– Да.
– Кто выписал рецепт?
– Забыл. А рецепт вернул вместе с порошком.
– Вы не ведете записей?
– Нет.
– Но ведь должна же у вас быть рецептурная книга?
– Да… есть… но недосмотр… запись должна быть, однако…
– Сколько гиосцина было в том рецепте?
– Позвольте спросить, – вдруг проговорил Сейдж, – с чего вы решили, что там вообще был гиосцин?
– Вы сами это признали. Так сколько?
– Думаю, одна двухсотая – совсем небольшая доза.
– А в «Живительных вольтах»?
– Еще меньше. Одна двухсотпятидесятая.
– Вам известно, что сэра Дерека О’Каллагана убили?
– Да.
– И именно гиосцином.
– Ужасно!
– Так вот, мы хотим быть уверены в тех фактах, которые у нас есть.
– Пе-редозировка слу-чилась не по на-шей вине. – Сейдж начал заикаться.
– Похоже на то. Но поймите, если сэр Дерек принимал гиосцин перед операцией даже в микроскопических дозах, нам необходимо об этом знать. Если мисс Рут дала ему «Живительные вольты» и это другое лекарство, то можно объяснить, откуда взялась часть обнаруженного в его организме на вскрытии гиосцина. Гиосцин также вводили во время операции.
– Вы объявили, что сэра Дерека убили. – Сейдж немного успокоился.
– Коронер объявил, – поправил Аллейн. – Тем не менее мы обязаны принимать во внимание возможность несчастного случая. Если бы вы могли назвать фамилию врача, прописавшего порошок, это бы нам очень помогло.
– Не помню. Каждую неделю мне приходится готовить составы по сотням рецептов.
– И как часто вы забываете регистрировать заказ?
Сейдж молчал. Аллейн достал карандаш и конверт и написал на конверте три фамилии.
– Один из этих?
– Нет, – покачал головой фармацевт.
– Можете поклясться?
– Да, да.
– Послушайте, мистер Сейдж, вы уверены, что мисс Рут получила лекарство, изготовленное не по вашему рецепту?
– «Живительные вольты» – мое изобретение. Я вам это сказал.
– А другое?
– Нет. Это я вам тоже сказал.
– Отлично. Вы солидарны с товарищем Какаровым, что смерть сэра Дерека – благо?
Сейдж открыл и закрыл рот. Заложил руки за спину и привалился к шкафу.
– С чего вы взяли?
– Вы же были вчера вечером на митинге.
– Я не поддерживаю всего, что говорится на митингах. Всегда это подчеркивал и вчера вечером тоже заявил.
– Пожалуй, это все. – Аллейн положил пакетик с «Живительными вольтами» в карман. – Сколько с меня?
– Три шиллинга девять пенсов.
Старший инспектор достал из кармана две монеты по полкроны и подал фармацевту, который молча покинул склад и поднялся в аптеку. Аллейн последовал за ним. Сейдж открыл ящик кассы и извлек мелочь для сдачи. Лощеный юноша направился с ободряющей улыбкой к новому клиенту.
– Большое спасибо, сэр, – произнес фармацевт, подавая полицейскому шиллинг и три пенса.
– До свидания, – ответил тот.
– До свидания, сэр.
Из ближайшей телефонной будки Аллейн позвонил в Скотленд-Ярд.
– Что-нибудь для меня есть?
– Одну минуту, сэр. Да, пришел сэр Джон Филиппс. Хочет вас видеть.
– Он в моем кабинете?
– Да.
– Попросите его к телефону.
Прошло несколько секунд.
– Алло!
– Это сэр Джон Филиппс?
– Да. Инспектор Аллейн, я хотел с вами встретиться. Намерен чистосердечно во всем признаться.
– Буду через десять минут.
