На ходу Лена оглянулась и заметила удаляющуюся спину того типа без шеи. Очевидно, он уже выяснил у профессора Аристархова все, что его интересовало, и пошел дальше. Во всяком случае, Лену он преследовать не собирался, и это было хорошо. Но возвращаться к Надежде с картиной было никак нельзя, картина просто жгла Лене руки. У самой лестницы находилась маленькая дверца без надписи. Лена подергала ее, и дверь отворилась. Очевидно, это была чья-то мастерская, которая в данный момент пустовала. То есть посредине крошечной комнатки стоял пустой мольберт и пахло свежей краской и скипидаром, но в комнате никого не было. Лена оглянулась по сторонам, подошла к мольберту и поставила на него картину.
«Это все, что я могу сделать, – подумала она. – На большее я не способна. Картина стоит на видном месте, рано или поздно ее кто-нибудь заметит. А сейчас надо уносить ноги, потому что если я пробуду здесь еще пять минут, я сойду с ума от страха».
Лена высунула голову из двери и вдруг заметила, что прямо на нее по коридору движется вальяжным шагом профессор Аристархов. Проскочить к лестнице незамеченной Лене не удалось бы – профессор был почти рядом. Она решила подождать, пока он пройдет, но вдруг, по иронии судьбы, он направляется именно в эту комнату? Лена в панике призвала на помощь Господа и заметила в углу еще одну маленькую дверцу, которая была закрыта, но в замке торчал ключ. Повернув ключ, Лена выскочила в маленький темный коридорчик и остановилась, не зная, что ей теперь делать.
Одно было правильно: то, что она не стала ждать в той комнатке, где оставила картину, потому что дверь скрипнула и совсем рядом раздался густой баритон профессора:
– Михаил, ты здесь?
Поскольку никто не отозвался, профессор шагнул в комнату и остановился у мольберта. Лена все видела в щелочку. Минуты две он внимательно смотрел на картину, причем не выразил никакого удивления, после чего преспокойно снял ее с мольберта, свернул в трубку и спрятал в специальный футляр. Напоследок он еще раз оглядел комнатку, вполголоса ругнул какого-то Мишу, который шляется неизвестно где, а все двери нараспашку, забрал футляр с картиной и вышел с видом человека, твердо знающего, чего он хочет. Если бы Лена знала профессора Аристархова получше, она бы не удивилась: это было всегдашнее его выражение лица.
В полном изумлении Лена застыла у двери. Человек совершенно случайно нашел картину, которую несколько дней назад украли из Эрмитажа. Не узнать картину он не мог – все же профессор, специалист по технике живописи. И вместо того, чтобы ахать и охать, вызывать полицию, он преспокойно кладет ее в футляр и уносит.
«А ведь полицию и вызывать не надо! – вспомнила Лена. – Ведь она тут гуляет, по коридорам, и что-то выспрашивает. И профессор знает, что полиция здесь, он разговаривал с тем типом без шеи».
Это было выше Лениного понимания. Нужно было уходить и докладывать обо всем Надежде Николаевне – это была ее идея по поводу Академии художеств, пускай она и разбирается. Однако пройти через комнатку девочка боялась, поэтому не колеблясь толкнула еще одну дверь, которая выходила в маленький коридорчик. Хуже, чем есть, уже не будет!
Эта дверь тоже оказалась незапертой – похоже, в Академии художеств работали доверчивые люди. Комнатка была такая же маленькая, и вся завалена кусками дерева, папье-маше и другими материалами, коим Лена и названия дать не могла. За столом сидел растрепанный светловолосый парень в синем рабочем халате и лепил фигурки из пластилина.
– Ты кто? – спросил он, не поднимая головы.
– Я… Я тут случайно, если мешаю, я уйду, – пробормотала Лена.
– Отчего же, сиди, – разрешил он.
Лена, которая вовсе не собиралась сидеть в захламленной тесной комнатушке, а хотела только как можно быстрее испариться, сочла неудобным не ответить на приглашение и присела на краешек табурета.
– Рассказывай! – потребовал парень.
– Что рассказывать? – оторопела Лена.
– Рассказывай, чего тебе здесь надо, я же вижу, что ты не наша.
– А как ты догадался? – удивилась Лена.
– По внешнему виду, – рассмеялся он.
– Разве я так сильно от ваших отличаюсь?
– Да нет, просто видно, что чужая, глаза какие-то испуганные.
Лена еще больше удивилась: вроде он и не смотрел на нее, а вот, оказывается, даже глаза разглядел.
– А что это ты делаешь? – спросила она, чтобы не задерживать его внимание на своих испуганных глазах.
– Стофаж, – коротко ответил он.
– Просто человечки из пластилина, и никакой не суфраж, – возразила Лена.
