– Мне тоже нормальных не попадалось. – И я рассказала о моем походе с Мнушкиным в «ресторацию».
– Ужас! Маш, я не понимаю, почему ты слушаешь какую-то Любочку? Может, она тебя разыграть хотела, а ты поперлась с этой колючей бородавкой в общепит?
– Ну, во-первых, Любочка – «не какая-то»! Она мой редактор!
– А зачем ты в редакцию ездила? – поинтересовалась Икки.
– Моя последняя книга вышла – «Секс на сеновале», и еще письмо пришло от поклонника моего таланта.
– Да ты что?!
– Ему 35 лет, светловолосый, сероглазый, Корнеем зовут. Просит, если, конечно, мы с Икки не являемся художественным вымыслом, позвонить ему. Мы очень ему понравились в «Записках», и с кем-нибудь из нас он с удовольствием связал бы свою жизнь.
– Как? – спросила Икки, и рот ее открылся сам собой – бесконтрольно.
– Он в письме целых три телефона указал, по которым с ним можно связаться.
– Машка, позвони ему сегодня! Давай с ним встретимся! А вдруг это судьба? – заканючила Икки.
– Маш, ты какая-то болтливая в последнее время стала! Совсем не думаешь, что говоришь, а особенно – кому! – укоризненно заметила Пулька, и я поняла, что несколько погорячилась – не нужно было рассказывать о Корнее, пока Икки еще не совсем здорова. – Ладно, девочки, вылезайте. Приехали!
– Спасибо, Пуль, – смиренно проговорила я, осознав свою ошибку. – Может, зайдешь?
– Нет. Устала я сегодня, а завтра у меня ночное дежурство.
– Что-то больно часто она по ночам стала дежурить! Ты не заметила? – спросила Икки, когда Пулькина «каракатица» отъехала от дома, и добавила: – Злая она!
– Ничего не злая! Ты тоже хороша!
– Маш, а позвони сегодня этому Корнею!
– Да ну тебя!
– Будь другом, позвони!
– Поздно уже!
– Ничего не поздно – всего десять часов! А что, если это моя судьба?
– Ладно, позвоню, – неохотно согласилась я.
– А потом мне перезвони! Слышишь?! – кричала Икки издалека.
– Позвоню, позвоню.
Я вошла в подъезд, огляделась по сторонам (не поджидает ли меня кто-нибудь из агентурной группы пенсионерской партии?) и открыла почтовый ящик. Теперь я лазала туда чаще, чем обычно. И для этого у меня перед собой было неплохое оправдание: «Проверю, нет ли писем от мамы». Но буду честна хотя бы сама с собой – больше я ждала писем не от мамы, а от «лучшего человека нашего времени», и всякий раз, когда я, вытащив все рекламные газеты и тщательно ощупав холодное металлическое дно ящика, не обнаруживала там ровным счетом ничего, на душе становилось пусто – злоба, раздражение и отчаяние овладевали мной. И вдруг...
Я наткнулась указательным пальцем на уголок конверта – сердце забилось в бешеном ритме, а меня словно подхватила морская волна и подняла к самому небосклону. «Не зря! Не зря ждала!» – промелькнуло у меня в голове, но, взглянув на конверт, я впала в глубокое разочарование – обратный адрес был написан кратко: дер. Буреломы.
– Какая же я дура! – прошептала я и, озираясь, открыла дверь – в комнате разрывался телефон.
– Да! Але! – кричала я, но мне почему-то никто не отвечал. «Мнушкин, наверное», – подумала я. – Я сейчас же брошу трубку, если вы не скажите ничего умного! – Я была очень сердита, и тут подозрение мое пало на Власа – это точно он – кому ж еще звонить и в трубку дышать! Наверное, истосковался, держался, держался, и вот сегодня ему совсем невмоготу стало.
– Маш... – послышался нерешительный голос с другого конца провода. Это, кажется, был не Влас и не Мнушкин – кто-то совсем другой это был! – Ты это... Это... Ну... Как жизнь-то? – наконец разродился Николай Иванович – мой отчим.
– Хорошо, а у вас как? – ради приличия спросила я.
– Да так... Нормально... – и снова тишина.
