— По расписанию уже 15 минут идет ужин! Всем в столовую! 'Восемьдесят девятой' собраться после ужина в классе на постановку задач.
Все повернулись и направились к столовой, заинтересованно смотря в мою сторону. Несколько раз послышалось негромкое: 'Строгая!'.
Все девчонки прилетели в летнем женском обмундировании, комбинезонов не видно. Там, на Волге, еще жарче, чем здесь. А 'наши' резко выделялись среди них комбинезонами и мужской формой.
'Товарищи командиры!' — прозвучало на входе. 'Вольно', и прохожу в 'свой' кабинет. Шум в столовой стоял достаточно сильный. Это столовая ОРБАЭ, столики накрыты на четверых, хотя обычно питаются по — экипажно, только по трое. Чтобы пропустить вдвое больше людей, выставлены дополнительные столики, и увеличено число официанток. Обсуждается все: меню, сервировка, даже столовые приборы, девушки — официантки, командование, присутствие сержантов в командирской столовой, комары (Дон рядом), возможность порыбачить. Рядом со мной ужинал Косенко, который с трудом сдерживал улыбку, слушая этот гвалт.
— Соберите их в клубе после того, как закончим постановку. И что говорит Ильин по поводу их размещения?
— Да вроде все в порядке. Следом за ними едет их собственный БАО. Палатки и две больших землянки для них готовы. Временно разместим, а там устроятся. Нагрузка на столовую большая.
Потом, чуть помолчав, прожевывая шницель, добавил:
— Вот никогда не думал, что буду работать в авиации и в женском коллективе одновременно.
В клубе состоялся довольно непростой разговор о том, что я не вижу перспектив у чисто женского полка, потому как весь мой опыт говорит мне о противоположном. Надо было видеть лица девушек, которым после 6–7 месяцев обучения в тыловом Энгельсе сказали, что они — балласт для дивизии. Что все их мучения, бессонные ночи в нарядах, на разгрузке продовольствия, боеприпасов и другого имущества, важного и необходимого для жизнедеятельности учебно — боевого полка, никому на фронте не нужны. Что посылать их в бой завтра никто не собирается. Перелет 'на фронт' не подразумевает того, что завтра их пошлют бить ненавистного врага. Завтра им предстоит сдать зачеты по физподготовке, без этого никто к полетам допущен не будет. Все записи о допусках, считаются утратившими свою силу. Учеба начнется снова, и контролировать полк будут даже строже, чем мужской. Говорила им это женщина, что делало такое заявление практически приговором. Глядя на их лица, а почти у всех в глазах стояли слезы, чтобы не быть голословным, я подошел к турнику, который стоял в углу сцены в сельском клубе, и показал подтягивание на одной руке. Больше ничего показать не удалось, турник был не очень хорошо закреплен, но и этого девочкам хватило. Нормы в Энгельсе — тыловые, летных часов — мало, поэтому большинство из них имели, пусть небольшой, но дефицит веса. Из зала поднялась на сцену небольшого роста шатенка со шпалой на петлице. Ни слова не говоря, подошла к турнику, и три раза подтянулась на правой руке. На левой — только до середины.
— Товарищ подполковник, у меня более тысячи часов налета, я — командир 1–й эскадрильи, была на фронте с начала войны, потом шесть месяцев в Энгельсе. У меня тоже будут аннулированы допуски?
— Сколько у Вас полетов на удар с пикирования, и с каких высот?
Она достала летную книжку.
— Шесть вылетов с высоты три и три с половиной тысячи.
— Количество пикирований за вылет?
Она удивленно почесала рукой лоб у переносицы.
— Одно. Удар с горизонтали, разворот и удар с пикирования.
Из шкафа достаю, нарисованные Настей, схемы захода на 'вертушку' и 'бабочку'.
— Вот такие схемы Вы видели? Исполняли?
— Нет.
