумажкин сделал из начинающего санитара Антонова квалифицированного патанатотехника.
Ну что ж, нам пора возвращаться обратно. Перелистав покорный календарь на пятнадцать лет назад, мы вновь окажемся там. Там, где нет сотовых телефонов, компакт-дисков и спутникового телевидения; где пожилые женщины продают у метро сигареты и водку, выставив весь свой ассортимент на перевернутых деревянных ящиках из-под овощей. Где солидные мужчины в спортивных костюмах с сомнительным прошлым являются образцом для подражания; проституция считается престижной профессией, сидеть на игле – модно, а учиться в институте – нет…
Итак, мы снова в июне 1995 года, где двадцатилетний я (гражданин РФ Артём Антонов) идет по коридору Царства мертвых, спрятанного под вывеской Министерства здравоохранения. Следующие пять дней и ночей мы будем следовать за ним неотступно, добравшись до эпилога к утру понедельника.
Да-да, все верно. Я шел по коридору патологоанатомического отделения, который вел меня к дверям в зал холодильника, за очередной жертвой Минздрава. В этой белой кафельной комнате, каждый сантиметр которой я знал наизусть, через мои руки прошли многие сотни бывших людей. За каждым стояла уникальная человеческая жизнь, исполненная в одном экземпляре и полная надежд, разочарований, страхов, любви и злобы. Сегодня мне предстояли еще несколько встреч с постояльцами, причину смерти которых зачем-то понадобилось знать государству.
Вдыхая пряный запах кварцевых ламп, я привычно снарядил патанатомическую мясорубку, подготовив инструменты для себя и врачей и выставив банки для биопсии.
– Привет, Артёмий! – завибрировал его баритон в кафельной коробке секционной.
Вздрогнув, я очнулся, вырвавшись из диковинного мира, который совсем недавно стоял передо мною во весь рост.
– Добрый день, Виктор Михалыч! – постарался наладить беззаботное лицо.
– Сегодня всех четверых делает Магомед, – распорядился он.
– Так у нас же вроде трое. Олейников, Холодова и Бородулин, – удивленно переспросил я.
– Уж ты мне поверь, Артёмий, еще и четвертый есть. Кузнецов его фамилия. Они его хоронить в Белгороде будут. Сначала хотели в пятницу забирать, потом все переиграли. Звонят мне и говорят – сегодня заберем. Так что этого Кузнецова – в первую очередь.
– Как скажете, Виктор Михалыч. Сделаем первого, – заверил я шефа, враз покрывшись мерзкой испариной.
Спустя десять минут труп гражданина Кузнецова уже лежал на столе, готовый к встрече с инструментами. Надевая клеенчатый фартук, украдкой посматривал на него, словно боясь, что он заговорит, грозясь жаловаться Аиду и сделав мой ночной сон явью. Магомеда в секционной еще не было. Но через пару минут он заглянул, сказав свое обычное «минут через десять буду». Что означало: «через десять минут ты должен закончить первое вскрытие».
– Что ж, сударь, начнем, – пробубнил я и поставил реберный нож чуть ниже гортани Кузнецова. Чуть помедлив, подался вперед, надавив на лезвие, и потащил его к лобковой кости…
Через несколько минут все было готово. И я стал зашивать бедолагу, спешно работая иглой, словно проворная швея. Стежок, еще один, еще, нитку с иголкой от себя и вверх, затягивая шов. И вдруг… почувствовал легкое жжение в пальце, к которому сразу присоединилась и теплая ноющая пульсация. Еще до того, как посмотрел на руку, я уже знал, что произошло. Такое случалось со мною не впервые. В спешке игла сорвалась, насквозь проткнув мягкие ткани указательного пальца, чуть ниже первой фаланги. Подняв руку и осмотрев, понял, что не ошибся. Сказав несколько очень плохих слов, принялся аккуратно снимать перчатку, чтобы вымыть руку и выдернуть иглу. Но следующие пару-тройку секунд стоял не двигаясь, зачарованно глядя на небывалое зрелище, что было сродни сакральным ритуалам. Крупные алые пятна крови, одна за одной, торопливо срывались с моей руки в незашитое горло Кузнецова, словно играли в догонялки. Падая в тело, теплая живая кровь растекалась по мертвым черно-вишневым сгусткам, проворно сползая в грудную клетку, как будто стремилась добраться до сердца. Казалось, она хочет породнить меня с Кузнецовым, отдав ему частичку моей жизни.