Он по-прежнему смотрит по телевизору все программы новостей, читает много газет (у него теперь есть на этого время), считает себя весьма информированным и готов спорить на темы, в которые раньше никогда не вникал.
Он старается найти тех, кто разделял бы его взгляды, но все вокруг поглощены житейской суетой, работой, какими-то хлопотами. Они завидуют свободе Мануэля, но в то же время и гордятся своей «занятостью».
Мануэль ищет отрады в общении со своими детьми. Они всегда относились к нему с нежностью: ведь он был для них прекрасным отцом, образцом порядочности и добросовестности. Но и у детей теперь своя жизнь, и лишь по воскресеньям они выкраивают пару часов, чтобы пообедать всем вместе в родительском доме.
Мануэль — человек свободный, обеспеченный, грамотный, с безупречным прошлым, но какая ему от всего этого радость? Что проку от этой долгожданной свободы? Все его поздравляют, хвалят, но никто не в состоянии уделить ему лишней минуты. Со временем Мануэля охватывает грусть, он начинает ощущать свою ненужность, хотя столько сделал для семьи и для других.
И однажды ночью ангел является ему во сне: «Как ты распорядился своей жизнью? Что ты сделал, чтобы жить в согласии с мечтами?»
Мануэль просыпается в холодном поту. С какими мечтами? Все его мечты сводились к тому, чтобы получить высшее образование, жениться, вырастить детей, дать им образование, выйти на пенсию, поездить по миру. Что за нелепые вопросы задает этот ангел?
Начинается новый, долгий-предолгий день. Газеты, программа новостей, сад, обед, послеобеденный сон, какое-нибудь занятие в свое удовольствие. И вдруг, откуда ни возьмись — ощущение, что никаких удовольствий у него больше не будет. Мануэль, человек свободный и печальный, оказывается на грани депрессии, потому что всю жизнь он был слишком занят, чтобы задуматься о смысле жизни. Годы текли и текли, как вода под мостом. Как сказал один поэт, «пронесся по жизни, так и не пожив».
Но, поскольку признавать это ему уже слишком поздно, лучше сменить тему. Свобода, достигнутая с таким трудом, оказывается ненадежным укрытием.
Мануэль отправляется в Рай
Мануэль выходит на пенсию. Сначала он наслаждается тем, что утром можно поспать подольше и тратить время в свое удовольствие. Но вскоре он впадает в депрессию: на него давит ощущение собственной ненужности и обособленности от общества, на благо которого он трудился всю жизнь, он болезненно переживает уход из дома повзрослевших детей и страдает от неспособности осознать смысл жизни — ведь он никогда и не пытался найти ответ на извечный вопрос: «Ради чего я живу?» И вот настает день, когда наш дорогой, наш порядочный, наш добросовестный Мануэль покидает этот мир — а такое однажды непременно случается со всеми Мануэлями, Мигелями, Мариями, Мониками… О том, что происходит дальше, предоставим поведать Энри Дрюммонду, автору замечательной книги «Высший дар».
«В какой-то момент перед нами встает вопрос, которым задаются все люди из поколения в поколение.
Что важнее всего в жизни?
Мы хотим прожить наши дни как можно полноценнее, и никто за нас этого не сделает. Поэтому нам нужно знать: на что нам направить свои усилия? какова высшая цель, к которой мы должны стремиться?
Мы не раз слышали, что высшей ценностью духовной жизни является вера. На одном этом слове многие столетия держится религиозность.
Следовательно, вера — это и есть то, что важнее всего в жизни? Отнюдь. Такой вывод был бы совершенно неправильным.
В своем Послании к коринфянам, глава 13, святой Павел, обращаясь к первым христианам, говорит: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
Это сказано святым Павлом не для красного словца. Чуть раньше, в том же Послании, он говорит о вере: «Если имею… всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто».
Павел не боится говорить без обиняков. Наоборот, он открыто сравнивает веру с любовью, заключая:
«…но любовь из них больше».
У Матфея мы находим классическое описание Страшного суда: Сын Человеческий сядет на престоле и, как пастух, станет отделять овец от козлищ.
В тот момент для человека главным будет не вопрос: «Как я жил?» Главным будет вопрос: «Как я любил?»
Окончательным мерилом нашего успеха на пути спасения будет любовь. Что сделали, во что верили, чего добились — все это не будет приниматься во внимание.
Не за это с нас спросится, а за то, как мы любили ближнего своего.
О наших заблуждениях даже не будет помянуто. Нас будут судить за добро, которого мы не совершили. Ибо запереть Любовь внутри себя — значит идти против Святого Духа. Это значит также, что мы никогда Его не знали, что Его любовь к нам была напрасной и что Он зря пожертвовал Своим Сыном».
Если так, то наш Мануэль обрел спасение после смерти: никогда не задумываясь о смысле жизни, он все же умел любить, содержал семью и делал это достойно. Но, хоть конец и получился счастливым, не станем забывать, что последние дни Мануэля на этом свете были мучительными.
По этому поводу я вспоминаю фразу, которую сказал Шимон Перес, выступая на Давосском Всемирном форуме: «Умирают все — и оптимист, и пессимист. Разница в том, как они распорядились своей жизнью».
Выступление в Мельбурне
На Фестивале писателей мое выступление стоит первым. Десять утра, зал полон до отказа. Вопросы мне будет задавать австралийский писатель Джон Фелтон.
Выхожу на сцену с обычным волнением. Фелтон представляет меня публике и задает вопрос. Не дав развить мысль, он перебивает меня новым вопросом. Комментируя мои высказывания замечаниями: «Ответ не совсем понятный». Уже через пять минут в зале начинают шушукаться: публика чувствует — что-то не так. Я вспоминаю Конфуция и принимаю единственно возможное и этой ситуации решение.
— Вам нравится то, что я пишу? — спрашиваю.
— Это не имеет значения, — отвечает он. — Сейчас я задаю вам вопросы, а не наоборот.
— Еще какое имеет значение! Вы не даете закончить мне мысль. Как говорил Конфуций: «Насколько возможно, всегда говори ясно». Давайте следовать этому совету и попытаемся прояснить для всех: вам нравится то, что я пишу?
— Нет, не нравится. Я прочитал всего две книги, и они вызвали у меня отвращение.
— О’кей, тогда можем продолжить.
Теперь позиции ясны. Публика расслабляется, обстановка на сцене электризуется, диалог превращается в настоящий спор — и в результате все, в том числе и Фелтон, довольны результатом.
Пианист в торговом центре
Слоняюсь по торговому центру вместе со знакомой скрипачкой. Урсула, которая родом из Венгрии, сейчас является ведущей солисткой двух всемирно известных филармоний. Вдруг она хватает меня за руку:
— Послушай!
Слушаю. Слышу взрослые голоса, детский гомон, звуки от телевизоров, работающих в отделе бытовой техники, цоканье каблуков по плиткам и музыку — ту, которая исполняется в торговых центрах всего мира.
— Чудесно, не правда ли?
Отвечаю, что не слышу ничего чудесного: музыка как музыка.
— Пианино! — говорит она, и во взгляде ее читается разочарование мною. — Пианист играет чудесно!
— Скорее всего, это запись.
— Не говори глупостей.
Прислушавшись, я соглашаюсь, что музыка живая. Исполняется одна из сонат Шопена. Теперь, когда мой слух настроился на музыку, у меня возникает ощущение, будто ноты растворяют все остальные шумы вокруг. Мы идем по заполненным посетителями коридорам, вдоль магазинов, в витринах которых — как утверждает реклама — выставлено все, что доступно людям (всем, кроме меня да вас). Попадаем на площадку, где множество людей едят за столиками, разговаривая, споря, читая газеты. В таком месте во всех торговых центрах для завлечения публики располагается какая-нибудь достопримечательность.
В данном случае это пианист.
Он исполняет еще две сонаты Шопена, а потом пьесы Шуберта и Моцарта. На вид ему около тридцати; табличка, выставленная сбоку от небольшой сцены, сообщает, что он — известный музыкант из Грузии, одной из бывших советских республик. Наверное, искал работу, стучался в разные двери, но никто не открыл ему — он отчаялся и теперь вынужден играть в этом месте.
Но я не уверен, что все было именно так: его глаза излучают сияние волшебного мира, где родилась исполняемая им музыка; движения его рук передают любовь, одухотворенность, все богатство его души, годы учебы, самозабвенного, упорного труда.
Единственное, что непостижимо уму, это то, что среди присутствующих нет никого — ни одного человека! — кого привело бы сюда желание послушать его. Они пришли, чтобы делать покупки, есть, развлекаться, глазеть на витрины, встречаться с приятелями. Рядом с нами останавливается супружеская пара: они громко о чем-то разговаривают, а потом идут дальше. Пианист не замечает их: он все еще беседует с духом Моцарта. Но он не замечает и того, что на его концерте все-таки присутствуют два человека, один из которых — талантливая скрипачка — слушает его со слезами на глазах.
Но я не уверен, что все было именно так: его глаза излучают сияние волшебного мира, где родилась исполняемая им музыка; движения его рук передают любовь, одухотворенность, все богатство его души, годы учебы, самозабвенного, упорного труда.
Единственное, что непостижимо уму, это то, что среди присутствующих нет никого — ни одного человека! — кого привело бы сюда желание послушать его. Они пришли, чтобы делать покупки, есть, развлекаться, глазеть на витрины, встречаться с приятелями. Рядом с нами останавливается супружеская пара: они громко о чем-то разговаривают, а потом идут дальше. Пианист не замечает их: он все еще беседует с духом Моцарта. Но он не замечает и того, что на его концерте все-таки присутствуют два человека, один из которых — талантливая скрипачка — слушает его со слезами на глазах.
Мне вспоминается часовня, куда я забрел однажды случайно и где увидел девушку, играющую на скрипке для Господа. Но то была часовня и происходящее в ней имело смысл. Здесь же никто не слышит музыканта. Возможно, не слышит и сам Господь Бог.
Нет, неправда! Бог слышит. Бог — в душе и в руках этого человека, отдающего другим лучшее, что в нем есть, не думая о признании и о выгоде. Он играет так, словно находится на сцене миланской Ла-Скалы или Парижской Оперы. Потому что такова его судьба, его радость и смысл его жизни.
Меня охватывают беспредельное восхищение и благоговение перед человеком, который в этот момент напоминает мне о самой важной истине: у каждого есть своя легенда, которой он обязан следовать, — и точка! Не имеет значения, как другие относятся к тебе: помогают, ругают, игнорируют, терпят, — ты поступаешь так, потому что это твое предназначение и источник радости на этой земле.
Пианист завершает еще одну пьесу Моцарта и впервые обращает на нас внимание. Он приветствует нас вежливым, едва заметным наклоном головы, мы отвечаем тем же. Через минуту он снова возвращается в свой Рай, и лучше всего оставить его там, не напоминая о существовании этого мира даже робкими аплодисментами. Он — пример для всех нас. Когда нам кажется, что никому не нужно то, что мы делаем, вспомним об этом музыканте: сидя за пианино, он беседует с Богом, а все остальное не имеет для него ни малейшего значения.
По пути на книжную ярмарку в Чикаго
Я летел из Нью-Йорка в Чикаго, где должна была состояться книжная ярмарка, организованная Ассоциацией американских книготорговцев, когда вдруг в проход между креслами вышел юноша:
— Мне нужны двенадцать добровольцев, — объявил он. — Когда мы приземлимся, каждый возьмет одну розу и отнесет, куда я скажу.
Несколько человек подняли руки. Я тоже поднял, но не попал в число избранных.
Несмотря на это, я решил проследовать за группой. Вышли из самолета, и парень указал пальцем на девушку в вестибюле аэропорта О'Харе. Пассажиры один за другим подходили к ней и вручали по розе. После этого парень попросил в присутствии всех ее руки — и она ответила согласием.
Бортпроводник по этому поводу заметил:
— С тех пор как я работаю здесь, это самое романтическое событие в нашем аэропорту.
О палках и правилах
Осенью 2003 года я прогуливался среди ночи по центру Стокгольма и вдруг увидел даму, идущую с лыжными палками в руках. Сначала мне подумалось, что у нее какое-нибудь увечье, но она шла слишком быстро и делала такие ритмические движения, словно передвигалась не по асфальту, а на лыжах по снегу. Вывод напрашивался сам собой: эта дама — сумасшедшая; в здравом уме не станешь изображать движение на лыжах в городе.
На обратном пути в гостиницу я заговорил об увиденном со своим издателем. Он заявил, что с ума сошел я, а не дама: она же просто-напросто занималась упражнением, известным под названием «северная ходьба» («nordic walking»). Он объяснил мне, что при такой ходьбе задействованы почти все мышцы: и ног, и рук, и плеч, и спины.
Для меня ходьба — не только любимое времяпрепровождение (также, как стрельба из лука), но и возможность поразмышлять, обдумать что-либо, полюбоваться окружающими красотами, поговорить с женой. Рассказ моего издателя я нашел любопытным, но не более того.
Но однажды, зайдя в магазин спортивных принадлежностей, чтобы купить детали для стрел, я увидел усовершенствованные палки для горнолыжников — легкие, сделанные из алюминия, раздвигающиеся благодаря телескопическому устройству, вроде того, которое используется в штативах фотоаппаратов, — и сразу вспомнил о так называемой «северной ходьбе»: а почему бы и себе не попробовать? Купил две пары, для себя и для жены. Отрегулировали палки по росту и на следующий день решили опробовать их.
Это было фантастическое открытие! Поднявшись на гору и спустившись с нее, мы убедились, что при таком способе ходьбы в движении действительно участвуют все члены, легче удерживать равновесие и не так сильно устаешь. Расстояние, которое мы преодолели за час, оказалось вдвое длиннее обычного. Я вспомнил, что как-то пытался пройти по высохшему руслу ручья, но пробираться по камням было так трудно, что я вынужден был отказаться от затеи. Подумалось, что с палками двигаться будет легче — так оно и вышло.
Жена обнаружила в Интернете, что при «северной ходьбе» сжигается на сорок шесть процентов калорий больше, чем при обычной. Это вызвало у нее огромнейший прилив энтузиазма, и упражнение вошло в нашу повседневность.
Однажды вечером от нечего делать я тоже вошел в Интернет и стал просматривать все, что касалось этой темы. Количество ссылок было невероятным: страницы, страницы, федерации, группы, обсуждения, модели и… правила.
Не знаю, что подтолкнуло меня открыть страницу с правилами. По мере того как я углублялся в содержание, меня охватывал ужас: я делал до этого все не так! Палки надо было отрегулировать повыше, следовало соблюдать особый ритм, опираться на палки под определенным углом, движение плеч было очень сложным, локти тоже надо было вращать на особый манер; рекомендовалось соблюдать все предписания строго, скрупулезно и технично.
Я распечатал весь текст с первой до последней страницы. На следующий день (приглашаю повторить наш опыт) я попытался делать все так, как советовали специалисты. Ходьба потеряла для меня всякую привлекательность, я перестал замечать красоту вокруг себя, мало разговаривал с женой и не мог думать ни о чем, кроме правил. К концу недели я стал задаваться вопросом: и зачем мне, собственно, это нужно?
Я увлекся «северной ходьбой» не ради гимнастики. И мне не верится, чтобы те, кто первыми начали осваивать ее, преследовали иные цели, кроме получения удовольствия от ходьбы, достижения лучшего равновесия и распределения нагрузок на все тело. Интуитивно мы определили оптимальную длину палок и точно так же пришли к выводу, что чем ближе ставить их при ходьбе, тем легче и приятнее передвижение. Но после знакомства с правилами я уже больше не мог сосредоточиться на том, что мне нравится, и только и думал о калориях, сокращениях мышц, положении позвоночника.
И я решил забыть о правилах. Теперь мы снова ходим с палками, чтобы наслаждаться природой, испытывать радость от легкости и подвижности тела и согласованности всех его членов. А если я захочу заняться гимнастикой вместо «медитации в движении», я обращусь в соответствующую школу. Пока я доволен той «северной ходьбой», к которой привык — произвольной, без напряжения. И меня совсем не смущает то, что при этом я не теряю на сорок шесть процентов больше калорий.
Не знаю, откуда у людей эта мания придумывать для всего правила?
Бутерброд, упавший маслом вверх
Люди склонны верить в известный «закон Мерфи»: что бы мы ни делали, все равно получится плохо. Жан-Клод Карьер рассказывает по этому поводу интересную историю.
Некий крестьянин завтракал себе, ни о чем не думая. И вдруг кусок хлеба, который он только что намазал маслом, упал на пол.
Каково же было его удивление, когда он увидел, что бутерброд лежит маслом вверх! Крестьянин подумал, что стал свидетелем чуда, и тут же поспешил сообщить о нем своим друзьям. Они тоже удивились, так как знали, что бутерброд всегда падает маслом вниз, пачкая пол.
— Может, ты святой, получивший знак от Бога, — предположил один из них.
Новость быстро облетела маленькое селение, и все оживленно обсуждали происшествие: каким образом этот бутерброд, вопреки установленному правилу, упал маслом вверх? Поскольку никто не знал ответа, решили обратиться за помощью к Учителю, жившему неподалеку.
Учитель всю ночь провел в молитвах и раздумьях и просил Господа внушить ему ответ. На следующее утро охваченные нетерпением жители селения услышали от него:
— Все очень просто. На самом деле бутерброд упал, как положено. Эго масло было намазано не с той стороны.