— Так, — решительно сказал барин, — разбираться с вами я не буду. Недосуг. Но чтобы с сего дня на конюшне чужих людей не было. Обоим понятно?
Григорий Иванович наклонил голову:
— Простите, барин.
— Ничего, Григорий, иди. А ты, — обратился барин к мальцу, — впредь схлопочешь порку, если язык не прикусишь.
— А что такое…
— Вон! Я сказал, — крикнул Миргородский, багровея.
Эту обиду, нанесенную при свидетелях, Нестор запомнит на всю жизнь, и не простит ее Миргородскому. Как только появится удобный случай, он его ограбит и сожжет вместе с женой, детьми и домом.
* * *
Все это уже случилось, и все это хорошо помнила Александра Сергеевна. Теперь Цетка продолжает вовсю вертеть Нестором, а в политику и его дела не лезет. А он злится от этого, потому что ему каждый человек дорог. Но, как он ни пытается, не может приструнить ее и приспособить к пользе. Творит Цетка сумасбродства безвредные, словно специально насмехается над подарками Нестора, над его шутовской властью, кривляньями, игрой в политику и атаманство, над всем его комичным видом, над всей вольностью, которую она себе позволяет, а народ смеется и все ей прощает. И даже то, что у Цетки всегда рот мокрый и при разговоре она здорово плюется слюной, к том же сильно каркавит, никого не смущает, как будто так и надо.
А что ей остается? Легко ли в глазах серьезных и порядочных людей быть полюбовницей бандита? Но она же не знала, что он станет бандитом! Она честно и добросовестно в полные двадцать лет вышла замуж, почти десять лет жила замужней жизнью… Наконец муж взбунтовался, что детей у них нет, обвинил во всем Светлану и бросил, пристал к другой — детной и старой тетке.
Зато Нестор, с детства и ранней юности положивший на нее глаз, забывать свою Цетку не собирался. Как только освободила его Февральская революция из тюрьмы, так он сразу в марте и прилетел к ней. И нашел всю брошенную, обиженную и в слезах. Конечно, пригрел, хотя и сам нуждался в тепле и ласке, которых ему негде было взять. К тому времени дед Онуфрий умер, а старая бабка, дедова жена, не искала себе хомут на шею. Приняла отсидевшего в тюрьме за душегубство «внука» с таким видом, что и свежее молоко в доме прокисло. Старуха не столько стыдилась или боялась его, сколько по–христиански презирала. А это мало греет, как ни крути. Цетка же была его первой любовью, первой женщиной… волнующим символом его счастливых времен. Тут, как говорится, ни добавить, ни убавить…
Без предупреждения оставшись свободной и по–прежнему привлекательной, горюющая Светлана загуляла с Нестором — и теперь тому уж пошел не один год. Все он обещает жениться на ней. Но ему некогда, а Светке не очень–то теперь это надо! Во–первых, как оказалось, при такой его кривой дорожке… Во–вторых, говорят, у него в каждом селе жена есть. Каков малыш?! Там еще какая–то революционерка очкастая в самом Гуляйполе сидит, обжелалась вся без мужского внимания и уздечку на него набросить примеряется, зараза конская. Цетка все знает!
Пришлось Цетке самой лететь на тарантасе в эту паршивую Великомихайловку и разбираться с Валькой Андрющенко — Тиной. Насмешила. Тина… с ее–то рожей неумытой. Телефонисточка кривомозгая…
Да не стала бы Цетка об нее глаз свой мылить, но передали ей люди верные, что Тина понесла от Нестора. Ой–ой! Это уже серьезно.
Цетка приехала в Великомихайловку в самое неподходящее для посещений время, когда все нормальные люди заняты работой. Культурно попросила Тину выйти к ней на минутку. Та выбежала за угол раздетая, с накинутым на плечи клетчатым платком, прижалась к холодной стене — стоит, ждет. А у самой — ни кожи ни рожи, только и того, что дура набитая, которая пособничает бандитам да наводит их на богатых мужиков.
— Это правда, что ты тяжелая от Нестора? — огорошила благообразная Цетка свою соперницу резко изменившимся тоном и грубо схватила за волосы. — Говори, а то сейчас коленом садану!
Тина молча закивала, облизывая враз пересохшие губы. Глаза ее расширились, руки потянулись прикрыть живот.
— Значит так, — еще резче отчеканила Цетка. — Сегодня же идешь к бабке и прекращаешь с беременностью. Немедленно! Поняла? — Тина что–то замычала и замотала головой, выражая несогласие.
Как по заказу у нее тут же выступили слезы. Она жалобно жалась, уклоняясь от пронизывающего зимнего ветерка, и даже не пыталась сопротивляться.