– Вы что-то хотели?
– Я это... Мобыть, чего помочь надо? – издалека начал он.
– Да нет, не надо. – Интересно, чем Николай Иванович мне помочь может?
– Мать где? – вдруг спросил он так, будто с цепи сорвался.
– В Буреломах. А что?
– Мрак какой-то! – рявкнул он и неожиданно бросил трубку.
Выпив горячего чаю, я залезла под одеяло и принялась читать мамино послание:
«Моя единственная кровинушка, единственная родственная душа моя! Любимая доча, здравствуй! —писала родительница. – Как твои дела? Что нового? Не звонил ли тебе Влас?
У меня, с одной стороны, все в порядке, но с другой – ничего хорошего. Сижу тут, как в ссылке – ни поговорить не с кем, ни поругаться! Скука смертная! Никогда не думала, что буду так тяготиться одиночеством! Уж не радуют глаз мой ни зимние, занесенные снегом поля бескрайние, ни белое безмолвие, ни спокойствие здешнее, ни безмятежность. Одну тоску только все это во мне теперь вызывает, не более того. Остро не хватает общения, и часто возникает желание выплеснуть, что в душе накопилось, да некому.
Соседка наша, Жопова, совсем отупела, живя безвылазно в деревне, ни с кем не общается, кроме своего поросенка, которого собирается прирезать к Пасхе. Визг стоит и днем и ночью, но больше от Нонны Федоровны, чем от хряка.
Кисляки изредка выползают на коленках исключительно к Свинорожке за самогоном, Ляля бросила Афанасия и переехала к Кольке в Загрибиху,иной раз слышно, как Нинтя с Лептейв «проулке» дерутся (счастливые!). Все остальные разъехались – бабку Шуру в райцентр увезли с внучкой сидеть (помнишь, у той, у которой воспаление легких было?), соседи наши поганые в Москву еще поздней осенью укатили. Я бы тоже уехала, но в городе воздух уж больно загазованный, да и Рыжику тут раздолье. Что он там в четырех стенах будет делать?!
Спешу сообщить тебе одну новость – единственная, которая случилась за все это время. У Ананьевны лавка сгорела! Как это произошло, никто не знает, но в содеянном подозревают мужа той самой девицы, за которой Шурик ухлестывал. Огонь перекинулся на соседний кондитерский отдел – насилу потушили. А произошло это в четыре часа, то есть спустя час после закрытия магазина. Так-то! Бог шельму метит! Нечего было семью разрушать!
До свидания, кровинушка моя! Целую крепко.
P.S. А телефон я, наверное, все-таки напрасно купила! Звонки мои до тебя не долетают – наврал мужик тот, у которого мы его брали! Скотина!»
Прочитав письмо, я сразу поняла, что мамаша моя впала в уныние, и решила немедленно ответить ей. «Пусть хоть с Баклажаном пообщается!» – подумала я, нацарапав первые строки (Баклажаном в деревне прозвали почтальона Тимофея – угловатого мужика с сизым носом, очень напоминающим плод вышеупомянутого огородного растения семейства пасленовых).
Дз...Дзззззззззз...
– Маш, ну что, ты позвонила ему? – возбужденно прокричала Икки в трубку.
– Кому?
– Нет, она еще спрашивает! Поклоннику твоего таланта! Тебе совершенно наплевать на меня, на мою судьбу, на мое счастье! Звони немедленно и назначь ему свидание на завтра.
Определенно с моей подругой происходит что-то страшное – она становится нетерпеливой, взвинченной и очень требовательной к окружающим. Скоро с ней совсем будет невозможно разговаривать! Помнится, такой она была в восьмом классе, в переходном возрасте, который проявлялся очень тяжело – настолько, что общаться с ней стало практически невыносимо – она мазала йодом прыщи на лице и курила «Беломор».
– Поздно уже звонить, Икки, – я пыталась сопротивляться.
– Ничего не поздно! Еще одиннадцати нет, а до одиннадцати можно! Звони! – приказным тоном сказала она и бросила трубку.
Я отыскала письмо поклонника и набрала первый указанный номер. И что я за человек такой? Как пластилин! Из меня может кто угодно слепить все, что заблагорассудится. Нет! Так нельзя!
– Вас слушают, говорите, – попросил меня мужской голос. Я долго извинялась за столь поздний звонок, потом позвала к телефону Корнея.
– Вам какого: Мухина или Пчелкина?
Я совершенно растерялась, посмотрела на конверт, но фамилии там не было указано.
– Не знаю... А что, их двое?
– Да, сводные братья от разных отцов, – ответил голос. «Наверное, их мамаша очень любила творчество Чуковского, что назвала детей от разных мужчин одинаковыми именами. А может, у нее с этим именем связаны какие-нибудь приятные ассоциации?»
– Понимаете, кто-то из них прислал письмо в редакцию на мое имя, – попыталась объяснить я, – на имя Марии Алексеевны Корытниковой...
– Я не писал. Эй, Корней, тебя, наверное!
– Кто это, Корней?
– Не знаю, Корней, какая-то Корытникова!
– Что ж ты, Корней, сразу-то меня не позвал!
– Вот, зову, Корней!
– Здравствуйте, Мария Лексевна! – радостным голосом поприветствовал меня другой Корней. – Это я вам писал!
– А вы Мухин или Пчелкин?
– Я – Пчелкин Корней, а Мухин – это мой сводный брат. Не сочтите за наглость, но я очень хотел бы с вами встретиться, Марья Лексевна. Можно просто Мария?
– Д-да, конечно, – запнулась я.
– Мария – вы мой кумир! Я сражен вашими «Записками»! Так, значит, вы с Икки – не художественный вымысел? Не представляете, как я этому рад! – Он тараторил так, что я даже слово вставить не могла. – После прочтения вашей книги мне открылся совершенно незнакомый до сих пор прекрасный, совсем иной мир женщин. Я даже не ожидал, что есть такие, как вы с Икки, – просто люди – человеки, так сказать, а не стервозные бабы, которые только о себе думают! У которых голова одними тряпками да побрякушками забита! Так вы не откажетесь со мной встретиться?
– Д-да, конечно, – запнулась я.
– Мария – вы мой кумир! Я сражен вашими «Записками»! Так, значит, вы с Икки – не художественный вымысел? Не представляете, как я этому рад! – Он тараторил так, что я даже слово вставить не могла. – После прочтения вашей книги мне открылся совершенно незнакомый до сих пор прекрасный, совсем иной мир женщин. Я даже не ожидал, что есть такие, как вы с Икки, – просто люди – человеки, так сказать, а не стервозные бабы, которые только о себе думают! У которых голова одними тряпками да побрякушками забита! Так вы не откажетесь со мной встретиться?
– Ну, давайте завтра в четыре часа, – и я, сохраняя чувство собственного достоинства в голосе, назначила ему встречу около ближайшего метро.
– Я вас узнаю! – как-то хвастливо заявил он. – Ведь на обложке книги есть ваша фотография – я каждую линию, каждый изгиб вашего тела наизусть выучил!
«Уж не маньяк ли он?» – пронеслось в голове.
– А вы-то как выглядите?
– Так я в письме написал – 35 лет, среднего роста, с русыми волосами, серыми глазами и шрамом на лбу. До завтра, – прошептал он и дал отбой.
Я немедленно перезвонила Икки и пересказала весь наш разговор с Корнеем.
– Так что завтра у метро он тебя ждет! – заключила я.
– Я не поняла что-то! А ты? Ты не пойдешь?
– Зачем? У меня работы выше крыши! Мне про безумного ревнивца надо писать! Ты просила позвонить – я позвонила. Мало того, даже свидание тебе устроила! Чего еще-то?!
– Интересно, а как я его узнаю?
– Я же тебе же русским языком сказала: ему 35 лет, он среднего роста, с русыми волосами, серыми глазами и шрамом на лбу!
– Это какие-то особые приметы для милиции! Он даже не сказал, как одет будет!
– Чем я могу тебе помочь? – Мое ангельское терпение было на исходе.
– Пойдем завтра со мной. Тебя-то он точно узнает – каждый твой изгиб изучил на фото. – Или мне показалось, или на самом деле в ее голосе прозвучали нотки ревности (наверное, все-таки показалось – ведь я пишу роман об этом разрушающем чувстве). – Ты нас только друг другу представишь и можешь идти на все четыре стороны!
– Ладно, – согласилась я, решив, что, вполне возможно, Корней Пчелкин – Иккина судьба.
Я собралась уж было продолжить утешительное письмо родительнице своей, как опять надрывно зазвонил телефон:
– Икки, это я, Анжела!
– Анжела, это не Икки, а Маша.
– Тьфу! Телефоны перепутала! – задыхаясь, проговорила Огурцова. – Ну ладно, тебе первой расскажу.
– Что? Что ты хотела рассказать?
Анжелка молчала, потом замялась:
– Ой! Маш! Не знаю прямо!
– Да что ты не знаешь? – Я ничего не понимала. – Что-нибудь произошло?
– Ой! Мамочки! Не знаю прямо! – повторила она и снова замолкла.
– Говори! – Я была уверена, что у Анжелы что-то стряслось: или ей запретили видеться с детьми, или она рассказала Михаилу о своем интересном положении... А может, они сойтись надумали? Я сгорала от нетерпения. – Анжел, не томи! Что произошло?
– Трагедь! Трагедь произошла! Настоящая! Вот что! – И она завыла в трубку.
– Ты меня пугаешь!
– Я сама от себя такого не ожидала! Я – прелюбодейка и блудница! Ах! Забросайте меня камнями! Я изменила Михаилу! В моей жизни случился еще один мужчина! Ох! Несчастная я, слабая женщина! – запричитала она.
– Кто он? – спросила я, затаив дыхание.
– Все произошло так неожиданно, так быстро, что я даже не поняла ничего. Только когда он ушел, до меня дошло, что я натворила! – Огурцова не слышала меня.
– Кто он?! – перекричала я блудницу.
– Кто, кто! Карп Игоревич! Он вызвался меня провожать... До подъезда дошли, я говорю, спасибо, мол, до свидания, а он мне: «Очень пить хочется, да и зябко на улице. Не угостите чайком?»
– А ты что?
– Что – я? Я ж не зверюга какая-нибудь – конечно, говорю, мне заварки не жалко! Поднялись. Чайник включила, и тут меня повело что-то: голова закружилась, тошнота подступила, но, правда, сразу и отступила. Короче говоря, я на пол упала – обморок со мной сделался, – пояснила она. – Карп Игоревич полотенце схватил, сел на корточки надо мной и давай меня им обмахивать. А когда я в чувства-то пришла, он так рад был! Так рад! Целовать принялся, обнял... Сначала в щеки целовал, в шею, а потом в губы! У меня опять головокружение случилось, только другого характера. Я и не заметила, как он уж не сидит надо мной, а давно уже на мне лежит... Ну, в общем, свершилось! – сумбурно закончила историю своего грехопадения Анжела.
– Н-да, – непроизвольно протянула я – никогда не ожидала от нашей православно-адвентистской подруги ничего подобного.
– Осуждаешь? Осужда-аешь! Так брось, брось в меня камень! – истерично настаивала она – так у нее это получилось, будто не она согрешила, а я.
– Вовсе я тебя не осуждаю! Какое я на это право имею?! Да и вообще, я, что ль, лучше или Икки, Пулька?
– Правда? Спасибо тебе, Маш, спасибо, а то я думала, если ты узнаешь об этом, презирать меня начнешь! – горячо залепетала она и потом в ужасе, словно опомнившись, проговорила: – Что ж я наделала-то?! Маш, а вдруг я от него забеременела? От этого козла старого? Вот ужас!
– Ничего не понимаю! Ты ведь уже беременна! – изумилась я.
– А и то правда! У меня как-то это из головы вылетело совсем! – обрадовалась Огурцова и вдруг захохотала: – Маш, а ты заметила, что он ресницы с бровями тушью, как баба, красит?! Ой! Я не могу! Снег пошел, а у него все потекло! Ха! Ха! Ха! Пока, Машка! Только ты никому не рассказывай, что я тебе сейчас рассказала, особенно Пульке! Ой! Ха! Ха! Ха! – безудержно заржала она и бросила трубку.
