— Вот, к примеру, с чего ты решила, что они приедут сейчас? Может, они уже были, или явятся ночью, или никогда не явятся.
Сонька уставилась на меня зелеными глазищами, поразмышляла.
— Пойдем-ка яму посмотрим. — Я вздохнула и вслед за ней побрела смотреть яму, которая, строго говоря, не была ямой. Мы присели рядышком и принялись разглядывать землю. Место поросло молодой крапивой и выглядело совершенно невинно.
— Как думаешь? — спросила Сонька.
— Если и были, то землю не трогали.
— А можно, не раскапывая, определить, есть покойник или нет?
— Ты меня спрашиваешь?
Мы помолчали и минут через пять вновь заняли боевой пост на поляне. Я легла, а Сонька сидела, поджав ноги и навострив уши, чем очень напоминала дворовую собаку. Я сказала ей об этом, она отмахнулась, и мне стало ясно: своим занятием подружка увлечена чрезвычайно и никакие силы не заставят ее покинуть пост. Оставалось только ждать, когда ей самой все это надоест.
Я вздохнула и стала листать журнал. Прошло часа два, мы уже поесть успели, журнал был прочитан, а Сонька стала проявлять явные признаки нетерпения.
— Может, пойдем? — предложила я. — Еще успеем на последний автобус.
Сонька только головой покачала.
— Слушай, земля холодная, — напомнила я, — для моего здоровья вредно так много времени…
Я не успела договорить, послышался шум подъезжающей машины. Мы замерли, уставившись на развилку дороги. В поле зрения возникли красные «Жигули», свернувшие затем в сторону Зайцева.
— Пост объезжают, — пояснила Сонька расстроенно и опять насторожилась. — Слышишь?
— Не-а.
— Да слушай ты.
Я старалась изо всех сил. Точно. Машина. Вскоре мы ее увидели. «Восьмерка» цвета «мокрый асфальт» появилась на дороге и притормозила. Минуту ничего не происходило. Потом машина плавно двинулась к кладбищу и встала как раз возле куста бузины. Сонька сопела, как паровоз.
— Номер запиши, — шепнула она торопливо. Я записала. Любопытство разбирало и меня, я выхватила у Соньки бинокль и уставилась на машину. Стекла тонированы, и определить, что происходит внутри, было невозможно. Дверь машины открылась, и появился мужчина: коренастый, стриженый, на вид лет двадцати семи. Я узнала его сразу, именно он в памятную ночь выступал в роли одного из могильщиков. Он перелез через ограду, присел и так же, как мы, стал рассматривать землю. Сидел на корточках минут пять, не меньше, как видно, о чем-то размышляя, полагаю, о неприятном, потому что хмурился все более озабоченно. Сонька тянула руки к биноклю, и я отдала его ей, все, что хотела, я уже увидела.
— Что я тебе говорила, — бормотала Сонька, — не одни мы газеты читаем.
Между тем мужчина поднялся, сел в машину и уехал.
— Дела… — заметила я. — Однако раскапывать могилу он не стал.
— Подожди, еще не вечер. Дурак он, что ли, днем копать?
— Что ж, думаю, мы можем домой идти.
— Еще бы покараулить.
— Вот и карауль, а мне до смерти надоело. — Я направилась в сторону деревни, Сонька догнала меня и принялась ныть:
— Говоришь, ночью копать будет?
— Ничего этого я не говорила. И вообще, ночью я близко к кладбищу не подойду, у меня на него аллергия.
— Ладно, не злись, — миролюбиво заметила Сонька, чем очень меня насторожила.
Деревня выглядела густонаселенной: слышались детские голоса, музыка, звон ведер у колодца — одним словом, вечер пятницы. Мы прошлись по деревне, «восьмерки» цвета «мокрый асфальт» не наблюдалось.
— Значит, уехал, — констатировала Сонька, — или затаился где-нибудь. Зря ушли с кладбища, самое интересное пропустим.