Чистосердечное признание сэра Джона Филиппса
Ночь со среды на четверг
Филиппс обвел взглядом кабинет: запертый стол старшего инспектора, стул, дорожку яркого желтого солнечного света на полу. Посмотрел на часы. Прошло десять минут, с тех пор как звонил Аллейн. Инспектор сказал, что будет через десять минут. Филиппс помнил, о чем собирался сообщить. И не было необходимости повторять. Он все же повторил снова. В коридоре раздались легкие шаги. Дверная ручка повернулась, и вошел Аллейн.
– Доброе утро, сэр, – произнес он. – Боюсь, заставил вас ждать.
Инспектор повесил шляпу, снял перчатки и сел за стол. Филиппс молча смотрел на него. Аллейн открыл замок стола и повернулся к посетителю.
– Что вы мне хотели сообщить, сэр Джон?
– Я пришел сделать заявление. Потом, если вам будет угодно, я оформлю его в письменном виде и подпишу. Ведь порядок таков?
– Давайте, я сначала выслушаю, о чем пойдет речь.
– С тех пор как вы вчера ушли, я постоянно думал об этом деле. Мне кажется, меня должны подозревать в убийстве. Все складывается не слишком благоприятно. Вы знаете, что я написал О’Каллагану. Делал инъекцию смертельно опасного препарата. Показывал вам таблетки. Анализ подтвердит, что они содержат обычную дозу, но я не в состоянии доказать, что та, которую я растворил и дал больному, аналогична таблетке, подвергшейся анализу. Не могу доказать, что растворил всего одну таблетку.
– На данном этапе нет.
– Я все это обдумал. Я не убивал О’Каллагана. Только грозил его убить. Вы знакомы с Томсом. Он славный балбес, но я вижу: Томс понимает, что вы меня подозреваете. Он, вероятно, сказал вам, что я использовал во время инъекции много воды, а затем сам же грыз себя за это. Да я бы сам его сгрыз. Он с ума меня сводит своими хохмами. Джейн – медсестра Харден – передала мне ваши слова. Вы знаете очень много. И скорее всего представляете, о чем я собираюсь вам сказать. Я хочу, чтобы она вышла за меня замуж. Джейн Харден отказывается из-за эпизода с О’Каллаганом. Наверное, считает, что я его убил. Во время операции она испугалась, поэтому казалась такой расстроенной, замешкалась с сывороткой и упала в обморок. Опасалась, что я покончу с О’Каллаганом. Слышала, как Томс рассказывал о том скетче. Вы о нем знаете?
– Томс говорил, что вы обсуждали сюжет.
– Осел! Он умелый хирург, но в деликатных вопросах просто дитя природы. Душу бы заложил, чтобы доказать, что не я убил министра, и в то же время треплется о таких вещах. Я хочу, чтобы вы поняли: в том, как вела себя в операционной Джейн Харден, виноват я. Она сочла, что я убил О’Каллагана. Мне это очевидно, потому что она не решается меня спросить. И, ради Бога, не давайте ее поступкам никакого иного объяснения. Она вбила себе в голову абсурдную мысль, будто погубила мою жизнь. Ее нервы ни к черту. Вся извелась и на грани истерики. Если вы меня арестуете, она может дать самые нелепые показания, только чтобы отвести подозрения от меня. Джейн – идеалистка. Таких людей я даже не пытаюсь понять. И она ничего не сделала со шприцем с сывороткой. Когда Томс обругал ее за проволочку, я обернулся и посмотрел на нее. Джейн находилась в полуобморочном состоянии. Она не виновата, но понимаю, что аргумент не слишком весомый. Она абсолютно невиновна.
Филиппс внезапно замолчал. Эта сцена показалась Аллейну весьма примечательной. Изменение в манерах хирурга по сравнению с их прошлой беседой было разительным. Исчезла спокойная, сдержанная учтивость. Он говорил торопливо, словно его подгоняла какая-то страшная необходимость. И теперь сверкал на Аллейна глазами, подавляя бешенство.