– Стофаж. Это для театрального макета, для наглядности, – пояснил он. – А сам макет еще не готов, так что и не проси, показывать не буду.
– Я и не просила, – обиделась Лена.
– Так что ты все-таки здесь делаешь?
– Ты прав, – заметила Лена, – я не ваша, еще в школе учусь. Вот пришла поглядеть, может, поступать к вам буду…
– Снова врешь, – беззлобно заметил парень. – Те, кто к нам поступать собираются, еще с третьего класса об этом знают.
– Почему именно с третьего?
– Потому что с третьего класса принимают в художественную школу. Ты что же думаешь, в академию поступать – работы показывать не нужно? А из художественных школ к нам и так толпами ходят, занимаются даже здесь. Им смотреть специально ничего не нужно. Так что не хочешь говорить – иди-ка ты отсюда, когда врут – не люблю я этого.
Лене нужно было уходить, но вдруг пришла мысль, что если картину все-таки найдут и полиция начнет расспрашивать, не толкался ли кто в академии посторонний, парень может вспомнить странную девицу, явно чужую.
– Ладно, слушай, – вздохнула она, – расскажу уж, чтобы ты не думал, что я вру. Подружка моя, Нинка Симакова, влюбилась в вашего одного тут… Зовут Витя. Бегала за ним, бегала, пока он не озверел окончательно и подальше ее открытым текстом не послал. Она сама виновата, надоела ему очень.
Лена врала вдохновенно, хотя парень ничем не показывал своего интереса, просто занимался своими фигурками, даже головы не поднимал.
– Ну вот, она к нему подойти боится, а забыть его тоже не может. Издали заметили мы, что он ходит с такой девицей – черная, здоровая, плечи – во! И мускулы…
Лена описала ту девицу из класса профессора Аристархова.
– Майка? – расхохотался парень и даже замахал руками, вымазанными в пластилине. – Тут вы ошиблись, она с парнями не гуляет, она сама посильнее любого мужика будет, ее парни боятся.
– Вот Нинка и послала меня поразведать, что тут и как. Только я Витьку этого тут не встретила, а девицу видела.
– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил Ленин собеседник.
– Шестнадцать, – честно ответила она.
– Ой, дуры вы, девчонки! – вздохнул он. – На что время тратите. Ну сходили бы в музей какой, в Эрмитаж…
– Что?! – поперхнулась Лена – при слове «Эрмитаж» ей стало нехорошо.
– В таком городе с детства живете, а не цените. Пожила бы в глубинке, где не то что музея никакого, Дом культуры и тот скоро развалится, тогда бы понимала…
– А ты что – издалека приехал? – догадалась Лена.
– Не важно, – насупился он.
В принципе Лена была с ним согласна, а подружку Нинку Симакову выдумала для правдоподобия. Но теперь ей вдруг стало неудобно выглядеть перед незнакомым парнем такой дурой.
– Ладно, я, пожалуй, пойду. Нинке передам, чтобы в Эрмитаж сходила, – не удержалась она напоследок.
– Постой-ка! – Он встал из-за стола, подошел к Лене и вдруг сорвал с ее головы бандану.
Каштановые длинные волосы рассыпались по плечам.
– Так-то лучше, – удовлетворенно кивнул он. – А хочешь, я тебя нарисую?
– Не надо! – в панике крикнула Лена и помчалась прочь, сообразив выскочить не в коридорчик, а в другую дверь.
Надежда Николаевна изнывала в холле у расписания занятий.
– Ну что? – бросилась она навстречу Лене.
– Ой, Надежда Николаевна, все плохо, все не так, – отвечала Лена на бегу. – Если я сейчас отсюда не уйду, меня инфаркт хватит.
Надежда разрешила Лене только дойти до скамеечки в скверике возле Академии художеств.
– Сядь и расскажи толком! – приказала она. – Куда ты дела картину?
– Я его видела, того полицейского, что к Денису приезжал! – страшным шепотом сообщила Лена.
– Тебе не привиделось? – Надежда в сомнении вскинула на нее глаза. – Откуда ему тут взяться?
– Точно, он, его ни с кем не спутаешь! Я как его увидала, так чуть со страху не померла!
– Ну, допустим, ты не ошиблась, – протянула Надежда. – Мистики тут никакой нет. Просто работает полиция по этому делу, а по телевизору говорили, что в Эрмитаже в тот день была группа студентов из академии. Их пускают в те залы, куда простым посетителям не пройти. Вот этот тип из полиции и пришел в академию порасспросить: может, кто из студентов что-то успел заметить?
– Это я потом сообразила, а сначала испугалась ужасно, – призналась Лена. – Прихожу в класс, только хотела картину в общую кучу подсунуть, а он тут как тут. Я тогда схватила картину и бежать по коридору.
