— Вот что, ошибка природы, — сказала я Соньке, когда мы входили в подъезд, — помалкивай, что бы я ему ни сказала. Лучше всего притворись глухонемой.
— Ладно, — кивнула Сонька. — Только ты бы мне сначала…
— Потом, — перебила я и надавила кнопку звонка Игоречкиной квартиры.
Дверь открыла Вера Сергеевна.
— Здравствуйте, — дружно улыбнулись мы. — Игорь дома?
— Дома, — сказала она, запуская нас в прихожую, — спит. Явился под утро.
— А разбудить его нельзя? — заискивающе спросила я. — Он нам очень нужен.
— Чего ж нельзя, можно. Вы в кухню проходите. Сейчас чайку попьем.
Тут из спальни послышался сонный Гошкин голос:
— Ма, кто там?
— Маргарита из четвертой квартиры с подругой, тебя спрашивают.
— Я сейчас, пусть подождет! — крикнул он и вскоре появился в кухне с мокрыми зачесанными назад волосами и лихой улыбкой. На нем были шорты и на шее золотая цепь толщиной с мою руку.
— Привет, — сказал он, садясь за стол. — Какие люди пожаловали…
— Мы по делу, — сообщила я, пленительно улыбаясь, по крайней мере, я старалась улыбаться подобным образом. — Помощь твоя нужна.
— Машину угнали? — деловито поинтересовался он.
— Откуда у нас машина? — удивилась я. — Такая вещь с нами приключилась, даже не знаю, как начать. — Тут я на Веру Сергеевну покосилась, та была женщиной с пониманием и незамедлительно удалилась, хоть и выглядела при этом слегка недовольной.
— Начинай сначала, — усмехнулся Гоша, хрустко раздавив кулаком грецкий орех. Во мне созрела убежденность, что он нас спасет.
— Ладно, — вздохнула я, — дело такое…
И стала излагать. По мере моего изложения лица Соньки и Игорька менялись, сначала они слегка вытянулись, потом обеспокоенно нахмурились, а затем и вовсе стали выглядеть очумелыми. Сонька, естественно, в своих эмоциях заметно опережала Игорька. Тут надо пояснить, что с историей, происшедшей с нами, я поступила весьма художественно, то есть несколько, а если быть точнее, весьма существенно отступила от правды. О моем личном присутствии при захоронении и речи не было. Из моего рассказа выходило следующее: покойный Максимыч 29 апреля ночью видел двух мужчин, которые подозрительно вели себя на кладбище. Утром, движимые любопытством, мы обследовали свежевырытую яму и на дне ее обнаружили медальон: в овале две сплетенные змеи. Далее следовал рассказ о гибели Максимыча, краже Славкой Сонькиного имущества и последующем Славкином исчезновении.
К концу рассказа Гоша орехи не щелкал, сидел потупившись и явно ощущал неловкость. Я с печалью поняла, что он вряд ли поможет нам, и поздравила себя с тем, что разумно поостереглась рассказывать историю в ее первозданном виде. Я замолчала, хлебнула остывшего чаю и уставилась на Гошу.
— И чего? — спросил он, явно туго соображая.
— Если из-за этой ямы погиб сосед и исчез Славка, значит, в ней что-то было.
— Или кто-то, — влезла Сонька, долгое молчание отрицательно сказалось на ее здоровье, она даже слегка посинела.
— Если Славка сказал, откуда у него медальон, значит, Соньке надо ждать гостей.
— Почему мне? — испугалась та.
— Потому что медальон обнаружился у тебя, — злорадно ответила я. Сонька заревела.
— Да, — Гоша покачал головой. — Вляпались вы. Чё сунулись-то, зачем взяли?
— Как же не взять-то, Игоречек, — заблеяла Сонька. — Ведь золото, а мы женщины бедные…
— А от меня вы чего хотите? — задал Гоша вполне разумный вопрос.
