Неоднократно приходилось Аркадию пить тормозную жидкость, и он с закрытыми глазами мог определить на вкус ее марку, и даже модель транспортного средства, из которого ее слили. Однажды, когда трудная творческая судьба занесла его в Североморск, где он расписывал ромашками, васильками и героическими лицами современников столовую Штаба Флота, дружелюбные веселые подводники угостили его подозрительной жидкостью, которую они извлекали понемногу из торпедного аппарата. Жидкость была вполне сносного качества, только торпеда на учениях застряла в аппарате, и старшему лейтенанту Поползню объявили строгий выговор с занесением в вытрезвитель.
Короче, Аркадий Западло пил все, что льется. Тем не менее, когда ему перепали одновременно два заказа на замалевку чужих работ и удалось даже от обоих заказчиков выклянчить аванс, Аркадий, как истинный ценитель прекрасного, купил литровую бутылку хорошей патриотической водки «Санкт-Петербург», и теперь взирал на нее, родимую, роняя скупую слезу умиления и радостно облизываясь.
Аркадий стоял перед двумя мольбертами и переводил взгляд с одного на другой. Мастерская, в которую его пустили на два дня, принадлежала на паях трем художникам, старинным знакомым Аркадия, и носила в узких кругах цветистое название «Валтасаровы Чертоги» – отчасти из-за огромных размеров и невероятно высоких потолков, отчасти из-за того, что официальным ее хозяином числился Рудик Бальтазарян.
«Чертоги» занимали необъятные чердаки сталинского дома на Новочеркасском проспекте, были невероятно запущены, но обладали тремя неоценимыми достоинствами: здесь были горячая вода, хорошее естественное освещение и низкая арендная плата.
Поскольку в «Чертогах» обитали сразу три художника, там наличествовали и три мольберта, два из которых Аркадий для скорости пустил в дело, чтобы выполнить параллельно оба заказа. Аркадию частенько приходилось выполнять такую своеобразную работу – замалевывать какой-нибудь мазней картину, предназначенную к провозу через таможню. К нему обращались по двум причинам: во-первых, он уже набил руку на такой работе и делал ее очень быстро и качественно, а во-вторых, и это было главным – как человек сильно и давно пьющий, Аркадий абсолютно не запоминал тех картин, которые замалевывал, и поэтому не представлял для заказчиков никакой опасности.
Вот и сейчас он равнодушно переводил взгляд с одного холста, где пританцовывал на крыше покосившегося сарая бородатый еврей со скрипкой, на другой, где длинноволосая нагая женщина сидела на краю бассейна, и думал он при этом только о том, какая хорошая водка выпускается на заводе «Ливиз». Если бы через два-три дня кто-нибудь спросил его, какие картины он замалевывал в минувшую субботу в «Валтасаровых Чертогах», Аркадий Западло только совершенно искренне пожал бы плечами.
Мужика со скрипкой привез рыжий Толян, давнишний знакомец Западло. Аркадий, конечно, знал, что Толян, – человек знаменитого Штабеля, но по своему вольному и пьющему положению, совершенно одинаково индифферентно относился как к Штабелю, так и к профессору Аристархову, от которого получил вторую картину – бассейн, выложенный мозаичной плиткой, и длинноволосая обнаженная женщина, сидящая на краю.
Все три официальных пайщика «Чертогов» разбежались на выходные кто куда, и Рудик Бальтазарян, широкой души человек, дал Аркадию ключи от мастерской, предупредив его, что может наведаться четвертый пайщик – черный кот Пинтуриккио, сокращенно Пиня.
Пиня был личностью свободолюбивой и художественно одаренной, шлялся по крышам, ни в чем не ограничивая свои творческие наклонности. Для его посещений художники проделали возле одного из окон специальную небольшую отдушину, которую обозвали «Царскими вратами», и Пиня заходил в «Чертоги» величественной хозяйской поступью, оглашая мастерскую могучим мявом. Художники по-братски делились с ним остатками закуски – Пиня предпочитал любительскую колбасу и скумбрию горячего копчения – и затем, волнуясь, ждали, когда мэтр выскажет свое мнение о новых работах. Кот, наевшись, обходил мастерскую и внимательно, чуть склонив набок голову и распушив усы, осматривал работы на мольбертах. Если вещь ему нравилась, он долго сидел перед ней и минут через пять начинал громко и удовлетворенно урчать, если же он не одобрял творческий подход автора, презрительно фыркнув, удалялся восвояси.