– Это я потом сообразила, а сначала испугалась ужасно, – призналась Лена. – Прихожу в класс, только хотела картину в общую кучу подсунуть, а он тут как тут. Я тогда схватила картину и бежать по коридору.
– Дальше, – угрюмо заметила Надежда, чувствуя, что все пошло наперекосяк.
– Там такая кладовочка, – продолжала Лена, – в углу, видно, чья-то мастерская. Там никого не было, дверь открыта. Я поставила картину на мольберт, чтобы ее сразу увидели, и сама спряталась за другой дверью.
– И что, картину заметили?
– Заметили. Нашел ее профессор Аристархов.
– Вот видишь! – обрадовалась Надежда. – Все как мы хотели.
– Да, – неуверенно протянула Лена. – Но не совсем. Дело в том, что он просто взял картину с мольберта, и все на Михаила какого-то кричал, чья это мастерская.
– Что, так просто взял и забрал картину?
– Да, свернул и положил в футляр, ничему не удивился.
– Вот это да! – поразилась Надежда. – Слушай, а какой он из себя, профессор этот? Солидный человек?
– Очень солидный, – подтвердила Лена. – Немолодой, крупный, ходит так важно, а волосы – белые-белые.
– Седые?
– Нет, очень светлые, и брови… Да вон же он, из академии выходит!
Надежда резко повернулась и успела заметить, что из дверей Академии художеств выходит крупный вальяжный человек в черном кашемировом пальто. Шапки на нем не было, и действительно обращали на себя внимание пышные очень светлые волосы. Профессор Аристархов не оглядывался по сторонам и вообще вел себя совершенно спокойно, как будто и не нес в руке украденную картину, а в том, что картина у него, Надежда не сомневалась – профессор держал на виду небольшой футляр, похожий на тубус, как раз в нем спокойно уместился бы свернутый холст.
– Сиди здесь! – приказала Надежда и устремилась за профессором, стараясь не делать резких движений, чтобы не обращать на себя внимание.
Однако далеко идти ей не пришлось. Профессор завернул за угол и остановился перед черным джипом. Выскочил шофер и открыл перед ним дверцу. Аристархов сел и что-то повелительно сказал водителю. И пока тот не тронулся с места, Надежда успела заметить, что Аристархов держит у щеки мобильный телефон. В задумчивости, Надежда медленно побрела обратно к Лене на скамеечку.
– Ну что? – встретила ее Лена вопросом. – Вы что-нибудь понимаете?
– Абсолютно ничего, – честно ответила Надежда. – Спокойно поехал человек по своим делам, как будто ничего не случилось. В каком-то чулане находит краденую картину, о которой трубят на всех углах, забирает ее и уезжает.
– А может, он повез ее в полицию или в Эрмитаж? – предположила Лена.
– Этого быть не может, – подумав, ответила Надежда. – Сама посуди, вот приезжает он в полицию и говорит, что нашел картину в академии. Да кто же ему поверит? Он ведь должен был свидетелей привести, которые видели, как он картину нашел. А он схватил ее втихую и удрал.
– А может, он ее решил украсть?
– Вряд ли. Это уже совсем дураком надо быть, – вздохнула Надежда. – Да и кому она нужна? Ведь не продашь же, никто не купит. Повтори еще раз, что он делал в мастерской.
– Да ничего, позвал какого-то Михаила, потом, не мешкая, взял картину и ушел.
– Знаешь что? – встрепенулась Надежда. – Пойду-ка я туда, погляжу на этого Михаила, может, и узнаю что-нибудь.
– Я в академию больше не пойду! – отрезала Лена. – И так страху натерпелась.
– Жди здесь, я скоро, – на ходу пообещала Надежда.
* * *У Михаила Рувимчика выдался такой денек, что и злейшему врагу не пожелаешь. Предыдущую ночь пришлось работать над копией, потому что днем не удалось выкроить достаточно времени – замучили семейные проблемы. Работать приходилось дома, то есть в мастерской. Дело в том, что, уходя к новой жене, Рувимчик считал своим долгом, кроме ребенка, оставлять предыдущей жене квартиру. И сейчас с последней, пятой женой, он жил в мастерской. Это был форменный кошмар, потому что младший ребенок Рувимчика девяти месяцев от роду едва научился ходить, но зато очень хорошо научился ползать. Ползал он очень быстро и, по подозрениям любящего отца, не только по полу, но еще по стенам и по потолку, во всяком случае, именно на потолке Рувимчик заметил как-то следы крошечных ручек, вымазанных в краске. Правда, жена, призванная в свидетели, сообщила, что следы эти появились на потолке мастерской задолго до ее там появления, и если и принадлежат они какому-либо ребенку, то вовсе не ее сыну, а предыдущим Рувимчиковым детям.