– Это все, с чем вы ко мне пришли, сэр Джон? – бесстрастно спросил старший инспектор.
– Что значит «все»?
– Ну, вы намекнули, будто ваша новость произведет эффект разорвавшейся бомбы, заявили, что хотите сделать чистосердечное признание, но, простите, мало что сообщили.
Филиппс ответил не сразу.
– Вероятно, вы правы. Инспектор Аллейн, вы можете меня заверить, что не питаете подозрений в отношении Джейн Харден?
– Боюсь, что нет. Я тщательно учту все, что вы сказали, но на данном этапе не могу делать категориче-ских заявлений подобного рода. Мисс Харден оказалась в двусмысленном положении. Надеюсь, она будет очищена от подозрений. Но теперь, скажу напрямик, невозможно не принимать ее во внимание только потому, что вы заявили, будто она невиновна.
Хирург долго молчал. Затем сцепил свои красивые ухоженные руки и, старательно глядя на них, произнес:
– Есть кое-что еще. Томс сообщил вам, что для инъекции гиосцина я открыл новую пробирку с таблетками?
– Да.
– Опять! Ну что за наивное создание! Вы придали значение второй пробирке?
– Я отложил ее в памяти.
– В таком случае слушайте. В ту неделю, которая предшествовала операции, я совсем дошел до точки. Когда подобное случается с мужчиной моего возраста, ничего хорошего не жди – это подтвердит вам любой психиатр. Я не мог думать ни о чем ином, кроме того, в какое жуткое мы попали положение – я и Джейн. В пятницу, когда я отправился к О’Каллагану, меня совершенно вывело из себя его нетерпимое самодовольство. Вот тогда я действительно мог его убить. Я не спал, пил спиртное, принимал снотворное. Совершенно себя извел. И в это время его привозят в ужасном состоянии и я должен его оперировать. А тут еще Томс со своим идиотским рассказом об этом скетче. Я едва соображал, что делаю. Действовал как автомат. – Хирург помолчал и продолжил: – Не исключено, что я ошибся с первой пробиркой. Вероятно, в ней что-то находилось.
– Но даже если она была и полной, – возразил Аллейн, – разве это объясняет, как таблетки оказались в мензурке?
– Я… Вы сейчас о чем?
– Вы сказали, что, очевидно, первая пробирка была не пустой, и хотите, чтобы я из этого сделал вывод, будто вы виноваты в смерти сэра Дерека. Так?
– Это лишь мое предположение.
– Которого вы убили либо сознательно, либо по неосторожности. Так что из двух?
– Я не убийца! – воскликнул Филиппс.
– А каким же образом таблетки оказались в мензурке?
Хирург промолчал. Инспектор мгновение выждал, а затем с необычной для его низкого голоса интонаций произнес:
– Значит, вы не в состоянии понять людей идеалистического склада?
– Что? Нет, не могу!
– Я вам не верю.
Филиппс уставился на него, отчаянно покраснел и пожал плечами.
– Хотите, чтобы я все это изложил в письменном виде? – спросил он.
– Пожалуй, не надо. Как-нибудь потом, если возникнет необходимость. Вы были очень откровенны. Я ценю вашу открытость и мотив. Послушайте, что вы еще можете мне рассказать, чтобы помочь себе? Необычный вопрос со стороны полицейского, однако я его задаю.
– Не знаю. Все против меня, не говоря уже о том предположении, которое я только что сделал, – что сам виноват в передозировке. Само по себе странно, что я лично делаю уколы, но так я привык, особенно когда наркоз дает Робертс, поскольку он не любит этим заниматься. Еще более подозрительно, что я использую много воды. Но это также моя обычная практика. Могу доказать, что предлагал леди О’Каллаган воспользоваться услугами другого хирурга, но она настояла, чтобы операцию проводил я. Это все. Конечно, если не считать… Хотя нет, это все.
– У вас есть какие-либо версии по поводу других лиц?