– Если Пиня придет, – напутствовал Бальтазарян Аркадия, – ты ему дай чего-нибудь пожрать… колбаски, там…
Аркадий с готовностью кивал, но Рудик посмотрел на него с сомнением, зная, что Западло не имеет привычки закусывать. Однако на этот раз пессимизм Рудика был неоправдан: Аркадий, на радостях от удачно перехваченного аванса, зайдя в магазин за водкой, вспомнил о коте и купил полпалки полукопченой колбасы с загадочным названием «Сходненская».
Выпив для вдохновения полстакана патриотической водки, Западло покрыл оба холста специальным легко смываемым грунтом и задумался – что бы такое ему на них изобразить?
Радостное тепло, разлившееся по организму, напомнило Аркадию лето одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, когда он находился в творческой командировке на Кубани, в колхозе-миллионере «Светлые заветы». Он расписывал колхозный Дом культуры идеологически выдержанными фресками на сельскохозяйственные темы, а душевные колхозники, понимая и разделяя внутренний голод творческой личности, приносили ему замечательный местный самогон тройной перегонки, чистый, как слеза секретаря парткома, и крепкий, как рукопожатие тракториста.
Воспоминание о прекрасном напитке так живо всколыхнулось в сердце Аркадия, что вдохновение накатило на него могучей волной, и он в каких-нибудь два часа изобразил на обоих холстах свой излюбленный сюжет того незабвенного лета – «Утро на птицеферме». Десятки откормленных гусей радостно гоготали среди пышных кубанских лопухов, приветствуя утро нового дня под бравурные звуки марша, изливающиеся из подвешенного на высоком столбе репродуктора. Сюжеты на обоих мольбертах были одинаковые, только на левой картине все гуси смотрели направо, а столб с репродуктором торчал в левом углу, а на правой картине все было наоборот.
Закончив работу, Аркадий несколько удивился схожести исполненных сюжетов и подумал, что с возрастом гаснет его творческая фантазия. На всякий случай, чтобы ничего не перепутать, он записал на клочке бумаги, что заказ Аристархова стоит на левом мольберте, а на правом – заказ рыжего Толяна. Решив, что на этом официальная часть мероприятия закончена, Аркадий потянулся к бутылке, но в это время во входную дверь мастерской бешено заколотили ногами.
Как человек, неотягощенный материальными ценностями, Аркадий Западло без лишних размышлений открыл двери. На пороге возникла рыжая, веснушчатая, довольно рыхлая женщина полусреднего возраста в длинной грязно-бурой кофте домашней вязки, характерной для художественно-одаренных натур, в такой же длинной грязно-бурой юбке, в пудовых ботинках типа «самооборона без оружия» и в средней степени ярости.
– Где этот козел?! – заорала прекрасная незнакомка с порога и решительно двинулась внутрь «Чертогов».
Аркадию не пришлось спрашивать, кого имеет в виду гостья: именно такие рыхлые рыжеволосые нимфы всю жизнь были роковой слабостью Рудика Бальтазаряна. Поэтому, нисколько не кривя душой, он сообщил, что Рудольфа здесь нет и не будет еще как минимум два-три дня, а где его черти носят – только эти самые черти и знают.
Гостья, тяжело топая своими спецназовскими башмаками, проследовала в глубины мастерской, зорким глазом обнаружила под кипой анонимных холстов заляпанный густой краской табурет, скинула холсты на пол и увесисто плюхнулась на освободившееся место, всем свои видом показывая, что она здесь – всерьез и надолго.
Затем она деловито и сосредоточенно порылась в своей сумке, напоминающей офицерский планшет времен тяжелых боев на Курской дуге, вытащила оттуда необыкновенно большой флакон валерианки, налила изрядную дозу в стакан, приготовленный Аркадием для совершенно других целей, выпила лекарство и неожиданно зарыдала густым бурлацким басом.
Сквозь рыдания прорывались обрывки осмысленной речи.
– Продала-а! Домик теткин продала под Вышним Волочко-ом! Вот ведь козе-ол! Хозяйство продала-а! А он к Кристинке ушел, козли-ище!
Аркадий очень не любил женский рев. Для борьбы с этим ужасным явлением природы он знал только два действенных способа. Увидев, что его рыдающая гостья, одной рукой размазывая по лицу слезы и дешевую косметику, другой шарит по столу в поисках стакана, собираясь принять очередную лошадиную дозу валерианки, он услужливо вложил стакан в ее руку, но вместо валерианки до половины наполнил его водкой. Дама жадно выпила, мгновенно перестала рыдать и совершенно трезвым и здравым голосом попросила:
– Дай зажевать чем-нибудь!
