Дегустация волшебства - Наталья Александрова 13 стр.


– Ну и что вы предлагаете? – агрессивно возражала Лена. – Пойти к этому профессору и честно все ему рассказать?

– Ни боже мой! – испугалась Надежда. – Как же ты плохо обо мне думаешь… Сначала надо выяснить, что за птица этот профессор Аристархов. Как-то не очень мне нравится такое совпадение – как только украли картину, так он сразу же заказывает ее копию. Надо тебе сказать, что я вообще к совпадениям отношусь с большой осторожностью, обычно оказывается, что совпадений не бывает, а во всех событиях и поступках людей присутствует связь, надо только ее найти.

– Ох, Надежда Николаевна, зря мы все это затеяли! – вздохнула Лена. – Пусть бы эта картина лежала себе в подвале.

– Тогда ты не знала бы ни минуты покоя, – напомнила Надежда.

– Можно подумать, что сейчас я спокойна! – фыркнула Лена и тут же усовестилась: – Простите меня, я так хамски с вами говорю. Просто эта картина меня достала.

– Ничего, не вешай носа! – бодрилась Надежда. – Есть у меня один человек, старый приятель. Он раньше в Академии художеств преподавал, а потом ушел в свободные художники. Работает в основном за границей, но по старой памяти все знает про то, что в академии творится. Сейчас он как раз здесь, недавно приехал из Германии. Так что я ему позвоню и постараюсь выведать кое-что про Аристархова. А сейчас едем домой. Ты сиди дома тихо, к телефону вообще не подходи. Копию я с собой возьму.

– Да зачем она вам?

– На всякий случай! – твердо ответила Надежда.

Сказано – сделано. По приходе домой Надежда Николаевна поставила на плиту воду для риса, а в духовку – недотушенную курицу, достала из холодильника овощи для салата, вымыла их и, оставив стекать в раковине, набрала номер телефона своей приятельницы Галки, муж которой и был тем самым художником, обладающим бесценной информацией насчет всего происходящего в Академии художеств. Надежде повезло, трубку взял сам Игорь Владимирович. Гарик, как называли его все домашние, друзья и знакомые. Гарик жутко орал в трубку, потому что у него там играла музыка, и слышался дикий визг, но Надежду сразу же узнал и обрадовался.

– Привет, Надя, если тебе Галку, то ее нету! – прогудел он. – Она к своей матери уехала в гости на неделю.

– Да мне бы с тобой поговорить! – на повышенных тонах говорила Надежда. – Очень нужна информация.

– Ну давай, говори! – рявкнул Гарик.

– Кто такой профессор Аристархов?

– Чего? – надрывался Гарик. – Какой Астахов?

– Что ты знаешь о профессоре Аристархове? – проорала Надежда, чувствуя, что силы ее на исходе. – Слушай, ты не можешь звук убавить?

В трубке прекратилась музыка, но зато усилился визг, вой и послышались звуки выстрелов. Как женщина, идущая в ногу со временем, Надежда Николаевна не испугалась и не бросилась звонить в полицию – она сообразила, что внуки Гарика осваивают новую компьютерную игру.

– Вот что, Надежда, – раздался крик Гарика, – так жить нельзя! То есть разговаривать так нельзя! Тебе про Аристархова для дела или просто так посплетничать?

– А когда я без дела звонила? – обиделась Надежда.

– Тогда звони завтра, а еще лучше – приезжай. Поговорим нормально, а то давно не виделись. Завтра бандитов Машка на утренник повезет, мне амнистия выйдет! – засмеялся Гарик.

– А что они в школу не ходят? – заикнулась Надежда.

– Эх ты, бабка непутевая! Сразу видно, что с внуками не сидишь! – укоризненно прогрохотал Гарик. – Сейчас же каникулы.

Надежда пристыженно замолчала.

С Гариком договорились встретиться на утро, и Надежда с головой окунулась в хозяйственные дела.