– Хотите спросить, подозреваю ли я кого-нибудь? Нет. Полагаю, что это политическое убийство. Как его осуществили – понятия не имею. Совершенно не могу подумать на тех, с кем работаю. Абсолютно невероятно. И к тому же – зачем? Вы говорили о готовых лекарствах. Удалось что-нибудь разузнать?
– Мы этим занимаемся. Правда, не уверен, что что-нибудь найдем. Кстати, почему доктор Робертс отказывается делать уколы?
– По личным причинам, они не имеют никакого отношения к данному делу.
– Потому что однажды по его вине произошла передозировка?
– Если знаете, то зачем спрашиваете? Испытываете меня на искренность?
– Можно объяснить и так. Он не оставался наедине с больным?
– Нет. Ни разу.
– Кто-нибудь из сестер находился в операционной без свидетелей до начала операции?
– Из сестер? Не знаю. Я не слежу за их действиями. До того как мы вышли на сцену, они некоторое время занимались подготовкой.
– Мы?
– Томс, Робертс и я.
– Как насчет мистера Томса?
– Не помню. Вероятно, он заглядывал в операционную – хотел проверить, все ли в порядке.
– Хорошо. Полагаю, мне придется организовать реконструкцию события. Можете уделить мне время сегодня или завтра?
– Вы намереваетесь воспроизвести операцию в виде представления?
– Если получится. В реальности вряд ли удастся. Где найдешь министра с гнойным аппендицитом?
Филиппс иронически улыбнулся.
– А найдете, я вколю ему столько гиосцина, что у вас образуется коллекция таких министров.
– Не исключено.
– На дневные часы ничего не намечено, если только не привезут больного с неотложным случаем. А я думаю, не привезут. Бизнес разваливается, – мрачно добавил хирург. – Моя последняя большая операция получила слишком нелестную огласку.
– Вы могли бы завтра днем собрать остальных?
– Попробую. Дело предстоит не из приятных. Сестра Бэнкс нас оставила, но ее можно найти.
– В «Клубе медицинских сестер» в Челси.
Филиппс бросил на него быстрый взгляд.
– Вот как? Прекрасно. Пять часов вас устроит?
– Замечательно. Сумеете организовать все так, чтобы было как можно ближе к тому, что происходило в действительности? Оборудование и остальное?
– Надеюсь, получится. Я с вами свяжусь. – Филиппс направился к двери. – До свидания. Понятия не имею, считаете вы или нет, что я убил О’Каллагана, но вели вы себя очень любезно.
– Нас обучали хорошим манерам одновременно с обязанностями полицейского, – усмехнулся Аллейн.
Филиппс ушел, и он, разыскав Фокса, сообщил ему об утренних событиях. Когда рассказал о визите хирурга, Фокс выпятил нижнюю губу и уставился на мыски сапог.
– С чего бы такое недоверчивое выражение? – поинтересовался Аллейн.
– Знаете, сэр, я сомневаюсь по поводу этих штучек с самопожертвованием. Звучит прекрасно, но далеко не каждый отважится на подобное, сознавая, что затягивает петлю на собственной шее.
– Вот теперь я сомневаюсь, что у вас были плохие оценки за сочинения. Хотите сказать, что не верите в причину, по которой Филиппс явился сюда, или в гипотетическую попытку сестры Харден отвлечь мое внимание?
– Ни в то ни в другое, но особенно в первое. На мой взгляд, у нас больше улик против сэра Джона Филиппса, чем против любого другого. Думаю, вы правы насчет политической подоплеки дела – она выеденного яйца не стоит. Сэр Джон понимает, что у него рыльце в пушку. И что же он делает? Заявляет, что желает очиститься и во всем признаться, но не рассказывает ничего такого, чего бы вы не знали. А когда вы указываете ему на это, мямлит, что мог совершить ошибку с двумя пробирками. Вы верите ему, шеф?