— Хотим, чтобы ты нас спас, — ласково пояснила я, считая, что это должно его воодушевить. — У тебя… большие связи, так вот, не мог бы ты узнать, кому этот медальон интересен, и объяснить ему, что мы всей этой истории — сбоку припека.
Гоша хмурил лоб и сопел.
— Да, слышал я про этот медальон, — заявил он наконец весьма неохотно. — Есть в городе человек, Витька Рахматулин. Крутой, полгорода под ним ходит. Вот один из его ребят перед Первым мая пропал, зовут Илья Большаков, у него такой медальон имелся.
Слухи разные ходят, то ли убили его, то ли сам сбежал, и вроде при нем были большие деньги. Очень большие, не для вас и меня, для Рахматулина. Соображаете?
— Дела, — сказала Сонька. — А где же они? Ничего при нем… — Я пнула ее ногой со всей силы, на которую была способна, и она заткнулась, но ненадолго. — Гош, так ты сходи к этому типу и объясни, что к чему, как медальон к нам попал, и все такое…
Гоша криво усмехнулся:
— Ага, будет он меня слушать. — Представляю, чего ему стоило это признание, стало ясно: дела наши из рук вон плохи.
— Может, послушает? — не унималась Сонька.
— Как же, меня и близко к нему не подпустят. Во-первых, я из другой команды, мне придется своим объяснять, что к чему, а во-вторых, не тот я человек, чтобы Рахматулин меня слушал.
— Ладно, — сказала я, придав своему голосу возможную теплоту. — Нет, так нет, попробуем еще что-нибудь придумать.
— Может, вам уехать ненадолго, Маргарита? — предложил он. — Ну, пока я все не выясню и вообще..
— Куда ехать, Игорь? У меня работа. И на что жить?
— Кое-что у меня есть… Ты не думай. — Далее он стал путано объяснять, что именно я не должна думать. Сонька все это время пребывала в подозрительной задумчивости, я поначалу решила, что она готовит себя к бегству с последующей эмиграцией, но по нездоровому блеску в глазах поняла, что это не так. Сонька размышляла. Дело это для нее трудное и поглощало подругу целиком.
Мы выжидательно смотрели на нее, не решаясь прервать столь важный процесс. Тут она подняла брови и спросила:
— А этому Витьке Рахматулину сколько лет?
Гоша задумался.
— Да, наверное, ваш ровесник.
— Он, случаем, раньше не жил на Садовой? Гимнастикой не занимался?
— Он и сейчас на Садовой живет, коттедж отгрохал в три этажа. А гимнастикой…
Точно, ведь кто-то говорил мне, что он чуть ли не чемпионом был, ей-Богу!
Сонька плотоядно ухмыльнулась.
— А выглядит он как? Невысокий, смуглый, темные волосы и светлые глаза, на подбородке шрам, хотя, теперь он, может, и не заметен.
Лицо Гоши по мере описания становилось все более озадаченным.
— Точно, — кивнул он, с любопытством глядя на мою подружку. — Я его два раза видел, близко. Про шрам не скажу, не заметил, а все остальное точняк.
Я хмурилась и смотрела на Соньку: ее связи с уголовным миром были для меня новостью.
— Где его можно найти? — между тем спросила она. — Домой как-то неудобно, вдруг женат.
— Он постоянно бывает в ночном клубе «Айсберг». В нижнем баре у него что-то вроде штаб-квартиры.
— Ясно, — сказала Сонька, поднимаясь, — считай, дело в шляпе.
— Может, объяснишь? — поинтересовалась я, когда мы уже были в моей квартире.
Сонька обворожительно улыбнулась и заявила:
— Он мой одноклассник. В девятом и десятом классе был в меня влюблен. До безумия.
Это естественно — влюбиться в Соньку мог только сумасшедший или предрасположенный к помешательству.