Так или иначе, с девятимесячным отпрыском приходилось держать ухо востро. И когда под утро Рувимчик положил кисть и смежил утомленные очи, его сын, как все малолетние мучители проснулся по обыкновению в полседьмого утра и, выпущенный матерью поползать, выдавил все краски из запасов отца и создал на себе, на тахте и на полу удивительную цветовую композицию. Счастье, что ему не удалось добраться до мольберта, где стояла готовая копия Жибера.
Очнувшийся от сна Рувимчик чуть не стал заикой на всю жизнь, увидев маленькое разноцветное чудовище. Отмыли ребенка с большим трудом, так что Рувимчик чуть не опоздал в академию. Копию он положил в своем чуланчике на столик и убежал на занятия. А потом позвонила еще одна жена – не то третья, не то четвертая, – по правде сказать, Рувимчик иногда путался в счете, и сказала, что у детей в садике карантин, и они сидят дома, а ей, жене, нужно срочно уйти на собеседование по поводу работы. И что если Рувимчику дороги его дети, то он бросит все и приедет, потому что они сейчас одни сидят в квартире.
Несчастный Рувимчик представил, как его ненаглядные дети – девочки-близняшки пяти с половиной лет – находят спички и устраивают пожар, или ножницами режут шелковое мамино платье, а заодно и себе пальцы, или же открывают дверь незнакомому злодею с приветливым голосом, пришел в ужас и полетел сломя голову спасать собственных детей. Копию он оставил на столике, решив не закрывать дверь чуланчика и посчитав, что если Аристархову нужна копия, то он ее найдет, а с деньгами они потом разберутся.
* * *Надежда Николаевна с деловитым видом прошла холл академии, поднялась на второй этаж и пошла по коридору. Народу там почти не было – студенты и преподаватели уже разбрелись по классам. Вспомнив Ленины наставления, Надежда без труда нашла в углу возле лестницы маленькую дверь и отворила ее с душевным трепетом. Все сходилось: маленькая комнатка, посредине – пустой мольберт. В комнате по-прежнему никого не было, и Надежда перевела дух. Не думая, что она скажет, если явится хозяин помещения, Надежда устремилась к столику, заваленному холстами. Долго искать не потребовалось, хотя она и сама не знала, какого черта здесь ищет. Тем не менее она с непонятным удовлетворением обнаружила лежащую сверху картину: размер примерно шестьдесят на семьдесят сантиметров, бассейн, мозаичная плитка на полу и женщина с длинными волосами, сидящая на краю бассейна…
– Мистика какая-то! – прошептала Надежда. – Вот же проклятая картина. А что же тогда взял профессор?
Но, приглядевшись, а главное, потрогав картину пальцем, Надежда поняла, что это копия – краски были совсем свежими.
«Так, – пронеслось в голове. – Лена поставила картину на мольберт. Аристархов, очевидно, собираясь забрать копию, вошел, увидел картину, принял ее за копию, спокойно забрал и ушел. Если бы у него было больше времени, он бы, конечно, заподозрил неладное – все-таки специалист. Сейчас я не буду думать, в чем тут дело, откуда взялась копия и почему именно сейчас профессору Аристархову понадобилась копия украденной картины. Важно одно: у профессора сейчас подлинник картины из Эрмитажа, а поскольку он думает, что это копия, то возвращать ее в Эрмитаж не собирается. Тут, в академии, мне больше делать нечего».
Недолго думая, Надежда свернула копию в рулон, спрятала в непрозрачный полиэтиленовый пакет и бросилась вон из мастерской, от души надеясь, что никого по дороге не встретит.
* * *Аркадий Западло был личностью увлекающейся. Увлекался он в основном спиртными напитками различной крепости, предпочитая те, которые горят. Чего ему только не случалось пить в своей длинной и полной треволнений жизни! Не говоря уже об обычных напитках крепостью от двенадцати до девяносто шести градусов, он пил все выпускавшиеся отечественной промышленностью одеколоны и даже, проснувшись однажды туманным и отвратительным утром в спальне умопомрачительной мадам, влил себе в глотку флакон безумно дорогого французского одеколона. Ни он, ни мадам не могли вспомнить, как их угораздило оказаться в одной постели, а мадам так обрадовалась, когда Аркадий бесследно исчез из ее жизни, что на одеколон она махнула своей холеной рукой. Кстати, Аркадий говорил потом своим многочисленным знакомым, что французский одеколон ему совершенно не понравился – жестковат и букет невыразительный. Наш, незабвенной памяти «Тройной» или простенький «Саша» фабрики «Северное сияние», куда интереснее. То же самое говорил он и о французских коньяках, жестких и резковатых, которым предпочитал армянские петербургского разлива.