На следующий день была суббота. Этот день Надежда Николаевна всегда посвящала только своим неотложным делам, потому что муж ее в субботу всегда работал, а она – нет. Она вообще в последнее время не слишком утруждала себя работой в своем научно-исследовательском институте. Там мало платили, а работать даром Надежде не позволяло сильно развитое чувство собственного достоинства. Найти же другую работу с каждым годом становилось все сложнее – во-первых, годы неумолимо бежали вперед, и совсем рядом уже был отвратительный пятидесятилетний юбилей, а во-вторых, муж Сан Саныч вообще был против того, чтобы Надежда работала. Институт он еще терпел, но готов был работать ночи напролет, только чтобы по приходе домой его ждали обед и ласковая жена. Если оба супруга будут все время пропадать на работе, никакой семьи не получится, считал Сан Саныч. В общем, Надежда устала с ним спорить и смирилась.

Гарик открыл дверь, не спрашивая. Был он в рабочей одежде, заляпанной краской, на голове – кепочка из газеты, как у маляров из кино.

Надежда не стала спрашивать, чем он занимается: и так все было ясно. Гарик занимался квартирой. Лет семь назад все семейство въехало в огромную квартиру в старом фонде. Только художественный глаз Гарика мог увидеть в этом захламленном помещении что-то прекрасное. Гарик же, выдержав тяжелейший бой с женой и дочерью (дело доходило до развода), настоял на своем, то есть именно на этой квартире. И теперь, постепенно, шаг за шагом, он снимал наслоения прожитых лет, и квартира медленно возрождалась.

Надежда понимала домашних Гарика. Вот уже несколько лет им приходилось жить в военно-полевых условиях, потому что Гарик, как уже говорилось, по полгода работал за границей. Таким образом, постоянно действующий ремонт никогда не заканчивался, только прекращался на время его отсутствия. Но когда, войдя в комнату, она увидела дивной красоты камин с голубыми изразцами и полностью восстановленный цветной плафон на потолке, она ахнула и прижала руки к сердцу.

– Красота-то какая!

– Вот! – гордо улыбался Гарик. – А они, прежние-то жильцы, потолок известкой белили! А двери масляной краской красили! Да еще в десять слоев!

Гарик продемонстрировал свежеочищенную от краски дубовую дверь.

– Лаком покрою и больше ничего делать не надо будет! Ладно, Надя, давай поговорим, пока бандиты не явились. Посидим в тишине на кухне, кофейку попьем.

Надежда с удовольствием согласилась. Попивая отличный кофе, привезенный Гариком из Германии, она узнала удивительнейшие вещи. Оказывается, профессор Аристархов, которому они с Леной так легкомысленно хотели подбросить картину, был птицей высокого полета. Надежда узнала все про изготовление копий, про эксплуатацию бедных студентов, про то, что у профессора существует надежный канал вывоза картин за границу и про то, что все про это знают, но ничего сделать не могут: профессор крут, и к бизнесу своему никого не подпускает.

«Такая акула может и картину спереть запросто!» – встревоженно подумала Надежда.

– А теперь скажи, Надежда, для чего тебе все это нужно знать? – Гарик прищурился и смотрел с любопытством. – Женщина ты от нашего художественного дела далекая, что это вдруг тебя в искусство потянуло?

– Не то чтобы в искусство, – промямлила Надежда. – Но, понимаешь, как бы это половчее выразиться…

– Ты снова влезла в какую-то историю! – констатировал Гарик.

– Ты откуда знаешь, что я влезаю в истории? – поразилась Надежда. – Галка натрепалась?

– Не без этого, – усмехнулся Гарик.

– Игорь! – Надежда прижала руки к сердцу и даже встала с табуретки. – Не могу рассказать, это не моя тайна. Но очень прошу: разузнай мне в подробностях, каким образом Аристархов посылает копии за границу.

– Пристраивает с партией картин, которые художники вывозят на аукцион или на выставки.

– А сейчас, как у него дела обстоят сейчас?

– Ну, узнать-то, конечно, можно, – протянул Гарик. – Но не сразу. Сделаю несколько звонков. Бывшие сослуживцы от меня ничего скрывать не будут, потому что ведь и я им могу быть полезен. Привезти что-то, или, наоборот, пару картин вывезти. Я ведь все время туда-сюда сную, как маятник.