— Шрам на подбородке — на память обо мне, на коньках катались. — Далее я выслушала первый рассказ о Витьке Рахматулине, за ним последовал второй, третий, потом рассказы хлынули бесконечным потоком.
— Стоп, — сказала я, — нам нужно его найти, и желательно сегодня.
Сонька кивнула:
— Поедем в «Айсберг». — Тут она на мгновение задумалась, а затем развернула кипучую деятельность. — Подумай, что наденем. Надо ж выглядеть. не могу я предстать перед ним ободранной кошкой.
Все мои вещи были извлечены из шкафа и разбросаны на диване.
— Ну? — спросила Сонька, примеряя фиолетовое платье.
— Нормально.
— На тебе лучше, ты его и наденешь. А я малиновый костюм.
— Но там пятно.
— А чего до сих пор в чистку не снесла?
Живешь — свинья свиньей.
— Свинья та, кто пятно поставила.
— Это я, что ли?
— А то…
— Пятно большое?
— А ты умеешь ставить маленькие?
— Ну, иногда.
Мы занялись пятном. Сонька успела рассказать еще пяток историй об однокласснике, но они не показались мне особенно полезными из-за срока давности. С пятном было покончено, и мы занялись корректировкой внешнего вида.
— Он, кстати, неровно дышал к блондинкам, слышь, белокурая бестия…
— Как же он с тобой оплошал?
— Я — это я, ты ж понимаешь… — Я понимала. — В общем, на девок он всегда заглядывался, боек был… С возрастом эта черта должна усилиться, я правильно выразилась?
— Правильно.
— Вот. Нам главное к нему подъехать, а там не я, так ты его сделаешь. В юности он был очень ничего.
— А кто из вас кого покинул? — спросила я, и Сонька задумалась.
— Черт его знает, годов-то сколько… Я хочу сказать, не вчера это было, разве вспомнишь?
— Да уж, не вчера, — согласилась я, — но лучше б ты вспомнила, а ну как он на тебя здоровенный зуб имеет.
— Да брось ты, старая любовь долго не забывается, вот увидишь, встретит как родных.
Мне очень хотелось поверить в это. Подготовка к встрече была закончена, но отправляться в клуб было еще рано, и я решила использовать это время для инструктажа.
— Ты поняла, что именно должна ему сказать?
— Поняла, что я, дура какая, что ли?
— Он может задать дополнительные вопросы.
— Как будто я не найду, что ответить.
— Это меня и беспокоит.
— Началось… Опять ты со своей национальной въедливостью…
— Слушай, племянница гиббона, для существа, чьи мозговые функции не превышают нулевой отметки, ты слишком разошлась. Если этот Рахматулин чего-то стоит, он из тебя махом все выжмет, и что тогда?
— Что?
— Как ты, убогая, ему объяснишь, зачем затеяла весь этот обман?
— А в самом деле, зачем?
— Я и сама не знаю. Но в любом случае, не стоит все выкладывать. Сонька сосредоточилась, а я, чтобы окончательно ее озадачить, процитировала:
— Знание — это ад, по которому гонят тех, кто позволил себе открыться.
— Да, умного-то человека и послушать приятно, — запечалилась Сонька. Только ведь я ничего не поняла.
— Может, оно я неплохо? — пожала я плечами. — Зачем тебе лишняя мудрость, еще скорбеть начнешь. А покойника про запас оставим, кое-кто совсем не уверен, что он покойник.
По лицу моей подружки промелькнула тень вдохновения.
— Голова у тебя… Может, ты скромничаешь, может, у тебя в предках большие люди ходили? Вот один, на мартышку похожий, очень любил такие фокусы.
— Господи, тебе-то откуда знать?
— Телевизор смотрю, окно в мир. Ладно.
Я все поняла: давай тренироваться, ты поспрашиваешь, я поотвечаю. Но все равно, ты не должна была меня оскорблять, высказываться о моем уме подобным образом и говорить, что я обезьяна.
— Гиббон. Как только встречусь с ним, извинюсь.