— Не поняла? Объясняю: от ребенка ты должна избавиться. Рожать не время! А увижу с пузом — убью без предупреждения. Теперь поняла?
Ответа не ждала, для пущей убедительности тут же развернулась и зашагала прочь. Когда Цетка, отдалившись на десяток метров, оглянулась и, вперив в Тину указательный палец, сказала: «Я не шучу», — та все еще не двигалась, как замороженная.
Может, Тина и пожаловалась бы Нестору на Цетку, может, он и защитил бы ее в этой ситуации, но ему в те дни было не до жен. Соединенными действиями частей Красной армии и махновцев только что был взят Екатеринослав, и ему пришлось решать там неотложные дела, задержавшись надолго. А тем временем перепуганная и покинутая любовником Тина так сильно перенервничала, так перетряслась, так перепеклась душой, что к вечеру вторых суток у нее начались боли внизу живота, затем рези. А в ходе открывшегося кровотечения вывалился из нее какой–то мешочек величиной с яйцо.
Она кинулась за помощью к местной повитухе. Та развела руками:
— Ушел из тебя ребеночек, — сказала, выслушав Тинку. — Не удержался. Попьешь отвар из трав, что я дам, чтобы очиститься. И все пройдет. Да берегись теперь, не подпускай к себе мужиков… Эх… беда от них какая…
Приехавший через пару недель Нестор не встретил больше в Тинке понимания и с гадливостью бросил ее, никогда не вернувшись к их отношениям даже на словах, в разговорах. Ее для него больше не существовало.
Так что Цетка не унывала, хоть и не жена она этому клоуну, но зато женщина его — самая первая и самая любимая.
— Смотри, Саша, — повернулась Цетка к вошедшей в комнату Александре Сергеевне, — что о моем Петрушке пишут.
— Он уже в книги попал?
— Нет, в листовки. Гляди, это беляки, — Светлана начала читать: — «Кто такие махновцы и чего они добиваются? …Им нужно одно — погреть руки возле чужого добра, ведь это самый легкий промысел для тех, кто забыл Бога, забыл Родину, забыл честь, совесть и думает только о наживе. А добиваются они того, чтобы не было у нас никакого порядка, чтобы перевернуть решительно все вверх дном: ведь среди беспорядков и анархии им будет легче ловить рыбу в мутной воде и делать свои темные дела. Ведь ничего другого, кроме звериных призывов бить одних, бить других, бить третьих, мы от них не слышали и не услышим».
— Ты думаешь это неправда? — мягко улыбнулась Александра Сергеевна, дослушав до конца. — Или правда?
— Конечно, правда! В том–то и дело. Вот что мне делать?
— Не знаю, Света, — Александра Сергеевна подошла к столу и показала на рядом стоящее кресло, приглашая подругу присаживаться и заодно выкладывать на стол свои отрезы. — Прежде всего, прекрати его Петрушкой называть. А то дойдет до него, так он тебе голову вместе с языком оторвет. Что касается остального… Думаю, он тебя не отпустит от себя. Так что ты выбрала правильную линию поведения. Фекла! — позвала громко, шагнув из комнаты. — Чай готов?
«Несу-у!» — донеслось откуда–то из глубины дома.
— А вот что о нем пишут красные, — Светлана с вожделением посмотрела на принесенный чай и потянула носом — она разбиралась в хороших напитках, избалована была. Не зря выросла в барских покоях. А теперь с этим так плохо! Затем снова взялась за листовки: — «Конец кулакам. Черное предательство изменников рабоче–крестьянского дела — Григорьева, Махно, Зеленого, Мазуренко и других предводителей кулацких шаек сделало свое дело. Крестьянство должно само бороться с этими негодяями, потерявшими совесть и готовыми за гривенник продать не только крестьянина, но и своего родного отца. Крестьяне должны беспощадно уничтожать этих пособников офицерской банды и тайных друзей панов помещиков. На все их змеиные провокаторские речи крестьяне должны ответить: «Вон негодяи! Трудовое крестьянство знает, что за вашей спиной прячется морда жандарма и палача»». И что — это опять правда?
— Так ведь тебе–то виднее! А он сам что говорит?
Светлана хмыкнула и засунула листовки в сумку. Взяла в руки чашку…
— Ты думаешь, у нас есть время на разговоры? — засмеялась она, отпивая чай небольшими глотками. — Ой, как вкусно! Будешь опять мерки снимать? — спросила, заметив, что Александра Сергеевна потянулась к катушке ниток. — Мне раздеваться?
У Александры Сергеевны была своя система снятия мерок, перешедшая к ней от матери, — она снимала мерки на нитку, при каждом замере завязывая узелок в определенном месте. И ничего при этом не помечала на бумаге. Никто не мог прочитать эти ее узелковые записи!