– А этот Аристархов никогда к тебе не обращался с просьбой насчет картин?

– Он-то обращался, – поморщился Гарик. – Да только я не откликнулся. Не люблю я, знаешь, когда студентов обирают. Заплати человеку нормально за работу, а потом делай с копиями что хочешь. А он, Аристархов-то, норовит даром все получить. Так что я его послал подальше. А сделать он мне ничего не может – я же теперь свободный художник. С тем и ушел «А.А.А.», как его студенты называют.

Надежда поскорее распрощалась с Гариком, чтобы он не стал расспрашивать, условившись созвониться завтра на предмет получения подробных сведений.

* * *

Аркадий Западло вторично пришел в себя. С испугом оглядевшись и увидев в постели рядом с собой спящую богатырским сном рыжеволосую объемистую незнакомку, он тихонько выбрался из кровати, собрал по углам комнаты свою одежду и крадучись двинулся к двери. Женщина в постели перевернулась на другой бок и оглушительно всхрапнула. Аркадий вылетел из квартиры как ошпаренный. На улице он перевел дух и огляделся. Оказалось, что он совсем недалеко от Новочеркасского проспекта и «Валтасаровых Чертогов». Добравшись до мастерской, найдя на обычном месте ключ и попав внутрь, Аркадий испытал двойственное чувство: с одной стороны, он с облегчением отбросил от себя мучительные воспоминания о рыхлом и веснушчатом теле, сонно ворочающемся среди смятых простыней, и тревожную мысль «Неужели я вчера с ней… Это до чего же я допился…» С другой стороны, в мастерской все было в таком виде, что он сразу подумал об ограблении. Правда, на первый взгляд ничего не пропало, все было только раскидано и перевернуто вверх дном. Посредине мастерской валялся кот, напоминавший сильно поношенную меховую шапку. Аркадий вгляделся в него и ощутил глубокое сочувствие и понимание: кот спал тяжелым пьяным сном и его мучили кошмары. Однако, раскручивая назад постепенно проявляющуюся киноленту своих воспоминаний, Аркадий вспомнил, зачем он брал у Рудика ключи от мастерской: у него было два заказа… И ведь он их выполнил… В памяти всплыли холсты с гусями. Их было два. Где же они? Неужели грабители, которые устроили погром в «Валтасаровых Чертогах», охотились за стадами гусей и утащили их из мастерской?

Прижавшись мучительно ноющим лбом к холодному стеклу, Аркадий пытался восстановить в памяти события минувших суток. Наконец он вспомнил свой разговор с рыжим Толяном… Он назвал ему адрес мастерской… Значит, Толян забрал одно стадо гусей. Неужели это он устроил во время своего посещения такой погром? Ну и ну! Хотя от этих отморозков всего можно ожидать – никакой культуры… Однако где же второе «Утро на птицеферме»?

Аркадий еще раз обошел мастерскую и наконец нашел среди живописно разбросанного хлама опрокинутый мольберт и на нем искомую картину. Облегченно вздохнув, художник придал мольберту исходное вертикальное положение и с гордостью взглянул на дело своих рук. Гуси были как живые. Казалось, «Валтасаровы Чертоги» наполнились их жизнерадостным гоготом.

Аркадий наклонил голову набок и еще раз вгляделся в картину. Что-то в ней было не так… Толян должен был забрать правый холст… А это какой же? Гуси смотрят налево… Черт, где же стояла эта картина – справа или слева? В голове все путалось, тяжелое похмелье давало себя знать, да и вообще Аркадий не отличался хорошей памятью и отточенным интеллектом. Отчаявшись вспомнить точное расположение картин, он махнул рукой, решив, что Толян точно взял ту картину, которую надо – ведь он-то был не с похмелья, а значит, соображал отчетливо.