– Нет. Чтобы отправить на тот свет человека, ему потребовалось бы растворить содержимое целой пробирки. Каким бы он ни был заторможенным, такое он бы по ошибке не совершил.
– Вот именно. И он понимает, что вы это как-нибудь сообразите. И что же он делает? Ну же, сэр, – на Фокса напал пыл красноречия, – спросите меня, что он делает.
– Что?
– Морочит голову и изобретает ложный мотив. Догадывается, что убедить вас непросто, и спешит произвести хорошее впечатление. Насчет юной леди не скажу: в сговоре она с ним или нет, – но ведь может тоже прибежать с подобной сказкой: «Пожалуйста, не арестовывайте его – арестуйте меня. Я ничего не совершила, но вы пощадите моего приятеля!» – Голос Фокса взлетел до пронзительного фальцета, и теперь в нем звучало презрение.
Губы Аллейна дернулись, и он поспешно закурил.
– Как-то вы сразу перестроились, – мягко произнес он. – А еще утром пичкали меня историями о Сейдже, Бэнкс и Робертсе.
– Было дело, сэр. Но и тот тупичок надо было исследовать. Бойз этим занялся, и теперь с тупичком все ясно.
– Увы. Давайте выкладывайте, что нового.
– Бойз прижал Робинсона, и тот воскликнул: «Ахинея!» Наши лихие большевики понятия не имеют, кто укокошил О’Каллагана. Заявил, если бы они имели к этому отношение, он бы что-нибудь да слышал. Робинсон говорил об этом с Какаровым, и тот сказал, что для него новость о смерти О’Каллагана была как гром среди ясного неба. Робинсон уверен, что если бы преступление совершил кто-нибудь из них, то они сидели бы тише воды, ниже травы, а не торжествовали во всеуслышание. А теперь рады-радешеньки, но невинны словно ангелы.
– Замечательно! Все хлопают в ладоши в детском умилении. А что он говорит о докторе Робертсе?
– Я спрашивал. Им не много известно. Его считают как бы чужаком. Даже думают, будто он, как у них принято выражаться, «ненадежный». Робинсон подозревает, уж не из наших ли он людей. Помните, Марк Баркер выпустил несколько брошюрок по поводу стерилизационного законопроекта? Они за него ухватились. Вот доктор и заинтересовался.
– Разумеется, – согласился Аллейн.
– По виду некоторых сынов Советов, – продолжил Фокс, – я бы сказал, что они пострадали бы первыми. Доктор увидел одну из таких брошюрок и отправился на собрание в Ленинский зал – надеялся, что они продавят закон. Робинсон вспоминает, что он постоянно приставал к ним и требовал возобновить обсуждение.
– С этим ясно: все вполне логично и соответствует характеру Робертса. С его взглядами на евгенику ему сам Бог велел поддержать стерилизацию. Не надо быть красным, чтобы понять, что к чему. Похоже, Робертса привлекли, чтобы все запутать.
Фокс напустил на себя умный вид.
– Что с мисс Бэнкс и малышом Гарольдом? – спросил Аллейн.
– Интересного мало. Партия Бэнкс после операции набивает ей цену, но сама она не говорит ничего значимого. Купается в лучах отраженной славы.
– Очень похоже на Бэнкс. А Сейдж?
– Робинсон ничего не слышал. Сейдж не такой уж выдающийся член их партии.
– Он солгал насчет второй дозы, которую мисс О’Каллаган дала сэру Дереку. Сказал, что приготовил состав по рецепту врача, но не отметил в журнале. Сущий вздор! Мы можем все легко выяснить, стоит лишь найти врача мисс О’Каллаган. Но не исключено, что Сейдж просто перепугался, а сам невинен как дитя. Вот к чему мы пришли – снова к показаниям Филиппса, который горит желанием очиститься.
– Но, по-моему, не очень-то чист.
– Завтра я провожу реконструкцию операции. Организует все Филиппс. Как вы считаете, он великая потеря для сцены?