— Обязательно раздеваться. Та–ак… — приступила к своему делу, сразу посерьезнев.
— Откуда такой чай? — болтала Светлана. — Муж привез?
— Муж, конечно.
— Я сразу отметила, что у вас в доме появились новые запахи, едва вошла. Мне кажется, и корицей пахнет, и кориандром. Да?
Александра Сергеевна не ответила, только сильнее сдвинула брови и начала заново измерять окружности груди и талии.
— Света… — вдруг озадачено сказала она. — Ты беременна.
— Что-о? — Светлана застыла с разинутым ртом.
— Смотри, окружность шеи и бедер не изменились, а в груди и талии ты стала шире. У тебя грудь наливается и талия растет. Понимаешь?
— Не может быть! — выдохнула Светлана и засияла глазами. — Вот так фокус! Вот так новость! Вот так спасибо тебе!
В начале октября между махновцами и деникинцами шли повсеместные бои за Александровск. Но все же Нестор успевал прилетать к Цетке — в сложное время, при нервном напряжении ему необходимо было покрасоваться перед ней, строя из себя героя и рисуясь, как на сцене. Это его как–то облегчало. Или настраивало на нужный лад. При этом его левый глаз, прищуренный от природы, еще больше сужался и перекашивал все лицо. А тонкий голос становился совсем похожим на женский. Цетка с трудом выносила подобные сцены и старалась переключиться разговорами на что–то другое, что не так занимало Нестора.
А вот в этот день ей не надо было долго искать предмет разговора, хотя она сама нервничала и не знала с чего начать. Поэтому, едва ее возлюбленный появился, заливаясь петухом, она сразу брякнула, что Павел Диляков вернулся из дальней поездки и наполнил дом приятными запахами заморских ароматов. Упоминание о Диляковых не должно было носить характер новостного сообщения, оно всего лишь облегчало Цетке переход к разговору о беременности и детях. Дело в том, что Павел Емельянович уехал за новым товаром, когда беременная Александра Сергеевна сообщила ему, что ребенок начал подавать признаки жизни, — забился. А приехав, нашел в доме сына, уже обретшего имя Борис и счастливо дрыгавшего ножками на своем втором месяце жизни.
— Вот ты тоже уезжаешь, уезжаешь… А однажды вернешься и найдешь меня с сыном, — наконец выпалила она самое главное.
— С чьим? — обнимая ее за плечи, беспечно спросил Нестор. — Тебя разве взяли крестной матерью?
— О, это ты кстати подсказал! — воскликнула Цетка. — Нет, меня не взяли, но я обязательно возьму Сашу крестной для нашего мальчика, она мудрая…
Когда Нестор понял, о чем говорит Цетка, он не удивился, не обрадовался, не сник, а сказал нечто странное:
— Это хорошо, моя ласточка, что у нас будет сын. Обязательно назовем его Телесиком. И возьмем Павла. Он богатый.
— Да, — лепетала счастливая Цетка, имея в виду крестное родительство. — Он перед венчанием с Сашей выкрестился, так что можно и его взять.
* * *
Здесь мы надолго расстаемся с Цеткой. Поэтому есть смысл сказать, что в начале лета 1920 года родила она Нестору сына Ивана, оставив ему от завещанного отцом имени сказочного персонажа — Ивасик — Телесик — только первую часть. Но Нестору, чувствовавшему, что Гражданская война близится к завершению и что приходит конец его вольнице, было не до сына. Как раз в это время он всеми силами цеплялся за возможность продлить свое легальное существование, причем — в силе и власти. Для этой цели где–то в Харьковской губернии в жалких потугах устроил очередной цирк: собрал общее собрание повстанцев–махновцев. Оно должно было подтвердить факт восстановления потрепанной и раздробленной на отдельные неуправляемые банды Революционной повстанческой армии Украины, для чего избрало Совет революционных повстанцев, ее высший военно–политический орган, во главе с Нестором Махно. Однако эти декларации и символы уже не работали, ибо время мутных потоков уходило в историю.
Это была далеко не та судьба, которую выбрала для себя Цетка. Она погрузилась в заботы о долгожданном ребенке и просто была счастлива, что Нестор о нем знал и несколько раз держал на руках, целуя в животик. Ведь прикосновение к ребенку отцовых рук — это касания Творца! Это высшее благословение на жизнь.