Придя к такому выводу и окончательно успокоившись, Аркадий начал потихоньку наводить в мастерской порядок, чтобы братья-художники, вернувшись в свои хоромы, не пришли в ужас и не приняли окончательное решение не пускать к себе его, Аркадия Западло, ни под каким видом. В самый разгар генеральной приборки, мучительная трудоемкость которой усугублялась головной болью и прочими прелестями похмелья, в дверь мастерской позвонили. Страдающему Аркадию всякий звук казался непереносимо громким, а от дверного звонка даже кот Пиня проснулся и подскочил как ужаленный – видимо, его похмелье было столь же мучительным. Оба – человек и кот – из последних сил потащились к двери, чтобы прекратить это издевательство – то есть неумолкающее дребезжание старого дверного звонка. Открыв дверь, они увидели на пороге маленькую старушонку с личиком сморщенным, как печеное яблочко, но при этом исполненным крайнего неодобрения и даже суровости.

– Здравштвуйте, голубшики! – прошамкала старушенция. – Вы што же это уштраиваете? – обращалась она при этом одинаково к человеку и коту.

Кот, почувствовав некоторый моральный дискомфорт, прижался к ноге Аркадия и задрал хвост трубой.

– Тебе чего, бабуля, надо? – обиделся Аркадий, надо же, приходит к людям без приглашения, да еще сердится. – Тебе, бабка, подать, что ли?

– Ты сам скоро будешь милоштыню прошить! – обозлилась старуха. – Тебе Андрон Аскольдыч когда велел работу принешти?

– Ой, мать честная! – хлопнул Аркадий себя по лбу. – Сегодня какой день-то?

– Вошкрешенье, – сурово прошамкала Лизаветишна.

– Ой, прости бабуля, – засуетился художник, – совсем запамятовал… Готова она, работа-то, давно готова, забыл только, что с утра обещал принести… Так ты, бабуля, сама, что ли, заберешь?

– Да уж, коли до тебя, бешкультурника, добралась, так придется шамой забрать. Гоняешь только штарого человека!

Аркадий торопливо упаковал в чистую холстину оставшихся гусей, вручил сердитой старухе и с явным облегчением захлопнул за ней дверь мастерской.

Надо сказать, на морде кота Пинтуриккио тоже отчетливо было написано облегчение.

* * *

Толян Рыжий ввалился в бильярдную, махнув рукой бойцу на входе, и прошел в кабинет Штабеля.

– Вот, приволок твою картину, – положил он холст перед шефом и коротко хохотнул: – Гуси-гуси, га-га-га!

Тихо сидевший в сторонке Эрлих подошел к столу, поднял холст и взглянул на его обратную сторону. Лицо его вытянулось.

– Сергей! – сказал Семен Борисович. – Зачем вам нужна эта дрянь? Что притащил этот рыжий недоумок?

– А в чем дело? – насторожился Штабель.

– Сергей, вы меня извините, может быть, я лезу не в свои дела, но я даже оттуда, из уголка, где я себе тихо сидел, увидел, что это совершенно другой холст. Это очень хороший добротный холст, вы-таки думаете, что у Шагала в его Витебске было что-нибудь такое? Так нет, вы не поверите, на какой дряни он работал! И из этой дряни он делал замечательные картины! А здесь я очень опасаюсь, что на этом отличном холсте кто-то намалевал неописуемую дрянь. Я вам скажу: я ведь на ваших глазах осматривал Шагала перед тем, как ваш рыжий профессор, – Эрлих покосился на растерянно мнущегося в стороне Толяна, – потащил его в косметический салон для нанесения грима. Так вы же знаете, что если я уже держал в руках холст, так я запомню на нем каждый узелок. Я вам ответственно говорю: холст не тот…

– Семен, я уже понял, – остановил разговорчивого Эрлиха Штабель. – Можешь не продолжать, ты уже все сказал.

Затем он резко развернулся и рявкнул на Толяна, удивленно хлопавшего рыжими ресницами:

– Ты, козлище недоделанный! Ты что приволок? Ты, погань вислоухая! Ты хоть понимаешь, что вся твоя поганая жизнь не стоит столько, сколько картина, которую ты прошляпил?