— Если вы атакуете объект по той схеме, что вы описали, то немцы от вашей эскадрильи оставят один — два самолета, даже без воздушного нападения на Вас. В обороне важных объектов они очень сильны. А мне совершенно не хочется рассылать Вашим матерям похоронки. Поэтому всему полку необходимо научиться воевать, ваша задача не умереть за Родину, а сделать так, чтобы гитлеровцы сдохли за свой Рейх.
Тут возник небольшой шум, в зал вошли возвратившиеся с задания летчики и летчицы, штурмана и стрелки ОРБАЭ. Прямо из машин, упакованные в меховые куртки и комбинезоны с подогревом. Я разрешил раздеться и войти. Тамара сняла куртку и повесила ее на вешалку на стене, прошла на сцену и доложила:
— Товарищ подполковник! Эскадрилья нанесла удар по мостам у города Балаклея и скоплению железнодорожного транспорта на станции. Сбит ночной истребитель 'Ме-110'. Пленки проявляются, по докладам стрелков наблюдались попадания в пролеты, зафиксирован сильный пожар на станции. Потерь нет, основная группа в бой с воздушным противником не вступала. Командир эскадрильи капитан Иванищева.
— С третьей победой, Тамара! — мы обнялись под аплодисменты девчонок. Им выделили место в первом ряду, и я не отпустил Тамару со сцены.
— Тут у нас вопрос возник, товарищ капитан. Про… — закончить я не успел.
— Физкультуру, небось! — заулыбалась Тамара. На язык она была бойкая, из небольшого городка на юге, с характерным 'гэканьем', иногда не совсем литературным языком.
— Ой, девочки, нам, когда об этом сказали, у нас глаза на лоб полезли! Беготни и физзарядки было много, и нам казалось, что мы уже в норме, и только два или три человека относились к этому серьезно. Они теперь с нами на задания не ходят, истребителями считаются: это Лиля и Майя, а потом, когда нас научили пикировать и, казалось, что мы можем все, мы пошли к Мясоедово, и там отработали утром по немецким позициям, 'бабочкой'. Я смогла сделать 10 заходов, но, на крайнем, сил уже совсем не осталось, пришлось 4 'пятидесятки' разом сбросить, потому, что боялась, что девчонок за спиной угроблю. Вот после этого, мы с площадки со снарядами просто не вылезаем. Так что, наберитесь терпения, мужества, не побоюсь этого слова, слез и соплей, но, вот так должна уметь каждая из вас.
Подошла к турнику, и играючи начала подтягиваться. Спрыгнула с турника, поклонилась залу и скорчила смешную рожицу, чем всех развеселила.
Раскова появилась через два дня, доложилась по форме, все‑таки, она кадровый командир РККА. Ознакомилась с планом ввода полка в строй, сжала губы, так как ей указали на уже выявленные недостатки в обучении полка. У них уже построены отдельные помещения, свой штаб, своя столовая и почти все свое. Я ее не трогал, давая время ей остыть, захочет — сама начнет разговор обо всем. Тем более что начальник физподготовки дивизии не принял у нее зачет. Ей самой требуется привести свою форму в порядок. Я проводил занятия только по тактике и боевому применению. Летную подготовку принимал замполет. Вот его я прокатал и проверил: насколько хорошо выполняет то, что должен контролировать. У Коноплянникова с пилотажем было все в порядке. Ему можно доверять проверки. Дел навалилось столько и пол столько, что вздохнуть некогда было. За неделю не сумел выполнить ни одного боевого полета. Громом среди ясного неба прозвучал звонок из штаба армии от Земцова, который передал, что арестован Путилов и приказал прибыть для дачи показаний. Мой план 'троянский конь' с треском провалился. Я не учел изменений, которые уже произошли в НКАПе! Заскучавшие без дела Настя и Аня с удовольствием сели по местам, и мы прибыли в Воронеж. Земцов не был настроен агрессивно, но допрос, все‑таки, провел. Главный вопрос был о том, давал ли я приказание перебирать двигатели изделия '103у' и готовить его к полетам, как это утверждает подозреваемый Путилов. Я подтвердил, и показал свой приказ об этом.