Аркадий отрезал ей солидный кусок предназначавшейся коту полукопченой колбасы.
– Тебя как зовут? – с интересом спросила дама, прожевав колбасу.
Аркадий честно ответил.
– Акулина, – представилась в ответ гостья, протянув крепкую веснушчатую руку. – Работаю по квилту.
– Чего? – не понял Аркадий.
– Из лоскутков творю, – пояснила Акулина. – Моя композиция «Торжество содержания над формой» заняла второе место на нижнетагильской биеннале.
При этих словах художница покраснела от скромности, борющейся с законной гордостью за столь выдающийся творческий успех. Когда рыжие веснушчатые женщины краснеют, это создает на их коже замечательный живописный эффект. Аркадий залюбовался этим эффектом, слегка склонив набок голову, как знаменитый кот Пинтуриккио. Акулина не совсем правильно оценила его взгляд, и интерес к Аркадию в ее глазах усугубился.
– А ты чем занимаешься? – спросила она вежливо.
Она имела в виду отрасль Великого Искусства, в которой творит ее новый знакомый, его творческое кредо и, возможно, планы на ближайшее будущее, но Аркадий уловил в ее вопросе интерес к гусям на мольберте и слегка испугался.
– Да так, – замялся он. – Рудик меня пустил в мастерскую немножко поработать…
Упоминание о неверном Рудике было его большой ошибкой. Акулина вспомнила, зачем она собственно пришла в «Валтасаровы Чертоги», вспомнила о своей загубленной молодости, о теткином домике под Вышним Волочком, проданном из-за коварного изменника, и снова оглушительно заревела.
Аркадий впал в панику и вспомнил о втором действенном способе борьбы с женскими слезами. Акулина, оценив благородство его намерений, тут же прекратила рыдать и деловым сосредоточенным тоном сказала:
– У меня принцип – никогда не делать этого в мастерской. Нельзя соединять работу с любовью. Да ты не переживай: у меня комната рядом, в десяти минутах отсюда. Только водку не забудь с собой взять.
Упоминание о водке было излишним: ее Аркадий не забыл бы ни при каких обстоятельствах. Тяжело вздохнув и подумав, что за каждый благой порыв приходится расплачиваться, он прихватил остатки водки и поплелся за своей неожиданной подругой.
Как только дверь мастерской закрылась и эхо тяжелых шагов неотвратимой Акулины стихло, в маленьком окошечке появилась усатая разбойничья морда, и кот Пинтуриккио, полноправный хозяин «Валтасаровых Чертогов», мягко спрыгнул на пол мастерской. Сделав несколько шагов пружинистой походкой прирожденного хищника, Пиня вдруг замер на месте и выгнул спину горбом. В воздухе веяло чем-то неизъяснимо, несказанно прекрасным… Кот двинулся вперед, влекомый божественным запахом, и вскоре нашел его источник. Вспрыгнув на стол, он увидел флакон с валерианкой, забытый безутешной Акулиной. Ловким движением лапы Пиня скинул бутылочку на пол и спрыгнул за ней следом. Чудесная жидкость разлилась, и кот, совершенно потерявший, если можно так выразиться, кошачий облик, бросился в восхитительно пахнущую лужицу. Он вылизывал пропахшие валерианкой половицы, терся о них пушистыми щеками, катался по полу, чтобы не упустить самой крошечной частицы этого волшебного аромата… Потом одуревший кот начал бесноваться. Он носился по мастерской кругами, кувыркался через голову, ложился на спину и снова вскакивал. При этом он орал диким голосом.
Пиня совершенно сошел с ума. В разгаре этого пьяного дебоша он налетел с разбега на один из мольбертов с гусями и умудрился свалить картину на пол, даже не заметив нанесенного урона…
Только через несколько часов одуревший кот забылся глубоким сном. Ему снились далекие дни, когда он, тогда еще крошечный наивный черный котенок, нисколько не разбирающийся в живописи, влачил полуголодное существование на большой помойке за универсамом и был счастлив, как бывают счастливы люди и коты только в детстве…
* * *Акулина оказалась женщиной на редкость крепкой и выносливой: Аркадию еще дважды пришлось одеваться и бегать за водкой, а творческая девушка была все еще ни в одном глазу. Правда, из ее сердца полностью выветрился образ морально неустойчивого Рудика Бальтазаряна, и на освободившемся месте безраздельно воцарился Аркадий Западло. Вслушавшись в страстный шепот подруги, Аркадий к собственному немалому удивлению узнал, что именно ради него любвеобильная Акулина продала теткин домик под Вышним Волочком. Как такое могло случиться, учитывая весьма малую продолжительность их знакомства, Аркадий не понял, но предпочел не забивать голову ерундой, а выпить еще водки, после чего веснушчатая нимфа снова показалась ему весьма привлекательной.