Толян, от страха почти потерявший голос, еле слышно проблеял:

– Это все художник, мать его… Мазила чертов, подсунул подлянку. Пережрался, алкаш дерьмовый, и спьяну не то подсунул. То-то он сказал взять правую картину, а там всего одна оставалась…

– Ты думаешь, мне интересно, что ты сейчас лопочешь? Ты этот базар оставь для прокурора! Он тебя, может, и послушает, ему за это деньги платят. А я тебя, мразь рыжая, живого сожру! Бери эту мазню и отправляйся туда, откуда пришел! Без картины не возвращайся. Что ты будешь делать – мне до фени. Все!

Штабель отвернулся от Толяна, делая вид, что больше его не видит. Рыжий схватил в охапку «Утро на птицеферме» и ретировался со всей возможной скоростью. Выскочив из бильярдной, он прыгнул за руль своей потрепанной «девятки» и помчался на Новочеркасский.

Взлетев одним махом на верхний этаж и вломившись в «Чертоги Валтасара», Толян застал трогательную картину: Аркадий Западло и кот Пиня с одинаковым выражением страдания и отвращения к жизни на мордах дружно лечились кефиром. Пиня лакал из пластмассовой майонезной коробочки, Аркадий – из поллитровой кружки с отбитой ручкой и надписью «Общепит».

– Похмеляетесь! – рявкнул Толян, возникнув перед парочкой бытовых алкоголиков, как тень отца Гамлета перед матерью Терезой. – Похмеляетесь, козлы!

Пиня поднял на незваного гостя страдальческий и оскорбленный взгляд, в котором можно было прочесть:

«Уж меня-то ты обижаешь совершенно безвинно!»

– Что ты кричишь? – простонал Западло, допивая кефир. – Что ты кричишь? И без тебя тошно! То тут кот, понимаешь, лапами топает…

– Тошно тебе? – зарычал Толян. – Сейчас тебя еще не так затошнит! Ты мне, козел, что за мазню подсунул?

– Вежливый ты какой сегодня… – простонал Западло. – Что ты про картину говоришь? Я же тебе ясно сказал, три раза повторил – твоя правая… А ты какую взял? Левую, что ли? Значит, меня еще и Андрон доставать будет…

Западло застонал и схватился за мучительно ноющую голову.

– Какой еще Андрон? – осведомился Рыжий, уловив в стонах Аркадия осмысленную часть.

– Андрон Аскольдович… Профессор Аристархов… Вторая картина его была… Ты, Толя, сам всем головную боль устроил, – при этих словах Аркадий очень натурально застонал. – Еще и на нас с Пиней кричишь… Грубый ты, Толя, некультурный человек…

– Ладно тебе, морда пьяная, мораль читать! Говори, где этот твой профессор живет, пойду рыло ему начищу и заберу картинку свою.

Аркадий нацарапал на клочке бумаги адрес Аристархова и протянул его Толяну. Тот бросился к двери и не расслышал, как Западло крикнул вслед:

– Ты, Толик, поосторожнее! Этот профессор крутой, покруче другого бандита будет! Ты с ним повежливее, а то как бы тебе самому рыло не начистили!

* * *

У рыжего Толяна было вполне определенное представление о профессорах: профессор – это нищий старикан в очках и с козлиной бородкой. Дверь Аристарховской квартиры, облезлая и обшарпанная, вполне укладывалась в это представление. Толян, брезгливо поморщившись, нажал на кнопку звонка и посмотрел на часы. Он надеялся управиться здесь минут за десять и притащить Штабелю картину, реабилитировавшись в глазах шефа.

– Чего надо? – послышался из-за двери старушечий голос.

– Открывай, бабка, старику твоему пенсию принесли! – бодро гаркнул Толян.

– Проваливай, проваливай! – беззлобно ответила Лизаветишна. – У нас не подают.

– Ты че, бабка, окосела? – Толян скорей удивился, чем рассердился. – Это ты, что ли, мне подашь? Да я щас твою дверь в щепки разнесу! Я на нее только дуну, она и повалится. Открывай, говорят тебе, по-хорошему!

Лизаветишна не удостоила лихого посетителя ответом. Толян пнул хилую с виду дверь, но только больно ушиб ногу: дверь оказалась гораздо прочнее, чем можно было подумать, даже Толяну почудилось, что звук удара был скорее металлическим, чем деревянным.

Назад Дальше