— Зачем?
— Машина стояла в ангаре, который отвели нам для ПАРМа. По техпаспорту, она вылетала 100 часов без замены двигателей, на шесть часов больше, чем их ресурс. Принадлежала она войсковой части 60029, которой в Воронеже я не обнаружила, расформирована. Мыши погрызли проводку, машина была полностью неисправна. Я дала указания модернизировать ее и подготовить к полетам.
— Вы давали указания изменять конструкцию центроплана?
— Да, такие указания, и расчеты для них, я давала.
— Это они?
— Да, это моя рука.
— Для чего вы дали такие указания?
— У машины устаревший профиль крыла, дающий на большой скорости нежелательный эффект тяжелого носа. Я пересчитала профиль и предложила создать дополнительную накладку, которая полностью изменит профиль крыла в районе центроплана. Для испытаний мы планировали использовать крыло от Пе-3ВИР, а затем заказать на заводе перепрофилированное родное крыло. Машина выпускалась здесь, на воронежском заводе, поэтому, теоретически, такое крыло изготовить большого труда не составит.
— А что это за 'чертово колесо' Вы сделали для него. Это — Ваш чертеж?
— Мой. Это ВИШ-74(6), винт со сверхзвуковой скоростью законцовок, позволяет держать, по моим расчетам, маршевую скорость 830–900 километров в час.
— А что это за 'чертово колесо' Вы сделали для него. Это — Ваш чертеж?
— Мой. Это ВИШ-74(6), винт со сверхзвуковой скоростью законцовок, позволяет держать, по моим расчетам, маршевую скорость 830–900 километров в час.
— Сколько?
— До 900 км.
Начальник особого отдела давно служил в авиации, поэтому отчетливо понял, о чем идет речь. Все поршневые двигатели редуцировали, уменьшая количество оборотов, так как прямые лопасти не могли работать на линейной скорости конца лопасти выше 330 м/сек. Академик Богословский в 54–м году пересчитал кривизну сверхзвуковой лопасти, и в дальнейшем у нас появились аэротрубы со скоростями обдува выше звукового барьера. Земцов схватил трубку телефона и куда‑то позвонил. Попросил срочно зайти к нему. Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появился Андрей Николаевич Туполев. 'Черт возьми! Он же еще полгода должен сидеть! А об этой машине он вспомнит только в 44–м!' Угу, как же! Он приехал именно за ней! Не один я такой умный! Наши успехи с модернизацией Пе-2 давно известны в НКАПе, и Туполев был освобожден, и получил задание сделать дальний скоростной высотный пикирующий бомбардировщик и истребитель сопровождения к нему. Само собой, он вспомнил о трех экземплярах '103–го', и решил снабдить их ламинарным крылом, и модернизировать уже устаревший проект. Приезжает на свою вотчину, а это — его завод, а какой‑то Путилов, которого он прекрасно знал, и который работал у него в КБ, разбирает ЕГО самолет. Отнимая у него хлеб, а может быть, и еще что‑то. И вместо «Ту», хочет сделать «Пу». Приехали!
Он пожаловался в Особый отдел завода, тот в армию, и вот я сижу на допросе, и надо каким‑то образом вытаскивать Путилова, да и самому в Кресты не угодить. Имущество‑то НАРОДНОЕ. Замену магистралей я уже списал на мышек, но как быть с переменным профилем крыла и, главное, с шестилопастным ВРШ с саблевидными лопастями? Это хорошо, конечно, что Богословский еще не приступал к этим расчетам.
Земцов показал Туполеву кусок протокола допроса. Тот подвинул к столу скамейку, разговаривать о делах в присутствии следователя ему не впервой. Пришлось покопаться в полевой сумке и вытащить расчеты и формулу Богословского.
— Это Путилов поэтому снял редуктор?