— Свинья, — равнодушно ответила Сонька, и мы занялись вопросами-ответами. Подружка потрясала разумностью ответов, я бы даже сказала, виртуозностью.
— Порядок, — сказала я, — можешь претендовать на работу в МОССАЦ.
— А что это?
— Еврейская разведка.
— Путевая или так себе?
— Лучшая в мире.
— Смотри, могем, — лучезарно улыбнулась Сонька, и мы разом взглянули на часы. — Пора? — спросила она.
— Пора, — кивнула я. На пару минут мы замерли возле зеркала. Сонька победно усмехнулась:
— Его песенка спета. Против нас он не потянет.
Вообще-то я была с ней согласна.
Мы вошли в бар. Посетителей было немного, в основном мужчины.
— Его здесь нет, — сообщила Сонька.
Я прошла к стойке и спросила бармена:
— Извините, Виктор Рахматулин здесь?
— А зачем он вам? — сурово спросил бармен и кашлянул. Благодаря моей открытой внешности мужчины, как правило, стесняются мне грубить.
— У меня к нему дело. Он здесь?
— Нет, — покачал он головой, — но скоро приедет. Налить вам что-нибудь?
— Тоник, если можно.
— И рюмку водки, — добавила Сонька, плюхаясь рядом, и пояснила:
— Для храбрости… Вот мы с тобой все обдумали, — вдруг запечалилась она, — а о достойной биографии для меня не позаботились. Поинтересуется Витька, где, кто я. И что отвечу?
— Скажешь, что ты кактусовод.
— Ууу, отродье фашистское, — озлобилась Сонька, хотя действительно была кактусоводом, в том смысле, что последним местом ее работы являлся Дворец пионеров, где она вела кружок любителей кактусов.
Однако упоминать об этом Сонька почему-то не любила, видимо, считая, что данное занятие не является достаточно блестящим для такой артистической и одаренной натуры. Тут надо пояснить, что в своей жизни Сонька работала от случая к случаю и весьма неохотно, зато много училась, в смысле, во многих местах. Как правило, хватало ее на первый семестр, после чего она с негодованием узнавала, что просто отсидеться не удастся, и в гневе отправлялась дальше. Несмотря на свою несокрушимую дремучесть, Сонька умудрилась поступать во многие учебные заведения среднего звена, на высшие она не замахивалась. Думаю, такому успеху способствовала хорошая память и умение собрать все крохи своих знаний воедино в нужный момент — черта похвальная и, безусловно, вызывающая уважение. Еще одним Сонькиным козырем была внешность, которая как-то подразумевала большое внутреннее содержание. Сама себя она искренне считала самородком.
— Ну и что я ему скажу? — вернула меня Сонька в реальность бара. Я пожала плечами.
— Скажи, что ты домохозяйка, это сейчас модно.
— А муж?
— Погиб в автомобильной катастрофе на «Боинге».
— Путевая тачка?
— Высший класс.
— Ладно, — успокоилась моя подружка, — что-нибудь соображу.
Тем временем мы стали объектом мужского внимания, и это нам не очень нравилось, так как собрались здесь мужчины совершенно особого склада.
— Может, лучше на улице подождем? — шепнула я Соньке, и мы покинули бар.
На улице мы тоже обращали на себя внимание.
— Вот черт! — злилась Сонька. — Чего цепляются? Может, мы на съемном месте торчим?
— Откуда мне знать?
— Да уж.
— Давай отойдем подальше от входа.
— Отойдем и Витьку провороним.
— Можно снова зайти в бар и спросить.
— Стой уж… Смотри, бельмы-то вылупил. Под ноги гляди, чучело, а то рожу расшибешь! — Слава Богу, шипела она тихо, но это ненадолго, выйти из себя Соньке ничего не стоило. — Ну ты подумай, чего им неймется?