Проснувшись в привычно отвратительном моральном и физическом состоянии, в неопределенный час чрезвычайно позднего утра, грозящего оказаться ранним вечером, Аркадий долго озирался по сторонам и пытался понять, кто он такой и где, собственно, находится. Мучительная тошнота и невыносимая головная боль убедили его в том, что он, скорее всего, жив, хотя раскинувшееся рядом с ним в постели необъятное рыжеволосое создание средних лет и предположительно женского пола наводило на мысли о том, что он уже в аду.
Мысль об аде путем несложной цепочки ассоциаций напомнила Аркадию о рыжем Толяне, заказчике одного из гусиных стад. Зная, что такие, как Толян, не понимают шуток и не входят в чужие затруднительные обстоятельства, включая тяжелое похмелье и рыжеволосую Акулину, Аркадий неимоверным усилием сбросил с себя одну из веснушчатых конечностей, шатаясь и стеная, дополз до телефона и набрал номер Толянова мобильника.
Толян был зол: они договаривались на утро, а на часах был уже шестой час вечера. Аркадий, как мог трезво оценив свое физическое состояние, понял, что до мастерской ему не добраться, тем более что он не имел ни малейшего понятия, где находится. Он подробно описал заказчику местоположение «Валтасаровых Чертогов», сказал, куда легкомысленные художники прячут ключ от двери, и под конец сообщил, что заказ представляет собой сельскохозяйственный пейзаж на тему «Утро на птицеферме».
– Правый из двух! – уточнил художник. – Не перепутай, правый.
– Ладно, блин, не с лохом говоришь! – недовольно буркнул Толян и отключился.
Аркадий без надежды на успех поискал в доме водку, не нашел и со стоном улегся обратно в жаркую Акулинину постель.
* * *Рыжий Толян, которого время уже поджимало, погнал на Новочеркасский проспект. Поднявшись по лестнице на самый верх, найдя в указанном месте ключ и поразившись чужому легкомыслию, он вошел в мастерскую. Увидев царящий там кавардак, Толян присвистнул.
«Ну и живут же, козлы! – подумал он. – Никакой, блин, культуры!»
Пробравшись среди разбросанных произведений искусства и предметов скудного домашнего обихода, перешагнув через спящего тяжелым сном и время от времени вздрагивающего и вскрикивающего кота, Толян добрался до мольберта с жизнерадостно гогочущими гусями.
«Вот пьянь, – подумал Толян с осуждением, увидев перед собой одну-единственную птицеферму, – ведь десять раз повторил, что правую картину взять надо, когда она, блин, всего одна! Видно, до того допился, что у него все в глазах двоится!»
С этой мыслью работник неформальной силовой структуры снял «Утро на птицеферме» с мольберта. Помня строгий наказ своего шефа Штабеля бережно обращаться с картиной, Толян завернул ее в забытый Акулиной лоскутный шедевр и отправился восвояси.
* * *Надежда Николаевна Лебедева уже два дня пребывала в состоянии растерянности. Состояние это было для нее совершенно нехарактерно, но сейчас она не знала, что предпринять, и мучилась бездействием.
Тогда, два дня назад, когда она выскочила из Академии художеств и увидела на скамейке перепуганную Лену, ею овладела только одна мысль: поскорее унести ноги от этого опасного места. Лена же, избавившись от проклятой картины, повеселела и не хотела даже думать о продолжении их авантюрного проекта.
– Ну, сами посудите, Надежда Николаевна, раз профессор забрал картину, значит, судьба такая. И она, эта судьба, указывает нам, чтобы мы больше не суетились и не предпринимали никаких действий. Я согласна с вами в том, что если бы мы подбросили картину в Эрмитаж, все бы от меня отстали: и полиция, и Денис. Но как мы ее теперь получим от профессора? Придется это дело бросить. Зря вы взяли ту копию, она никому теперь не понадобится.
– Так-то оно так, – слабо возражала Надежда. – Но что профессор Аристархов собирается делать с картиной? То есть он думает, что это – копия… Допустим, он дома рассмотрит ее как следует и определит, что у него в руках – подлинник. А если сразу ее кому-то отдаст и тот человек поймет, что картина – краденая? Выходит, мы подставили безвинного человека, он же никогда не оправдается.
– Ну и что вы предлагаете? – агрессивно возражала Лена. – Пойти к этому профессору и честно все ему рассказать?