Он, действительно, должен был снять редуктор и перевернуть двигатель, так они и шумят меньше, и легче по весу. Оказывается, уже сделал, но я сказал, что доклада от него не поступало, и, кстати, без него разговор будет неполным. Земцов не возражал против 'очной ставки'. Слушал он все с интересом, не забывая записывать что‑то в протокол. Добрались до того, зачем Александр Иванович корму у самолета обрезал. Тут я запротестовал против моего и Путилова задержания, так как уже устал все рисовать на бумаге, когда рядом стоит моя машина. Туполев забрал свое заявление, и сказал, что инцидент исчерпан. Более того, дело государственной важности солидно продвинулось в сторону скорейшего завершения проекта. Мы перешли в ангар, где рядом стояли Пе-3ВИР и '103у'. Я показал работу радара переднего и заднего обзора, сказал, что вариант опытный, но антенны уже серийные, показал свои бомболюки, и другие переделки. Туполев эту машину видел только в виде рисунков, поэтому с удовольствием рассматривал изменения. Под конец начал уговаривать бросить это тухлое занятие, и переходить к нему в КБ.
— Не могу, и не хочу. Я только назначена командиром дивизии пикирующих бомбардировщиков.
— Так, последний вопрос! Зачем меняете центроплан таким странным образом.
— Вот здесь вот пойдет скрученный вихрь, который будет возникать при малейшем изменении положительного угла атаки и резко повышать подъемную силу, что чрезвычайно выгодно на взлете, и на выводе из пикирования.
— Откуда такие данные?
— Когда столько пикируешь, днем и ночью, в облаках и сыром воздухе, то ты, на большой скорости, просто видишь этот вихрь.
Не знаю, поверил он или нет, но расстались мы дружески. Из КБ приехало много людей, и в середине июля машина сделала круг над аэродромом в Воронеже. Обещают после испытаний прислать в дивизию. Тихо решить вопрос не удалось, а жаль!
По возвращению в дивизию разнес майора Остапчика из 'десятки' за три вынужденные посадки по причине отказов двигателей. Не шибко заслуженно, но пусть проникнется. И вообще! Сборка 1942 года — это нечто! Машины ползали по небу как беременные тараканы, не добирая по 100–150 километров скорости из‑за щелей, отсутствия уплотнений, шпаклевки. Двигатели отрабатывали половину ресурса и начинали гнать стружку, а все валили на летчиков, дескать, неумеренно форсируют, перетяжеляют винты, раскручивают двигатели. В эскадрилье все двигатели проходили через ПАРМ, прежде чем встать на машины, а все три полка пришли на абсолютно недоработанных машинах. ПАРМ — это полковые авиаремонтные мастерские, аналог современной ТЭЧ, которые из‑за нехватки станков и специалистов, потихоньку, молчком, переименовали в 'полевые', неизвестного подчинения, чуть ли не в самостоятельные части. Так было во многих соединениях. Ничего хорошего из этого не получилось. Пришлось вставлять фитиль инженерам, техникам и летчикам, разворачивать на базе ПАРМа 589–й ОРБАЭ еще четыре таких мастерских. А в июне, несмотря на тяжелые бои, собирать техническую конференцию, показывать наши машины, и свои руки. И руки девочек, которые вслед за мной научились вылизывать свои 'ступы'. В этот момент и удалось толково поговорить с Мариной Михайловной. Я уговорил ее взять на себя раскрутку этого почина, чтобы привести техническое состояние машин до необходимого уровня. Выбили из 'шефов' хорошую шпаклевку, матовый лак, немного уплотнительной резины. Она вначале чуралась и шарахалась этого дела, но потом вошла во вкус и развернула соревнование среди экипажей за лучшее техническое состояние самолета. В крови у нее сидело что‑нибудь продвинуть. Ей бы подержанными машинами торговать! Подключила нужных людей, Политотдел, и дело сдвинулось с мертвой точки. Возросли скорости у машин, уменьшилась аварийность. Язык у нее подвешен великолепно. Говорит убедительно, и хорошо пользуется связями, как в верхах, так и в прессе. В августе я предложил ей занять должность комиссара или начальника Политотдела дивизии.
