Но… закончилось вероломно, одним махом и без предупреждения. Ровно в тот момент, когда затихли вибрации двигателя, тянущего свою лямку под капотом «ЗИЛа». Тут же окружающая реальность набросилась на наше убежище, спеша заявить свои права на тех, кто ненадолго сбежал от нее, скрывшись в кузове грузовика. Теперь она бесцеремонно ломилась к нам стуком отбойного молотка… лаем, которым бездомная дворняга приветствовала проезжие машины… гулом голосов миллионов людей… Хотела подчинить себе, смешав с броуновским мельтешением жизни, наполненным множеством событий. Всю дорогу для нас, скрывшихся от власти будней, было только одно событие, единственное в нашей вселенной – похороны Руслана. И теперь реальность мечтала взять реванш, без остатка растворив его среди прочих. Во что бы то ни стало вернуть нас в стадо. Мы были нужны ей, как и миллиарды других, чтобы двигать эволюцию человеческого рода вперед. Впрочем, как делает это все живое на планете…
– Приехали, – выдохнул Сулейман.
Вынырнув из теплой отупляющей гармонии, в первое мгновение я не был уверен в том, что за дверями кузова Москва. Но когда они открылись, впустив город во всех его красках, радужных и безобразных, то смирился, пряча в глубине души облегчение. Одного Аида, который ждал меня вечером в морге, было выше крыши. Если бы можно было разделить то невероятное, что происходило со мной, на все население огромной страны… Каждому бы досталось как минимум по очень странному случаю.
Сдав гроб с покойником в цех, мы молча курили у машины Азамата. Я был больше не нужен Руслану, да и его сыну тоже. Дальше они пойдут вдвоем.
– С похорон приеду – найду тебя обязательно, тем же путем, что и сегодня, – сказал он, когда обнимались на прощание, привалившись друг на друга плечами. В другой ситуации из уст чеченца это могло звучать угрожающе. Но тогда был не тот случай.
– Давай, Сулейман, держись. И чтоб все ровно прошло, – напутствовал я его. – Вернешься – увидимся.
– Береги себя, Артёмка. Азамат тебя отвезет, – кивнул он на 124-й кузов.
И пошел к цеху. С тех пор мы не виделись. Но я почему-то верю, что когда-нибудь услышу его пение.
Обратная дорога прошла за плавными, иногда вздыхающими разговорами, напоминавшими увертюру в реминоре. Больше говорил Азамат, я лишь поддерживал беседу, временами теряя ее смысл. Крохотная вселенная, нашедшая меня в кузове «ЗИЛа», все никак не хотела отпускать меня. Тянула вслед за мной руки, в надежде вернуть в свое чрево.
Вскоре 124-й прикатил меня к воротам морга. На прощание Азамат сказал мне много добрых слов, пообещал обязательно найти, как и Сулейман, а потом вдруг порылся во внутреннем кармане, после чего с просветленной физиономией достал из него крупный кусок смятой бумажной салфетки, слегка несвежего вида. Довольно протягивая его мне, сказал:
– Это тебе гостинчик, от нас с Суликом, – и по-ребячески подмигнул.
– Спасибо, парни… только это многовато… – благодарно принимая салфетку, ответил я.
– В Москву вернусь – погуляем, Артемка! Будь в порядке, дорогой…
– И ты тоже себя береги. И Сулеймана…
Хлопнув дверцей «Мерседеса», я пошел к воротам. Стекло с водительской стороны опустилось, еле слышно жужжа. Высунувшись всем плечом из окна, Азамат с хитрым прищуром произнес мне вслед:
– Ты, братишка, это… смотри, осторожнее там с ним…
– Спасибо! Я постараюсь.
Я знал, что Азамат говорит о подаренной траве. Но отвечая ему, думал про Царство мертвых и Харона, с трудовой книжкой и должностью «санитар для работы в дневное время».
Переступив порог Царства мертвых, практично расположившегося в стенах клиники № 4, я попал в конец рабочего дня, с запахом чистых полов, вымытых пенящимся средством, мягким запахом съестного…
– Как прошло?
– Прошло? Да нормально… Прошло, в общем. Вот что главное.
– На «мерина» такого же хватает? – серьезно поинтересовался Борян.
– Велосипед неплохой можно купить, – предельно прямо ответил я. – Плакальщиц видел, за работой, так сказать… Настоящих, Борь… Прям из шестнадцатого века…
– Че, правда? Как впечатление?
– Как? Да я внезапно на них нарвался, не знал ничего… Сразу скажу – можно обделаться. Жуть, честно.
Мы зашли в кладовку, где я стал разбирать рюкзак с инструментом.
– Прям в истерике и головой об пол? – требовал подробностей Плохиш.
– Круче, Боря. Прям лицо ногтями в кровь, волосы кусками рвут…
– Д-а-а, серьезно… Вижу, Тёмыч, тебе понравилось.