— Конечно, вырядились, как идиотки, и торчим у самых дверей. Как хочешь, а я в сторонку отойду, он ведь на машине подъедет, увидим.
Сонька согласно кивнула, и мы покинули свой пост.
— Может, прогуляемся немного? — предложила я. — Надо было поскромнее одеться и вообще.
— Правильно мы оделись. Видела, ни один мужик мимо не прошел, чтоб не споткнуться. Я знаю, что делаю, а ты в этих делах ничегошеньки не соображаешь, так что слушай меня.
— Так уж и не соображаю? — поддразнила я.
— Не соображаешь. Витаешь все в этих… в ампирах.
— В чем я витаю?
— Ну, ты знаешь…
— Понятия не имею.
— Знаешь, знаешь.
— Я тебе сколько раз говорила, не засоряй свою голову незнакомыми словами, береги извилины.
— Ага. — Тут Сонька вытянула шею и сказала:
— Вот это тачка, умереть в девицах… Спорю на твоего любимого паука — это он!
Машина тормознула возле лестницы, надо сказать, на нее стоило посмотреть, лично я такую видела в первый раз. Дверца распахнулась, и оттуда с трудом выбралась здоровенная горилла в зеленом пиджаке. Если это был Сонькин одноклассник, то он здорово изменился. Знакомиться с ним совершенно не хотелось. Взглянув на его лицо, я и вовсе опечалилась: может, он и похож на гориллу, только мозгов у нее явно больше. Рядом с ним появились две обезьяны поменьше, очень суетливые. Дверь распахнулась на всю возможную ширину, и Сонька выдохнула:
«Он!» Описание, данное ею Рахматулину, было довольно точным: невысокий брюнет в очень дорогом костюме, великолепная фигура скрадывала недостаток роста, и выглядел он просто сокрушительно, особенно на фоне трех мартышек, причем совершенно не был похож на уголовника, как я их представляла, хотя я и не очень утруждала себя на этот счет.
Пока мы глаза таращили, Рахматулин поднялся по ступенькам и направился к дверям «Айсберга». Одна из обезьян, та, что помельче, предусмотрительно забежала вперед. Он прошел мимо нас, совершенно не заметив. Сонька, которая при виде всего этого великолепия малость растерялась, пришла в себя и громко позвала:
— Витя! — Рахматулин обернулся, недовольно нахмурившись. Я покосилась на Соньку, конечно, женщина она сногсшибательная, но как-то мне не верилось, что любовь к ней он пронес через всю жизнь. Мне стало жаль наших усилий. В этот момент в лице Рахматулина стали происходить разительные перемены: сначала он нахмурился еще больше, точно что-то вспоминая, потом вдруг улыбнулся и пошел к нам, широко раскинув руки.
— Бог мой. Софа, ну надо же… Какая встреча!
Софа мгновенно расцвела, повела глазами и плечами и запела в ответ:
— Только не говори, сколько лет прошло, не стоит напоминать, что я уже старуха.
— Ну уж нет, потрясно выглядишь. — Он подошел вплотную, они с Сонькой обнялись и троекратно облобызались, по русскому обычаю, надо полагать. Три обезьяны выжидающе замерли, самая крупная сочла нужным нерешительно улыбнуться.
— Какими судьбами в наших краях? — спросил Рахматулин, отступая на шаг.
— Я ведь тебя ищу, Витя.
— Серьезно? — тут Витя посмотрел в мою сторону. Сонька права, к блондинкам он явно дышал неровно.
— Моя подруга, — влезла Сонька, обладавшая собачьим чутьем. Познакомься, Грета.
— Вообще-то Маргарита, — сказала я, — Гретой меня называет Софа и еще несколько друзей.
Он осторожно пожал мне руку.
— Виктор. Что ж мы стоим, а? Пойдемте, посидим, встречу отметим. Сколько лет не виделись… Ты Надьку Сорочинскую помнишь?
— Конечно.
— Так она в ментовке, следователь, прикинь?