— А как же батальонный комиссар Бецис, он же исполняет обязанности, и потом, я не имею политического звания.
— Смирнов утверждает, что скоро и очень скоро выйдет приказ о ликвидации института комиссаров, поэтому это — не препятствие. — нами командовал тогда не Красовский, которого забрали на другой фронт, а полковник Смирнов, Константин Николаевич, его зам по боевой.
Она пожала плечами, сказывалось то обстоятельство, что ни я, ни она, открыто, ни разу не ссорились, и я, несмотря на допускаемые ею ошибки и в планировании, и в обеспечении боевой работы 587–го полка, просто исправлял ее ошибки, но никогда не пытался каким‑либо образом ее дополнительно обидеть.
А тогда в июне, после относительно небольшого затишья, вызванного большими потерями у немцев под Купянском, немцы начали новое воздушное наступление на Воронеж, перебросив из Крыма 8–й авиакорпус Рихтгофена. Его основным оружием был Ju-87D-3, с помощью которых они штурмовали Севастополь.
Всего на южном участке советско — германского фронта было сосредоточено пять немецких авиакорпусов: 1–й, 4–й, 5–й, 8–й и 11–й. Плюс королевский румынский авиакорпус. Непосредственно против нас действовало командование 8–й авиационной областью. На южном фланге — 17–й авиаобластью. Меня и ОРБАЭ пару раз выдергивали в направлении Воронежа, но полностью туда не перемещали. В основном сидел на южном фланге фронта, который, несмотря ни на что, потихоньку шел вперед. Я уложился в отведенный мне командованием срок по вводу новых частей дивизии в бой, и к 26–му июня имел в строю 4 полка пикировщиков и полк Су-2, который следовало уже отправлять в тыл. Он, потихоньку, 'сточился'. 27–го неожиданно вызвали в Москву Красовского, и к вечеру мы узнали о смене командующего. Двадцать девятого старый командарм сел на промежуточную в Круглом, о чем‑то долго говорил с Настей. Потом пообещал нас всех забрать с собой, всю 223–ю дивизию, но, мы так и остались на Брянском фронте. Так как приказа не поступило, то Настя фыркнула, и ничего никому не сказала. Делиться информацией она не захотела. Эскадрилью загрузили поиском штаба восьмой области. Как его с воздуха можно обнаружить? Ну, знаю я, что он в Курске был. Но узнавать адрес должны не летчики, а подпольщики. А мы гоняли машины к Курску, и жгли ресурс, и топливо. Крайнее из хорошего, что сделал для нас Степан Акимович была поставка новых 5–тикилограммовых осколочно — фугасных бомб со взрывателями АВД-42, и большой партии 500–килограммовых контейнеров для них.
АВД — химический взрыватель с замедлением. Простой, как ложка дегтя в бочке с медом. Реагирует после сброса на время, до 8–ми суток, вибрацию и нажим. В контейнер помещается сто таких бомб. После сброса он раскручивается набегающим потоком, и на высоте от 200 до 100 метров анероид раскрывает бомбу. Внешние крышки слетают, а суббоеприпасы разлетаются. Часть поставлена на немедленный взрыв, часть минирует местность. На южном участке немцы рассредоточили авиацию по аэродромам подскока, плохо понимая, что они хорошо видны даже под сетью, если переключить обзор на землю. А в крупных городах на многих аэродромах уже была бетонка и полукапониры. Немцы их активно перестраивали на свой, немецкий, манер: неравномерные окружности. Основой нашей тактики стало нанесение ночных бомбовых ударов с использованием двух или одной 'пятисотки'. Днем мы их использовать не могли, массово они не поступили, плюс их было очень долго готовить. И, если вылет не состоялся, их требовалось разрядить. Вооруженцы их дико не любили, а нормальных кассетных бомб не выпускали.