И, приняв водевильную позу, Боря добавил, стараясь походить на нечто «гоголевское»:
– Ты ж адреналинчик-то уважаешь, признайся, брат! Есть страстишка?!
– Знаешь, поостыл что-то в последнее время, – думая о своем, ответил я.
– Да брось, дружище! Ты, кстати, падал в этом сезоне? Что-то не слышно от тебя ни хрена…
– Не, Плохиш, ни разу пока. Я ж говорю – не тот стал, не тот… – усмехнулся я, картинно прихватив себя за бок.
– Да-а-а, стал я уже не тот, – глубоким басом выразительно вывел Плохотнюк. Опустив подбородок и нахмурив брови, он изображал заслуженного театрального актера в летах.
– Годы берут свое, – наскоро прошептал я за суфлера, притаившегося в будке.
– Годы берут свое, – эхом повторил он в той же манере.
– Медленно встает, – вновь прошипел суфлер.
Боря вопросительно округлил глаза, недоверчиво вглядываясь в суфлерскую будку.
– Медленно встает, – недовольным шепотом настойчиво повторил я.
– Г-хм… – важно кашлянул Боря, одернув воображаемый сюртук. И задумчиво произнес: – И встает что-то медленно…
Разыграв один из наших любимых анекдотов, мы гоготнули. Плохиш – искренне, а я – скорее за компанию.
Переодевшись, зашел в «двенашку».
Вовка Бумажкин, сидящий с газетой в руках и чашкой кофе, стоящей на столе, сказал, оторвавшись от прессы:
– Пока ты трусы менял, Борька сказал, что ты молодец. Как отработал?
– Гладко, – соврал я.
– Заслужил чаю с пряниками, – одобрительно сказал Вовка, опуская лицо в газетные столбцы. – Только вскипел… Тебя, поди, ждал.
– Да не, лучше минералочки, – открыл я дверь холодильника, где пряталась прохладная бутылка.
– Слушай, а может, упасть разочек, чисто ради тусовки? Потом шашлычок, винишка красненького, – заговорщически произнес Плохиш.
Тут надо бы пояснить… «Падать» означало прыгать с парашютом. В нашем с Борей случае – с 800 метров, на плохо управляемом учебном куполе. Никаких тренировок, упражнений, нормативов, соревнований… Час инструктажа перед первым прыжком. И – вперед, за адреналином. Эта дисциплина парашютного спорта называлась «прыгнул – выжил – молодец». Пару лет назад меня приобщили к ней знакомые моего дворового друга, найдя лишнее место в машине. Через три с небольшим часа я уже сидел в самолете, с парашютом, который крепко вцепился в тело лямками и замками подвесной системы. Мне потом говорили, что я был бледненький, с огромными зрачками, а на лице читался страх, кое-как задрапированный туповато-равнодушной рожей. Сам же на всю жизнь запомню, как стук сердца сливался в резвую трель, когда я стоял в проеме открытой двери «Антона», глядя в расчерченную дорогами «карту». Вернувшись домой, между делом сказал маме:
– Я сегодня выпрыгнул из самолета с высоты восемьсот метров.
Реакция мамы на мои слова стала семейным анекдотом. Заинтересованно поправив очки, она абсолютно искренне спросила:
– С парашютом?
Восторг от первого прыжка, наполненный чувством преодоления, был настолько велик, что он без труда организовал мне затяжную серию таких же, которая продолжалась добрых четыре месяца. Серьезно заниматься парашютным спортом было некогда и сложно. Но главное – дюже недешево. А вот «падать» было доступно, хоть и далековато от Москвы. И я самозабвенно «падал» по выходным, говоря после приземления «двадцать третий», «сорок седьмой»», «пятьдесят шестой». И чувствуя себя настоящим экстремалом.
В самом конце прошлого сезона за мной увязался Плохотнюк, хлебнувший яда моих рассказов. Прыгнув свой первый раз, не на шутку загорелся. Но в итоге трех «падений» ему вполне хватило. Однако хоть и не часто, но регулярно Боря поднимал парашютный вопрос, и каждый раз в сопровождении шашлыков и красненького. Чего из этого он хотел больше? Судить не возьмусь, но лично я ставлю на красненькое.
– Боря, дай я сперва неделю свою отработаю, а там посмотрим, – устало заметил я, думая о предстоящей ночи.
– Заметано! Пойман на слове, – звонко отозвался Боря, будто пятиклассник.
– Уважаемые коллеги! – официально обратился к нам Бумажкин. – А не пора ли вам уделить внимание одежке? Там сегодня весьма сытно…
Несведущий посторонний мог бы решить, что Вова предлагает нам заняться торговлей одеждой и отдельно обращает внимание на значительные финансовые перспективы этого дела. На самом же деле старший санитар просто сказал, что пора начинать одевать покойников для завтрашних выдач, ведь их сегодня много.