Тут я начала злиться:
— У тебя возле амбара покойник зарыт, может, хватит приключений и не стоит искать новых? Забыла, как зубами лязгала?
Или хочешь присоединиться к тому, что у амбара?
Сонька не захотела. И правильно. Я решила подвести черту:
— Завтра едем в город и больше об этой истории не говорим. Поняла?
— Так ведь как же, Греточка….
— Все. И заткнись.
Мы вошли в дом, и Соньке пришлось заткнуться, потому что сели ужинать. Чегочего, а поесть она любит. Правда, вид у нее был кислый, я почувствовала себя виноватой и принялась объяснять, почему нам от этой истории лучше держаться подальше.
Сонька обреченно кивала и продолжала ощущать себя несчастной.
— Значит, спать ложимся? — детским голоском спросила она.
— Отчего ж, посмотрим телевизор. — Мы сели возле телевизора. Сонька ерзала и смотрела на меня со значением.
— Греточка…
— Заткнись.
— Не любишь ты меня…
— Я тебя обожаю.
— И ничего не хочешь для меня сделать.
— Для тебя все, что угодно.
— Ну, например…
— Убить моего любимого паука в ванной.
— Свинья! — прорычала Сонька и удалилась спать. Я поздравила себя с тем, что у меня твердый характер, и отправилась вслед за ней.
Утром мы проспали первый автобус, следующий был к обеду, и я занялась цветами в палисаднике. Тут кое-что привлекло мое и внимание: у Максимыча горел свет, это в десять-то утра. «Вчера набрался где-нибудь и до сих пор спит», — решила я и продолжала копание в земле, но беспокойство не отпускало, более того, я вдруг начала нервничать и то и дело поглядывать на его окна.
Свет все горел.
— Сонька! — крикнула я. Она появилась из огорода и спросила угрюмо:
— Чего?
— У Максимыча свет до сих пор горит.
— И что? — Тут Сонька как-то странно дернулась и уставилась на меня. Видно было, то она предельно напугана.
— О, Господи! — пролепетала подруга и потом бросила:
— Бежим!
Дверь была приоткрыта, свет горел в передней и на кухне. На столе поллитровка, пустой стакан и миска с капустой. Мы походили, покричали, у соседей поспрашивали — безрезультатно.
— Вот черт старый, напугал, — сказала Сонька, но облегчения в ее голосе не слышалось. Подошло время обеда, Максимыч не появлялся.
— Может, он в Зайцеве ушел? — предположила Сонька. — У него там родня.
В город мы не поехали: надо было убедиться, что с Максимычем ничего не случилось.
По телевизору шли «Вести», когда в окно забарабанила соседка и крикнула:
— Соня, Соня, беда! — Мы выскочили на крыльцо. — Максимыча нашли, в реке утонул, за корягу зацепился.
Мы разом побледнели и уставились друг на дружку. Сонька побежала к реке, где уже весь народ собрался, а я осталась на крыльце. Из села приехала милиция, труп забрали. Я была уверена, вывод будет примерно такой: несчастный случай, был пьян, возвращался домой и упал в реку. Так оно и вышло. Я с нетерпением ждала Соньку, а когда она вернулась, сказала:
— Пошли.
— Куда?
— На кладбище.
Издалека могила выглядела вполне зеленой и нетронутой, но вблизи невооруженным глазом было видно: недавно ее кто-то раскапывал. Дерн аккуратно положен на место, но рядом, на молодой крапиве, осталась земля, которую не смогли смести полностью.
— Вот сюда землю бросали, — сообщила Сонька, ползая на четвереньках с видом заправского следопыта. — Так я и думала, надо было здесь сидеть и его дожидаться.
— А зачем? — попробовала я внести ясность. — Мы ведь и так знаем, кто это. Парень на «восьмерке» цвета «мокрый асфальт», и номер записан. Теперь он в курсе, что трупа здесь нет, а Максимыч, возможно, сказал, что его и той ночью не было. И этот тип будет решать загадку, «куда делся труп».
Кстати, он-то знает, что хоронили они еще живого.
— Ты думаешь…
— Я думаю, он вполне допускает мысль, что покойник теперь и не покойник вовсе.
— Здорово, — озадачилась Сонька, — для нас это хорошо или плохо?
— Спроси что-нибудь полегче. Мне кажется, у него два варианта: чудесному спасению из могилы неизвестный обязан либо людям, случайно проезжавшим мимо, либо местным. А в деревне в ту ночь, кроме Максимыча, были только мы с тобой. И я как раз приехала с «Тарзаном».
— Мамочка моя, как все просто! — ахнула Сонька. — Слушай, может, нам повезет и он не такой умный, как ты.
— Боюсь, ему очень нужен труп, и пока он его не получит, не успокоится.
— Где ж он его искать будет? По всей округе землю рыть?
— Для него он живой. И здесь, пожалуй, тоже два варианта: если «покойник» был без сознания, его отправят в больницу, если в сознании, то смог объяснить, что в больницу ему нельзя, и сейчас где-то отлеживается.
Хотя может быть и третий вариант, но на это моей фантазии не хватает.
— Греточка, ты не злись, но я уже ничего не понимаю. Чего нам-то ждать?
— Скорее всего он уже обзвонил больницы в округе и знает: нужный ему человек туда не поступал, если поступал кто-то похожий, значит, навестил больного. У него ведь целый день был на это. Ну а если Максимыч о нас сказал, значит, навестит и нас.
— Я не хочу, — жалко охнула Сонька.
— А я прямо умираю от хотения.
— И последний автобус мы уже пропустили, — простонала она.
— Пойдем к Герасимовым ночевать, только подготовимся.
Мы подготовились: на всех дверях в доме прикрепили волоски. Соньке это занятие так понравилось, что мне пришлось вмешаться, чтобы она у себя все волосы не вырвала. Мы отправились к соседям, объяснив свое вторжение страхом перед утопленником. Речь, конечно, зашла о нем.
— Вечером он утонул, — рассказывала Алла Ивановна с энтузиазмом. — Я его как раз видела, когда этот парень пришел.
— Какой парень? — спросила я.
— Да… — она рукой махнула, — спрашивал, продается ли у нас дом, в деревне то есть.
— И что?
— Ничего. Говорю, опоздали, три дома продавались, да уже проданы. Он еще засмеялся, говорит, может, к лучшему, у вас, мол, тут на кладбище мистика какая-то.
И газету показал. А я ему: вон она, наша мистика, и на Максимыча киваю, он как раз из огорода шел.
Мы с Сонькой переглянулись: сомнений не оставалось, Максимыч убит, и виноваты в этом, вольно или невольно, мы.
Утром мы вернулись к себе и обследовали двери: в гостях у нас кто-то побывал, основательно пройдясь по всему дому. Оставалось только надеяться, что ничего интересного он не нашел. Нам совершенно не хотелось отправиться вслед за Максимычем.
Да, тот у амбара явно любил компанию и потянул за собой других. Даже думать не хотелось, кто следующий?
Следующими будем мы. Это я поняла, как только Сонька возникла в понедельник в моей квартире. У меня весь день было ужасное предчувствие, а тут ввалилась Сонька, и на ней, как говорится, лица не было.
— Ты чего дохлая такая? — спросила я.
— Славка, чтоб ему пропасть…
Я облегченно вздохнула.
— Пошли в кухню, чай пить с вареньем.
Черная смородина. Будешь?
— Буду! — Сонька села к столу и ложку схватила.
— Полотенце на колени положи, — сказала я, потому что Сонька была в моем костюме, а у нее прямо-таки дар сажать пятна.
— Да ладно. Я аккуратно.
— Вот уж не поверю. Чего случилось? — спросила я, хотя про Славку мне было неинтересно.
— Представляешь, пока мы в деревне были, этот подлец меня ограбил. Взял у тети Веры ключи, ты знаешь, я ключи у нее оставляю (я знала, что в противном случае Сонька их непременно бы потеряла и не смогла бы попасть в собственную квартиру).
Ну, вот, так этот подлец пришел к ней, взял ключи, якобы я просила кое-какие вещи привезти на дачу, и меня ограбил. Форменным образом. И что мне теперь делать?
В милицию заявлять?
— Заяви.
— Ну, не чужие мы с ним все-таки люди.
— Так ведь все выгреб. 600 долларов, что на черный день были, и золото. Все золото уволок.
— Тогда заяви, — кивнула я. Сонька была вялой и на себя непохожей. Именно такое ее состояние навело меня на мысль… — Нет, только не это! воскликнула я и уставилась на нее.
— Кто ж знал, Греточка. Я ведь спрятала.
Вместе с кольцом и серьгами.
— Медальон? — спросила я. Сонька испуганно кивнула.
— Греточка…
— Убогая ты моя, я ль тебе не говорила, что брать его опасно?
— Греточка, — приготовилась реветь Сонька.
— Ну, вот, — сказала я. — Здорово повезет, если смерть у нас будет легкой.
— Я ведь…
— Пей чай и молчи.
Сонька торопливо пила чай, конечно, с ложки капало, и подол моего любимого костюма пошел пятнами.
— Ой, — произнесла Сонька тонким-тонким голоском. — Я нечаянно. Честно.
— Ерунда, — улыбнулась я и опрокинула вазочку с вареньем ей на грудь. Мне сразу стало легче, я смогла даже допить чай, хотя Сонька визжала, топала ногами и грозилась меня убить. Я смотрела на стену перед собой и размышляла о тщете всего сущего.
— Гретка, — позвала Сонька, вдоволь наоравшись и переодевшись в другой мой костюм, — надо Славку искать.
Разумеется, подруга была права.
— Сколько, говоришь, он денег прихватил?
— 600 баксов.
— 600 долларов пропить надо. Где он, как ты думаешь?
— Да где всегда, в «Витязе».
«Витязь» — забегаловка средней руки.
Главной ее достопримечательностью, кроме чудовищной грязи, был зал с очень низким потолком, где стояли два бильярдных стола.
Славка мнил себя непревзойденным игроком в бильярд и здесь просаживал свои деньги, когда они у него случайно появлялись.
— Поехали, — сказала я, — может, он еще не успел медальоном похвастать.
Мы поймали такси и махнули в «Витязь».
— Смотри, Славкина машина, — обрадовалась Сонька, завидев на стоянке перед рестораном знакомую «девятку». Я не смогла скрыть вздоха облегчения, но, как выяснилось, радовались мы зря: Славки здесь не оказалось. Мы раз пять прошлись по залам, заглянули в бар, но его так и не нашли. Зато в баре сидел Славкин друг Олег. Сонька направилась к нему. Я ждала у стойки, она вернулась через десять минут, едва живая.
— Ну? — спросила я.
— Хуже не бывает. Славка ошивался здесь со вчерашнего дня. Проигрался. Доллары еще вчера спустил. И медальон ставил. Олег видел. А сегодня к обеду заявился, при деньгах, видно, где-то занял, — Сонька запечалилась. Олег говорит, полчаса назад видел, как Славка выходил отсюда с двумя какими-то парнями.
— Куда выходил?
— Не знает. Столкнулись в дверях.
— Все, — обреченно заявила я, — Славку мы больше не увидим.
Я была права. Прождав часа четыре, мы поняли всю бессмысленность этого занятия и вышли из ресторана. Машина по-прежнему находилась на стоянке, но я почему-то была уверена, что ей нужно искать другого хозяина.
— Гретка, ты только не злись, — канючила Сонька, — может, я, конечно, и виновата, но я не нарочно. Давай дружить, а?
— Давай. Перед смертью нужно все прощать друг другу.
— Плохи дела?
— Возможно, бывают и хуже, но мне о них ничего не известно.
— И что же нам делать?
— В милицию идти, сдаваться.
— Это что же, с тюрьму?
— Ну, не хочешь в тюрьму, давай в могилу.
В могилу Сонька не хотела, она посопела и опять полезла ко мне:
— Греточка, ты ж такая умненькая-преумненькая, неужели ничего придумать не можешь?
— Ничего, — отрезала я, — идем в милицию.
— Сами себя в тюрьму сажать? — ахнула Сонька.
— Нет, сообщить о пропаже твоего возлюбленного.
Пропажа возлюбленного милицию не взволновала.
— Давно пропал?
— Часов пять. — Милиционер заскучал, а когда узнал, что Сонька не является законной супругой пропавшего, и вовсе потерял к нам интерес. Мы вышли из отделения: я усталая, Сонька взбешенная.
— И таким козлам сдаваться? — бушевала она. — Да пусть меня повесят!
— Возможно, нам повезет меньше… Вот что, поехали к Игорьку.
— К какому Игорьку? — не поняла Сонька.
— К соседу. Я думаю, он должен помочь.
Как-никак влюблен.
— Да он на сто лет моложе тебя, — съязвила Сонька.
— Ну и что, а тебя — на двести. — Сонька старше меня на девять месяцев и напоминаний об этом не выносит. Она сразу же замолчала и всю дорогу до моего дома обиженно сопела, что дало мне возможность обдумать мое обращение к Игорьку. Он был влюблен в меня с самого детства. Мы живем в одном подъезде — я на втором этаже, он на пятом. Как правильно заметила Сонька, был он моложе меня, потому долгие годы я просто не обращала на него внимания. Но делать это было все труднее, потому что любовь его становилась все настойчивее, точнее, не любовь, а молчаливое обожание. Он смотрел на меня по-особенному, бродил следом и оставлял цветы у порога. В доме все добродушно посмеивались, его мать в шутку называла меня «снохой». Я уехала учиться, но, наведываясь в родной дом, по-прежнему видела под моим окном упитанного мальчишку с веснушчатым лицом и оттопыренными ушами. Из армии он вернулся рослым здоровяком, но уши остались прежними и способ выражать свою любовь тоже.
Потом в жизни Игорька и в наших отношениях произошли разительные перемены.
Все началось с шелковой турецкой рубашки.
Когда он в нее вырядился, то при встрече со мной стал смотреть мне прямо в глаза и при этом лихо улыбаться. Когда к рубашке добавилась цепь на шее, начал здороваться, а когда возле нашего подъезда возник белый «Мерседес», Игорек стал невероятно разговорчивым, то есть, обращаясь ко мне, мог произнести слов пятнадцать, при этом почти не краснея. Однажды, в состоянии опьянения, он даже решился зайти ко мне в гости, плакал пьяными слезами на моей кухне и клялся в вечной любви. После чего мне пришлось подняться к Вере Сергеевне, его матушке, и Игорек был выдворен по месту жительства. Утром он пришел ко мне красный как рак и, пряча глаза, извинялся.
В результате этого случая наши отношения стали почти дружеские.
Во дворе Игорька считали бандитом.
Подрастающее поколение с энтузиазмом намывало его «Мерседес». Выло от счастья, когда Игорек, подъезжая, бросил им: «Здорово, мужики!» О нем рассказывали истории, бабульки у подъезда поджимали губы при его появлении, а родная матушка под горячую руку называла его «бандюгой».
В общем, если и был человек, способный помочь нам в нашей дрянной ситуации, так это, видимо, Игорек.
— Вот что, ошибка природы, — сказала я Соньке, когда мы входили в подъезд, — помалкивай, что бы я ему ни сказала. Лучше всего притворись глухонемой.