К несчастью, у вроде бы нормального малыша довольно скоро начал обозначаться порок развития — горб. У Цетки от горя разрывалось сердце и это принудило ее уклоняться от дальнейших встреч с Махно, прятать от него ребенка, которым она еще недавно так гордилась. Неизвестно на что она надеялась, но ей до невыразимой жути было стыдно выглядеть в глазах Махно матерью уродца. Бесспорно, это потрясло бы и Нестора, а в таком состоянии он способен был на любой взрыв с маханием саблями и с пальбой из наганов, потому что только оружием и преданием смерти тех, кто делал его несчастным, он решал проблемы и облегчал свою душу. Чтобы батька Махно, гроза всея Украины, прослыл отцом горбатого сына, врожденного калеки, убогого дитяти? Да никогда бы он этого не допустил! Понимать это Цетке было страшно! В замешательстве и в слезах, мотивируя свои поступки необходимостью лечиться у знахарок после тяжелых родов, уезжала она из Славгорода в забитые хутора, пряталась от знакомых, от махновцев, от всех, кто мог бы увидеть ребенка сказать Нестору правду о нем. И там искала костоправов и знахарей для Ивана, истово веря, что нежные и податливые детские кости можно исправить. Она меняла места пребывания и путала следы, чтобы ее не нашли посыльные Нестора.
Но так вечно продолжаться не могло. И отчаявшаяся Цетка придумала выход…
Ради спасения всех, кто стал заложником этой ситуации, она готовилась отдать Ивана в чужие руки, записать на чужое имя, а Нестору объявить, что ребенок умер от младенческого. Внутренне она легко настроилась на это, оставалось найти людей, согласных пойти на сделку. Конечно, умная и расчетливая Цетка была крепко обеспечена Нестором и могла долгие–долгие годы безбедно жить и тайно содержать Ивана.
Но долго ей прятаться от своего невенчанного мужа не пришлось. Едва их сыну исполнился годик, как Нестор, поджавши хвост, бежал из страны, чтобы умереть на чужбине в грязи и бесславии от своих преступлений — никогда не прощаемых пострадавшими и их потомками.
Вырос Иван, как все горбуны, очень добрым, тихим и печальным. Цетка очень заботилась о нем, вырастила, дала среднее образование, побеспокоилась о профессии, выстроила ему дом рядом со своим.
Сама же после бегства Махно за рубеж присмирела и несколько лет очень по нему тосковала. А потом вышла замуж за некоего Тищенко, тоже махрового махновца, ибо таков был круг ее знакомых. О детях, конечно, уже не думала, но в 1937 году неожиданно родила дочь Эмилию, Милу. И все повторилось сначала, словно рок висел над ней: как только появился ребенок, так сразу она осталась одна — мужа в конце того же года арестовали и больше она его не видела. О том, что его через несколько дней после ареста расстреляли, она совершенно без удивления и с великим пониманием узнала десятилетия спустя. Однако это не мешало ей пользоваться не только сокровищами от Махно, но и тем, что награбил отец ее дочери.
Мила была красивой девушкой. Окончила школу без больших успехов. Но разве это имело значение, если на ее жизнь и жизнь ее детей было вдоволь припасено добра? Надо было только уйти от тех людей, которые понимали, за счет чего она живет. Поэтому Эмилия сразу же уехала в город и там хорошо устроилась. Первое время, пока жива была Цетка, она приезжала в Славгород, пышная и благополучная, а после смерти матери ее приезды стали редкими и короткими. С Иваном она практически не поддерживала родственных отношений. Была ли у нее семья, неизвестно…
Не скоро горбатый Иван женился, зато — по страстной любви, на молоденькой и приятной внешне женщине. Жили они в ладу друг с другом. Иван жалел жену, на работу не посылал, а сам работал рабочим на местном металлообрабатывающем заводе, особенно не надрываясь. Году, наверное, в 1950‑м жена родила ему сына. И тут…
Тут надо сказать, что память о Несторе, — оторванная от его кровавой сущности и чистыми душами очищенная от преступлений, — всегда трепетно хранилась в этой семье. Наверное, даже такой, проклятый всеми земляками и к тому времени уже давно умерший, он был нужен несчастному его отпрыску. В доказательство преданности и признательности отцу за обеспеченную и беспроблемную жизнь Иван назвал сына Телесием. Это было счастливое время.
Но, как говорят, жизнь идет полосами — пришла и к Ивану черная полоса, если не считать, что вся его жизнь была такой полосой, — от оторвавшегося после родов тромба умерла любимая жена, и Телесика взялась поднимать на ноги Цетка, дабы оградить от неласковых забот возможной мачехи.
Внук Махно не блистал талантами, в школе учился посредственно, но был тихим и послушным мальчиком, к тому же физически здоровым. И это привлекало к нему симпатии. Потом Телесика призвали в армию. А после демобилизации он в Славгород не вернулся, остался где–то среди чужих людей, унеся с собой правду о прошлом своих предков и о своем происхождении.