Несведущий посторонний мог бы решить, что Вова предлагает нам заняться торговлей одеждой и отдельно обращает внимание на значительные финансовые перспективы этого дела. На самом же деле старший санитар просто сказал, что пора начинать одевать покойников для завтрашних выдач, ведь их сегодня много.
– Сколько там? – бросил я Плохишу, вставая.
– До хера там, – ответил за него Бумажкин. – Двадцать два, если точно. Хватит вам? – усмехнулся он. И добавил: – Прорвало прям…
Секунду спустя звонок служебного входа залился скандальной трелью, подтверждая правоту Вовкиных слов. Пожаловала коммерческая перевозка «Мосритуала», с тремя постояльцами в кузове. Сегодня была смена Лешки Промакашкина, корифея московского ритуального бизнеса. Он впрягся в похоронную лямку совсем молодым, сейчас же ему было далеко за пятьдесят. Конопатый, пузатый и золоторотый Лешка работал еще в те времена, когда слово «бизнес» было чуждым для советского человека. Промакашкин дружил с Бумажкиным. Будучи разом и друзьями, и собутыльниками, они прекрасно совмещали два этих глубоких понятия.
Нет, я не пытаюсь впихнуть в эту страницу дешевый юморок. Фамилии подлинные. Когда я впервые познакомился с Лешкой, рядом со мной стоял Бумажкин.
– Леха, – коротко представился он, протягивая мне руку. И добавил: – Промакашкин.
По всему получалось, что передо мною стояли Бумажкин и Промакашкин, будто сошедшие со страниц примитивного фельетона. «Интересно, мужик хамит или просто так шутит?» – подумал я, не подав виду. В тот момент я был уверен, что Леха просто глумится над молодым ночным санитаром. Когда же выяснил, что это его настоящая фамилия и что с Бумажкиным их связывают годы дружбы… Признал данную ситуацию коллекционной и каждый раз внутренне любовался ею, когда видел Леху и Вовку вместе.
Поручкавшись с Промакашкиным, вразвалку выходящим из коридора, пошел в холодильник, где предстоял большой показ одежды сезона «вечное лето», ведь мертвецы никогда не мерзнут. Десять мужских костюмов классического фасона и двенадцать женских нарядов, в диапазоне от домашнего халата до элегантных костюмов с юбкой и кружевными манжетами. В коллекции преобладали сдержанный выходной стиль и цвета холодных оттенков. Главной проблемой показа было то, что модели не могли самостоятельно надеть наряды. А потому вся надежда была на нас с Плохотнюком.
Если вдуматься, то парное одевание трупов вполне могло бы стать олимпийской дисциплиной. Двое живых вместе и одновременно одевают одного мертвого, действуя по четкому алгоритму. Точность действий, их скорость и слаженность, физические нагрузки, взаимопонимание с партнером – все спортивные параметры налицо. Мне это очень напоминало парашютные прыжки на построение формаций.
Мы с Боряном довольно давно одевали вместе и вполне могли претендовать на высшие награды чемпионата по парному одеванию мертвых, если бы такой существовал. В нашем арсенале было всего два основных алгоритма работы – для мужчин и для женщин. И отдельная техника для тех, кто страдал ожирением. Вызубрив и основательно закрепив все приемы и последовательность действий, стали думать о таких высоких материях, как скорость, ритм и оптимизация. Из этих трех понятий прижилось только одно – ритм. Со временем мы поняли, что наши движения должны быть быстрыми и вместе с тем плавными. Судорожное желание «быстрее, быстрее, быстрее» вредило качеству работы. И, что самое смешное, снижало темп.
Сегодняшняя большая одежка стала отличной возможностью проверить себя на длинной дистанции. Встав по обе стороны от подъемника, на котором лежал первый из двадцати двух, мы по традиции хором сказали «поехали». И принялись за дело, запустив конвейер парного одевания.
Боря работал отлично, словно японский робот на линии сборки. Я же ошибался, тормозя нас обоих. Высокий темп работы требовал максимальной собранности, а вот как раз с этим у меня в тот день было плохо. То носок уроню, то мертвая рука запутается в рукаве пиджака.