В 16.00 следующего дня мы с Икки стояли возле станции ближайшего метро и сосредоточенно вглядывались в толпы прохожих, пытаясь выделить из общей массы мужчину 35 лет, среднего роста, с русыми волосами, серыми глазами и шрамом на лбу.
– Интересно, а Пульке Огурцова рассказала о своем грешке? – спросила Икки, которой Анжелка позвонила сразу после меня и поведала свою историю, только несколько в ином свете – что, мол, Карп Игоревич долго ее соблазнял, но она была тверда, как скала, что ни в какой обморок не падала, а член партии «Золотого песка» взял ее буквально силой. «Я же кричать и отбиваться не стала, а расслабилась и попыталась получить удовольствие. Этот совет я по телевизору как-то слышала – если на вас напал насильник, не отбивайтесь, а расслабьтесь и получайте удовольствие», – именно так подруга наша преподнесла Икки вчерашнюю свою измену Михаилу. Что и как там было на самом деле, навсегда останется для нас тайной. – Сдается мне, что это не Горе-Карп ее соблазнил, а Анжелка сама его и снасиловала, – усмехнулась Икки, и в эту минуту к нам подошел мужчина лет сорока, ростом ниже среднего, с серыми, водянистыми небольшими глазками и огромным рубцом, который по диагонали стрелой пролег от левого виска по лбу, прячась где-то в жидких псиво-русых волосах.
– Простите, вы Марья Корытникова?
– Да.
– Я – Корней. Корней Пчелкин, – уточнил он, а я подумала: «Может, он как человек хороший». – Очень рад вас видеть! И очень счастлив, что вы согласились со мной встретиться, что вы не возвышаетесь, а в народ идете.
– Знакомьтесь – это Икки, – представила я свою подругу, а она вдруг задергала плечами. Нет, с ней что-то не то происходит! Однако Корнею, судя по его очарованному взгляду, пришлось по душе это нервное Иккино подергивание плечами.
– Икки! Вы точно такая же, как вас Мария в книге описала! – Он не отводил от нее глаз, и я сразу поняла, что именно я тут – «третий», а он, как известно, всегда лишний.
– Корней, Икки, вы сходите куда-нибудь, а я, пожалуй, пойду. У меня очень много работы!
– Ну вот! Вы уже убегаете?! – спросил он, продолжая смотреть на Икки – было такое впечатление, что кроме нее он не слышит и не видит ничего вокруг. Подруга моя, в свою очередь, тоже ради приличия очень удивилась, что я так быстро покидаю их, но посмотрела на меня с благодарностью – иди, иди, мол: мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Мы распрощались – влюбившаяся с первого взгляда парочка свернула влево от метро. Я пошла домой продолжить наконец историю о безумном ревнивце и бедной жене его Марфушеньке. «А что, если роман назвать «Бедная Марфа»?» – подумала я и оглянулась. Пара, что образовалась только что на моих глазах и при моем непосредственном содействии, быстро удалялась. Корней вцепился в Иккину руку и тащил заведующую единственной проктологической аптеки Москвы буквально волоком. «А вдруг он маньяк?» – во второй раз промелькнуло у меня в голове. И походка у Корнея странная какая-то: зад отклячен, торс неумолимо стремится вперед, ноги будто постоянно пытаются догнать друг друга, но это никак не удается им сделать. «Хотя походка еще не показатель маньячества», – успокоила я себя и поспешила к рабочему столу.
* * *С тех пор, как я познакомила Икки со своим поклонником – Корнеем, прошел месяц с малюсеньким поросячьим хвостиком. Наступили первые мартовские дни, но на дворе весной и не пахло – напротив, февраль, казалось, только сейчас вступил в свои права: за окном свистел ветер, закручивая мелкий крупитчатый снег в длинные причудливые воронки. Однако, несмотря на это, то ли жилконтора, то ли ДЭЗ нашего района (не знаю, кто точно, потому что совершенно в этом не разбираюсь) приняли решение перекрасить дом, в котором я живу, из бледно-желтого в ядрено-розовый. Все в природе преобразилось – в начале октября стоит августовское тепло, весной свирепствуют метели. Маляры в люльках штурмуют первый подъезд.