Для развлечения пирующих на середине зала сначала расположились музыканты, игравшие веселые мелодии на флейтах и различных струнных инструментах. Потом музыканты ушли, а им на смену появились фокусники и акробаты. Затем две молоденькие девушки исполнили несколько песен под аккомпанемент авлосов и арф.
К тому моменту, когда юные певицы допели свою последнюю песню, пристойное пиршество, называемое римлянами конвивиум, подошло к концу. За пиром последовала попойка, называемая симпосием. Гости надели на голову венки из цветов и плюща, пол в триклинии был усыпан лепестками роз. Шумным веселым голосованием был избран царь застолья, определявший, в какой пропорции вино должно разбавляться водой – на одну треть или на одну четверть.
Рабы-виночерпии внесли в триклиний большие сосуды-кратеры, в которых вино смешивалось с чистой родниковой водой перед тем, как его разливали специальными черпаками по чашам и кубкам.
Еще не прозвучала первая здравица, как Цезарь сказал хозяину дома, что он вспомнил про одно незавершенное дело. Цезарь заверил Руфуса Гавия, что отлучится на каких-то полчаса, а затем вернется обратно. Префект засуетился, предложив Цезарю своих слуг с зажженными факелами, так как на землю уже опустилась ночь. Однако Цезарь указал префекту на меня и Олвикса, сказав, что он и так имеет надежных сопровождающих.
Набросив на плечи плащ, Цезарь вышел из триклиния через боковую дверь. Я и Олвикс последовали за Цезарем. Запалив два факела, мы быстрым шагом устремились по главной улице Цезены в сторону форума. Олвикс шел впереди, освещая факелом путь. Цезарь шел за ним. Я был замыкающим.
Не доходя до форума, мы свернули в переулок, который вывел нас к речной мельнице. Отсюда через густую дубраву вела тропинка в обход городских строений до самой Эмилиевой дороги.
Шагая по тропинке следом за Цезарем, я слышал, как он бормочет себе под нос, как некое заклинание:
– О боги, на что же я отважился! Ведь я вознамерился ввергнуть Рим в гражданскую войну! О Юпитер, почему ты не разверзнешь передо мной бездонную пропасть, почему не разишь меня своей молнией!..
В дубраве было темно и жутковато. Рыжий свет факелов озарял корявые стволы дубов и буков, между деревьями плясали черные тени, отчего казалось, что лес наполнен призраками, которые жмутся к деревьям, прячась от факельного огня. Я несколько раз споткнулся о торчавшие из земли корни дубов и невольно выругался вполголоса. Цезарь, обернувшись ко мне, сердито обронил, что, выйдя ночью в путь, нельзя ругаться вслух, это привлечет злых духов ночи.
– Злые духи уже вьются над нами! – прошептал Цезарь, обратив ко мне свое бледное лицо. – Я чувствую их холодное дыхание.
Мне захотелось сказать Цезарю, что это задул ветер с севера и злые духи тут ни при чем. Однако я промолчал, сознавая, что Цезарю, как сыну своей эпохи, все равно везде и всюду будут мерещиться демоны и божественные знаки.
К тому моменту, когда мы выбрались на Эмилиеву дорогу, факел в руке Олвикса догорел и погас. Теперь впереди шел я, держа факел над головой. Эмилиева дорога, как и все стратегические дороги римлян, имела ширину достаточную, чтобы на ней могли разъехаться две повозки. Эмилиева дорога была вымощена широкими плоскими камнями, уложенными так плотно один к другому, что между ними нельзя было всунуть даже лезвие ножа. Вся эта дорога была размечена невысокими каменными милевыми столбиками. По обе стороны от Эмилиевой дороги были прокопаны длинные канавы для стока дождевой воды.
На дорожной развилке примерно в полумиле к югу от Цезены мы наткнулись на повозку, запряженную мулами. В повозке сидели Флавий и Азиний Поллион, добрую половину этого легкого четырехколесного возка занимал походный сундук Цезаря.
– Где Курион и Марк Антоний? – спросил Цезарь, подойдя к повозке и тяжело переводя дыхание после быстрой ходьбы.
Сидевший впереди на козлах Флавий молча пожал плечами, перебирая вожжи.
– Они не появлялись, – ответил Азиний Поллион, зябко кутаясь в шерстяной плащ с капюшоном.
– Странно, – проворчал Цезарь. – Они же ушли с пира раньше нас. Неужели оба оробели и передумали участвовать в этом деле.
– Подождем, – сказал Азиний Поллион. – Время еще есть.
Цезарь забрался в повозку и сел на солому, прислонившись спиной к дощатому бортику. Он выглядел утомленным и каким-то обеспокоенным. В нем не было его прежней уверенности. Таким я видел Цезаря впервые. Видимо, его одолевали сомнения и тревога.
Вскоре вдалеке раздался цокот копыт, к развилке со стороны города мчались два всадника.
Олвикс отбросил край плаща с правого плеча и взялся за рукоять своего длинного галльского меча. Я тоже на всякий случай взял факел в левую руку, освободив правую, если вдруг придется схватиться за оружие.
Всадники на всем скаку подлетели к повозке, с трудом остановив разгоряченных лошадей. Это были Курион и Марк Антоний. Оба были в длинных галльских плащах с капюшонами, под плащами у обоих виднелись панцири и перевязи с короткими мечами.
С появлением Куриона и Марка Антония Цезарь заметно ободрился. Он властно бросил Флавию, чтобы тот трогался в путь. «К рассвету мы должны быть в Аримине!» – добавил Цезарь.
Флавий щелкнул вожжами, повозка покатила по каменному покрытию Эмилиевой дороги. Курион и Марк Антоний, сдерживая коней, ехали рядом с двух сторон от возка. Олвикс и я шагали пешком позади повозки. Вскоре догорел и мой факел. Теперь наш путь озарял лишь бледный призрачный свет луны, которая проглядывала между облаками. Ветер то заволакивал ночные небеса плотными тучами, то разгонял их, обнажая лик ущербной луны.
Проехав через обширный лес и спустившись по склону довольно крутого холма, наш маленький отряд очутился на низком берегу неширокой мелководной реки.
– Вот и Рубикон! – сказал Азиний Поллион. – Это граница Италии.
Эмилиева дорога подходила к пограничной речке в том месте, где имелся брод, удобный для всадников и повозок, рядом через реку был перекинут узкий пешеходный мостик из жердей и досок.
Цезарь выбрался из возка, пожелав перейти реку по мосту. У него затекли ноги от долгого неподвижного сидения в тряской повозке, и ему захотелось немного размяться. Азиний Поллион также выпрыгнул из повозки, направившись к мостику вслед за Цезарем. Олвикс и я тоже зашагали к мосту.
Взойдя на выгнутый дугой мостик, Цезарь вдруг остановился и, облокотившись на перила из грубо отесанных ясеневых жердей, засмотрелся на мутную речную воду. Выше по течению находился загроможденный камнями перекат, оттуда доносился смутный ровный шум речного потока, преодолевавшего преграду. Водяные струи, протекая под мостом, несли длинные водоросли и клочья пены. В ночном воздухе явственно пахло сыростью и камышами. Было тихо и таинственно; лишь шумела река на перекате да скрипела повозка, медленно спускаясь по берегу к речному броду. Флавий, погоняя мулов, негромко посвистывал.
Курион и Марк Антоний, спешившись, разминали ноги. Они глядели на Цезаря, замершего на середине моста, догадываясь, какая внутренняя борьба сейчас происходит в нем.
Сознавал это и Азиний Поллион. Подойдя к Цезарю, он негромко промолвил:
– Еще не поздно вернуться. Но стоит перейти этот мостик, и все будет решать оружие.
Цезарь помолчал, затем задумчиво произнес, продолжая смотреть на текущую под мостом реку:
– Если я откажусь от перехода через Рубикон, это будет бедой для меня, если перейду – для всех римлян.
Азиний Поллион понимающе покивал головой, не промолвив больше ни слова. Он видел, что Цезарь мысленно еще раз взвешивает все «за» и «против», поэтому не хотел мешать ему в принятии столь важного решения.
Флавий на своей скрипучей повозке уже въехал на мелководье, переправляясь на другой берег реки. Следом за ним, вскочив на коней, тронулись Курион и Марк Антоний, поднимая высокие брызги воды. Стоявший рядом со мной Олвикс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. По его мужественному лицу было видно, что он редко колеблется в принятии любых решений и что теперешняя нерешительность Цезаря ему совершенно непонятна.
Наконец Цезарь расправил плечи и уверенно воскликнул:
– Вперед, куда зовут меня знаменья богов и несправедливость противников! Жребий брошен!
В знак своей решительной поддержки этого решения Азиний Поллион крепко пожал Цезарю руку. Плечом к плечу они преодолели оставшуюся половину моста, почти бегом устремившись по противоположному берегу к дороге, на которую уже выбрались из реки два всадника и повозка, запряженная парой серых мулов. Олвикс и я тоже ускорили шаг, подхватив полы своих длинных плащей.
«Вот она, знаменательная в древней истории ночь с 10-го на 11 января 49 года до нашей эры! – билась мысль в моей голове. – Знаковое событие в жизни Цезаря и в судьбе Рима! Это событие было описано Плутархом, Аппианом, Светонием и другими анналистами, труды которых дошли до двадцать первого века. И вот все повторяется вновь, но уже с участием человека, заброшенного в эпоху Цезаря из далеких грядущих времен!»
Глава восьмая
Аримин
В Аримин Цезарь прибыл с первыми лучами взошедшего солнца. Он без промедления собрал на сходку своих воинов. Благодаря стараниям Цинны, отряд которого проник в Аримин еще на заре вчерашнего дня, под знамена Цезаря встали около трехсот местных добровольцев. Цинна распустил слух, будто десятый легион – это авангард Цезаря, следом за которым со стороны Альп двигаются еще девять легионов. Этот слух переполошил жителей Аримина, из которых самые бедные и неимущие без колебаний пошли записываться в войско Цезаря, а самые богатые устремились к Риму, оставив свои дома и достояние.
На сходке Цезарь перечислил все обиды, нанесенные ему сенатом, упомянул и о том, что сенаторы отвергли его условия примирения с Помпеем, по сути дела не оставив Цезарю иного выбора, как начать войну с сенатом. Цезарь обещал легионерам из десятого легиона и местным добровольцам выплатить тройное жалованье в ближайшие три месяца, а если война с Помпеем затянется, то сторонники Цезаря получат еще большее вознаграждение. Призывая своих воинов быть верными ему, Цезарь говорил, что готов отдать им все свои богатства, лишь бы они помогли ему восторжествовать над сенатом и Помпеем.
На этой сходке случилось следующее недоразумение. Цезарь, заверяя воинов, что ради уплаты им жалованья он готов заложить свой золотой фамильный перстень, часто поднимал вверх свою левую руку с перстнем на безымянном пальце. Дальние ряды войска, заполнившего площадь Аримина, не имея возможности расслышать речь Цезаря, приняли его поднятую руку с перстнем на пальце как знак того, что Цезарь пообещал каждому воину всадническое состояние. Золотые кольца на левой руке в Риме носило сословие всадников, имущественный ценз которых составлял четыреста тысяч сестерциев. Каждый год цензоры проверяли списки римских всадников, и если у кого-то из них состояние оказывалось меньше четырехсот тысяч, то этих людей вычеркивали из списка всадников.
Слух о том, что Цезарь якобы готов всех воинов десятого легиона сделать всадниками, если они пойдут за ним до конца, мигом облетел весь небольшой Аримин. Потому-то число желающих вступить в десятый легион к концу дня достигло семисот человек. Напрасно военачальники и друзья Цезаря пытались объяснять легионерам и новобранцам, что слух этот – чистый абсурд. Смысл поднятой руки Цезаря заключался совсем в другом. Однако никто из воинов не желал слушать легатов и военных трибунов. Всем было известно, насколько богат Цезарь и сколь щедро порой он вознаграждает тех, кто ему предан.
Я случайно услышал разговор на эту тему между центурионом Титом Пулионом и Марком Антонием.
«Цезарю придется в случае победы над Помпеем зачислить весь десятый легион во всадническое сословие, – сказал Тит Пулион, – иначе войско утратит веру в него. Такими вещами не шутят!»
«Цезарь никогда не пойдет на это, не надейся! – возразил центуриону Марк Антоний. – Это же означает выбросить на ветер бешеные деньги! Проще обмануть воинов, чем что-то им объяснять. Обещания и обман в политике всегда идут рука об руку».
«Это же гнусность и подлость – обманывать такое множество людей! – возмутился простодушный Тит Пулион. – Боги не потерпят этого!»
«Для чего, по-твоему, существуют люди, что богатые, что бедные? – усмехнулся Марк Антоний, давно поправший в душе всяческие моральные принципы. – Люди существуют для того, чтобы их обманывать и грабить. Запомни это, наивная душа!»
Марк Антоний со смехом похлопал по плечу оторопевшего от такой беспринципности Тита Пулиона.
Мне с самого начала было ясно, что речи Цезаря против нобилей и сената, его забота о народе и стремление вернуть былую власть народным трибунам – самый обычный популизм. В отличие от братьев Гракхов, истинных народных вождей, пожертвовавших своей жизнью ради народа, Цезарь пытался с помощью плебса низвергнуть в Риме владычество оптиматов и расчистить путь для личной авторитарной власти. Собственно, этим же занимался и Помпей, опираясь на покорный его воле сенат.
Среди друзей Цезаря было немало истинных демократов, вроде Тита Лабиена и Квинта Цицерона, искренне радевших о народе. Но еще больше в окружении Цезаря было личностей авантюрного склада, таких как Курион и Марк Антоний. Эти люди только разглагольствовали о нуждах народа, а на деле заботились лишь о собственном благе. Цезарь не только не отталкивал от себя этих выскочек, но всячески старался привязать их к себе, понимая, что у порочных людей он всегда нащупает слабое место, в отличие от честных и неподкупных граждан.
Здесь, в Аримине, мне удалось стать свидетелем того, как Цезарь привлекает на свою сторону беглых преступников, воров, промотавшихся юнцов, бежавших от суда. Все это отребье, скрываясь от справедливого возмездия, стекалось к Цезарю, уповая на его могущество и милость. Цезарь, по своему обыкновению, выслушивал каждого просителя, вникал в каждое преступление с дотошностью ревностного законника и изворотливостью умелого адвоката. Каждому преступнику Цезарь мог подарить надежду на избавление от суровой судебной кары, находя во всяком деле смягчающее обстоятельство. И вся эта темная братия клялась Цезарю в верности, надеясь вместе с ним вернуться в Рим, чтобы там очиститься от всех обвинений, прикрываясь могуществом Цезаря, как некой охранной грамотой.
Однако приходили к Цезарю и такие злодеи, настолько погрязшие в преступлениях и распутстве, что даже он ничем не мог им помочь. Таким людям Цезарь прямо и открыто говорил, что спасти их может только гражданская война.
Один из таких злодеев явно не случайно оказался в Аримине и пробился к Цезарю со своим прошением. Звали его Кремуцием Кордом. Это был молодой человек двадцати шести лет, знатного рода и немалого достатка. Во внешности его не было ничего отталкивающего, наоборот, Кремуций Корд был превосходно сложен физически, у него были правильные черты лица, густые вьющиеся волосы. Он был начитан и образован, как всякий знатный римлянин. Однако история его преступлений была ужасна.
Понимая, с каким человеком ему придется беседовать, Цезарь пригласил к себе Марка Антония, который был умелым кулачным бойцом, а также меня и Олвикса. Если Марк Антоний сидел безоружный рядом с Цезарем, то я и Олвикс стояли за спиной у Цезаря вооруженные мечами.
Кремуций Корд правдиво поведал Цезарю о том, что его овдовевший отец женился на молодой красивой женщине. Не прошло и года после свадьбы, как Кремуций соблазнил свою мачеху. Их тайные встречи закончились тем, что однажды отец Кремуция застал любовников обнаженными в постели. Произошло бурное объяснение, в ходе которого Кремуций убил отца, ударив его стулом по голове. Желая отвести от себя подозрение в столь тяжком преступлении, Кремуций изобразил случившееся так, будто его отец повздорил с кем-то из рабов и пал от их рук. Дабы его версия выглядела правдоподобно, Кремуций зарезал двух рабов, а их трупы утопил в Тибре. Судебным следователям Кремуций сказал, что эти два невольника куда-то сбежали, понимая, что им грозит за убийство патриция.
В ходе долгого разбирательства следователи допросили всех прочих рабов в доме Кремуция Корда и докопались-таки до истины. Припертому к стенке Кремуцию ничего не оставалось, как сознаться в убийстве отца и указать место на реке, где по его приказу были утоплены убитые им невольники. За убийство отца по римским законам Кремуцию грозила смертная казнь. Последним шансом на спасение для Кремуция было участие в судебном процессе какого-нибудь популярного адвоката, умеющего сочинять проникновенные речи. Кремуций обратился за помощью к известному в Риме оратору Тиберию Корвину, ученику самого Марка Туллия Цицерона.
Тиберий Корвин наотрез отказался выступать на суде в защиту Кремуция Корда, припомнив ему прошлые злодеяния. Так, Кремуций Корд однажды избил брата Тиберия Корвина, сломав тому нос и выбив глаз. В семнадцать лет Кремуций Корд изнасиловал несовершеннолетнюю племянницу Тиберия Корвина, тогда это дело замяли благодаря связям отца насильника. В разговоре с Кремуцием Кордом Тиберий Корвин позволил себе позлорадствовать, мол, скоро справедливость восторжествует и в Риме одним мерзавцем станет меньше. Кремуций Корд, придя в ярость, своими руками задушил Тиберия Корвина, а поскольку свидетелями этого невольно стали жена и двое детей оратора, то он убил и их. После этого Кремуций Корд бежал из Рима. Какое-то время он скрывался в горах Самния, потом надумал укрыться где-нибудь в Цизальпинской Галлии. По пути туда Кремуций Корд остановился в Аримине в тот же день, когда сюда прибыл Цезарь со своим войском.
– Извини, Кремуций, но я тебе помочь не смогу, – сказал Цезарь, выслушав исповедь безжалостного убийцы. – Никто из людей не в силах тебе помочь. Тебя может выручить только гражданская война в Риме.
Стоявший перед Цезарем Кремуций Корд хмуро покачал головой.