Афанасьев, Сорокин, Гвоздин, Хренов, Киржач, Задойский, Карпель, Бурмистрова, Ванин, Разулин, Смелкина, Величко, Зубарева, Невинская… Один за одним, они уходили от нас одетыми, словно из рук ловких портных. Завтра утром у всех двадцати двух важное событие. Как и день рождения, день похорон уникален и сразу пишется начисто. Свадьбы, разводы, юбилеи, цветы первой учительнице, выпускной вечер, диплом о высшем, или о довольно высоком, ученые степени, награждения, назначения… Все это можно отменить и сменить, переиграть, взять вторую попытку, третью, пятую. Рождение и смерть – вот незыблемые вехи, с двух сторон стискивающие короткую и хрупкую людскую жизнь. Вашу личную и жизни всех тех, кто вам дорог. Это несущие опоры, передвинуть которые человеку не под силу (самоубийцы не в счет, они особая каста). Рождение и смерть удерживают на себе все здание человечьей судьбы. Их следы есть в любом, даже пустяшном событии, мелькнувшем на вашем пути.
Одежный марафон подошел к финишу, когда Плохиш затянул галстук на шее 22-го постояльца, ворчливо бубня под нос «ну, наконец-то!». И добавил:
– Эх, сейчас бы на природу, да на ее просторах пивка бы холодненького навернуть. Ничего, в воскресенье на дачу поеду…
Услышав про дачу, я усмехнулся, вглядываясь в недавнюю историю, случившуюся со мною на той самой даче у Плохиша. Приехав субботним вечером в фамильное Борино имение, занимавшее двенадцать соток нашей Родины в пятидесяти километрах от столицы, мы кинули вещи и взялись за шашлык. Пока я насаживал почившую маринованную свинину на шампуры, Борька зачем-то накидал сырых дров в мангал, кое-как разведя огонь. Увидев слегка горящие палки, понял, что шашлык будет готов не скоро. Страшно хотелось пожрать и выпить, а потому я начал было вынимать дымящие влажные дрова. Увидев это, Боря подскочил ко мне, выдав скороговоркой:
– Ты что, клади обратно, других-то дров на участке нет!
Чертыхнувшись, я смирился. До углей было еще далеко, а потому голодный Плохиш скрылся в доме, откуда вскоре вернулся с банкой соленых помидоров, куском хлеба и огрызком засохшего российского сыра, завернутым в газету. В другой руке он держал литровую бутылку виски, подаренную нам одним из родственников.
– Так, сейчас по маленькой и закусим. А там и шашлык созреет! – оптимистично произнес он, ставя бутылку на старый покосившийся стол, стоявший возле мангала.
Как и было решено, выпили и закусили. Еще раз и еще. Мы уже начинали потихоньку пьянеть, а шашлык был все так же далек, как и прежде. Разделив остатки закуси, выпили опять. Голод прошел, уступая место мягкой алкогольной поволоке, которую дарил нам недорогой шотландский самогон. На этом бы нам с Борей остановиться, терпеливо дожидаясь углей. Но нет, не вышло.
Когда угли наконец-то были готовы, я нетвердой рукой положил на мангал шампуры, уронив один из них на землю. Весело обругав меня последними словами, Плохотнюк неумолимо налил еще, достав откуда-то резервное яблоко…
Заговорившись о вечном и сиюминутном, мы забыли про мясо. А когда вспомнили, то оно было уже изрядно подгоревшим. От души потешаясь над своей оплошностью, мы отколупали от свинины обуглившиеся куски, и с энтузиазмом продолжили знакомство с далекой, но такой родной Шотландией…
С утра было тяжело. При каждом движении голова упрекала нас в «чрезмерном употреблении», словно Минздрав. Пересохшие глотки требовали воды, все тело ныло похмельной истомой, грозясь пробудить притаившуюся тошноту. Выйдя на кухню, мы уселись за столом у холодильника. Жадно выпив сырой воды, с отвращением косились на тарелку с обугленными остатками вчерашней трапезы. Тоскливо оглядев кухню, я спросил Боряна:
– Ремонт, что ли?
– Да батя все перестроить собирается. Приедет, покопается, скажет «как бы не рухнуло нам все это на башку», и до следующего раза, – пояснил Плохотнюк, кивая на стоящие строительные леса, закрытые досками, и разнообразные стройматериалы и инструменты, лежащие по углам в ожидании Бориного папы.
Выпив еще воды и свесив голову на грудь, я уронил взгляд себе под ноги. Под столом увидел что-то серое, округлое, довольно большое, явно твердое. Приглядевшись, понял, что загадочный объект похож на половину ботинка, грубоватого и схематичного. «Что за ахинея?» – подумал я, снова присматриваясь. «Не, ну точно – ботинок. И какой-то знакомый. Где-то я его видел», – с трудом ворочал я мутными мозгами. Обсудить находку с Боряном я не мог, тот вышел по нужде. Задрав голову вверх, увидел лишь доски на строительных лесах, висевшие над головой. Болезненно вздохнув, наклонился под стол. Второй ноги видно не было. Но под столешницей было нечто толстое и волнистое, такое же серое и такое же знакомое. «Чертовщина какая-то», – подумал я, с силой протерев лицо руками.
Когда Боря вернулся из отхожего места, я первым делом ткнул пальцем под стол, спросив: